— Ну-с, а рост?
— Да Дергачев роста среднего, а тот его по темени бил! Очевидно, высокий. Теперь дальше-с. От ворот до мостика я сосчитал девяносто шагов, а осталось, по шагомеру, две тысячи пятьсот. Вот они и ходили взад и вперед. Раз тридцать, а что иногда останавливались — видно было опять по окуркам. В ином месте вдруг три окурка.
— Что же вы думаете? — спросил следователь.
— Я бы пересмотрел его бумаги и записки. Быть может, там какой-нибудь намек. Вы смотрели бумажник?
— Смотрел; семьдесят пять рублей и три письма от какой-то любовницы.
Патмосов промолчал, потом сказал:
— Вы позвольте мне их?
— Сделайте одолжение. Севастьян Лукич, дайте! Ну, что вы еще узнали?
Патмосов осторожно взял три почтовых листика, уложил их в свой бумажник и ответил:
— Насчет Лукерьи и Прохора… Оба хороши, Лукерья судилась за кражу у барина на одном месте, где она служила. Но была оправдана, а этот Прохор два раза в тюрьме сидел за кражи.
Следователь вскочил.
— И вы молчали! Вот вам и убийца! Арестовать его, и все!
— Ваше дело, — сказал Патмосов.
— И думать нечего! Вот вам приказ. Пожалуйста! Заодно и обыск у него сделать, и сейчас же его ко мне переслать!
Догадливый Флегонтов уже написал постановление и подал Ястребову. Тот подписал бумагу и передал ее Патмосову.
Патмосов встал.
— Так я пойду!
— Пожалуйста!
В это мгновенье вошел сторож.
— Барыня вас видеть хочет. Сказывает, насчет убийства!
— Проси! — быстро сказал следователь и обратился к Патмосову: — Вы останьтесь!
Патмосов поклонился и отошел в угол камеры, где сел на стул.
В то же время в комнату порывисто вошла пышно и безвкусно одетая дама и обратилась к следователю:
— Вы господин следователь?
— К вашим услугам! — галантно ответил Ястребов, подавая стул.
— Который по убийству Дергачева?
— Совершенно верно!
— Я знаю убийцу! — сказала дама и, стукнув зонтиком, вызывающе оглядела стены камеры, следователя, письмоводителя и скромно сидящего Патмосова.
IX
Следователь смутился.
— Сударыня, это так важно! Вы позволите записать?
— Пишите, мне все равно! Как только Катя мне сказала, я сразу! Я его не боюсь, мерзавца…
Следователь мигнул письмоводителю и заговорил:
— По порядку, сударыня. Имя, отчество, звание и все прочее?
— Знаю, знаю! Звать меня Караваева, Марья Васильевна, кронштадтская мещанка, сирота, православная, двадцать четыре года, цеховая портниха. Вот и все! Довольно?
— Великолепно, — улыбался следователь, — теперь что вы имеете передать по делу об убийстве Дергачева?
— А кто убийца! Видите ли, я прямо, — начала она, оборачиваясь то к Ястребову, то к Флегонтову, я прямо скажу, что была на содержании у Дергачева. Скупой был покойник. Правда, возил гулять, платья дарил, вещь, коли заклад просрочен…
— Как? Он под вещи давал?
— А то как же! По клубам больше. Проиграются и закладывают.
— Так. Продолжайте.
— А денег всего сто рублей давал. У него племянник Степан Петрович Трехин. Только совсем разбойник. Пьет и буянит. Я уж вам всю правду говорю. Я попуталась с ним и даже денег ему давала, только с ним одно горе. А тут он с Дунькой связался. Да! Она у Коровина на содержании. Так вот. Этот Дергачев, покойник, царство ему небесное, раз мне и говорит: "Никого у меня нет. Люби меня крепко, а я на тебя все отпишу". Вот как я поссорилась со Степкой, и скажи ему это. Как он зарычит, как вскочит! "Да я, — кричит, — убью раньше того!" И убежал. Это в субботу было, а нынче читаю — и убил! Понятно — он!
Она порывисто перевела дух.
Наступила тишина. Флегонтов торопливо подал бумагу следователю.
Ястребов прочел вслух показание.
— Теперь подпишите его!
— С удовольствием.
Она сняла перчатку и старательно вывела свою фамилию.
Потом встала, взяла зонтик и сказала:
— Я вас очень просить буду поискать завещание.
— Есть, так отыщем! Ваш адрес?
— Поварской, дом пять!
— В случае чего мы вас потревожим. А Трехина адрес?
— Жил на Невском, пятьдесят четыре, в меблирушках, а сейчас не знаю!
— Благодарю вас!
— А убил он, это я знаю!
Караваева сделала общий поклон и, шурша юбками, вышла.
— Ну, что вы думаете? — спросил следователь.
— Разузнать надо, — сказал Патмосов.
— Непременно! Севастьян Лукич, напишите повестку Трехину.
— А как насчет Прохора Резцова? — спросил Патмосов.
Следователь развел руками.
— И не пойму! Вот история! Понятно, арестуйте. Что на него смотреть! Не он — отпустим! Теперь у нас двое.
X
Трехина искать не пришлось. Он приехал в квартиру убитого дяди и тотчас начал распоряжаться в ней как хозяин.
Это был господин лет тридцати трех, с типичной наружностью отставного поручика-скандалиста.
— Где ключи? — спросил он у Лукерьи, едва вошел в комнату.
— У следователя и пристава. Пришли, все описали, печати присургучили и ушли!
— Так! А ты стащить много успела? А? Ха-ха-ха! Ну, там я с ними поговорю! А теперь устрой закуску и водки! Скоро!
Лукерья засуетилась готовить завтрак новому барину. Он прошел в спальню, где, не снимая сапог, растянулся на дядюшкиной постели. Лукерья принесла ему завтрак.
— Свои истратила, — сказала она.
— Ничего, сквитаемся, — ответил Трехин и, обняв ее под колени, привлек на постель.
— Ну, говори, старый хрыч путался с тобою? А?
— Что это вы, какие глупости! — кокетливо усмехнулась Лукерья, оказывая ему слабое сопротивление.
— Рассказывай! Он ко всякой бабе, как муха к меду! Машка была?
— Была. К следователю ездила и на вас показала, а потом сюда.
— На меня? Что на меня?
— А что вы дядюшку своего убили! — сказала Лукерья.
Трехин выпустил ее и вскочил.
— Это она на меня! Ха-ха-ха! Со злости, значит. От великой ревности. Ну, уж и оттреплю я ей шиньон! Будет знать Степана!.. А что ей наследство улыбнулось — это верно!
— Она сказывала, что он уже написал.
Трехин опять вскочил и вытаращил глаза, словно подавился куском.
— Врет! — заревел он через мгновение и вдруг, схватив фуражку, вихрем вынесся из комнаты…
Следователь только что окончил обед и собирался отдохнуть, когда слуга доложил ему о господине, который непременно хочет его видеть.
— Обязательно и непременно! — раздался сиплый голос, и в комнату вошел Трехин.
Ястребов встал и вопросительно посмотрел на него.
— Трехин! Степан Петрович, оговоренный девицей Караваевой в убийстве своего дяди и, между прочим, пришедший узнать о наследстве, так как нет ни гроша! А по оговору готов отвечать.
Ястребов на мгновение растерялся.
— Простите, теперь неслужебное время, и по делу я вас прошу прийти ко мне завтра к одиннадцати часам.
— Очень хорошо!
— Что же до наследства, это меня не касается. На ввод есть законный срок, а до той поры все у судебного пристава.
Трехин словно опомнился.
— Очень хорошо! Прошу извинить! До завтра! — и, щелкнув каблуками, он повернулся и вышел.
Ястребов лег на диван.
— Чушь, — сказал он вполголоса, — убийца так открыто не появился бы. Просто баба из ревности наплела… Однако рожа разбойничья, — через минуту пробормотал он, — в уголовной практике встречаются всякие наглецы… Завтра выясню, — решил он и закрыл глаза.
XI
Патмосов вышел из вагона и, не заходя домой, направился в меблированные комнаты на Невский, в дом пятьдесят четыре.
— Где здесь живет Трехин? — спросил он дворника.
— А в номере шестнадцать, у Анфисовой. Вон лестница направо, — указал он.
Патмосов поднялся по лестнице, остановился у квартиры № 16 и позвонил.
Незапертую дверь открыли, и Патмосов увидел высокую старуху с нечесаными волосами и выпученными глазами.
— Трехин, Степан Петрович, дома? — спросил он.
Старуха энергично тряхнула головой.
— Третий день нет. Как ушел, так и нет. Вам что?
— Дело есть. Позвольте ему записку оставить.
— А, сделайте милость. Войдите к нему. Вот дверь направо!
Патмосов отворил дверь и вошел в типично меблированную комнату.
Он подошел к письменному столу и присел. В комнате появилась старуха и спросила его:
— Вы кто же будете? Из приятелей?
Патмосов кивнул.
— Чай, по "Зеленому якорю"? — сказала снова старуха и продолжала: — Его нет, а в газетах пишут, что его дядюшку ухлопали. Наследник теперь. То-то начудит!
— Не без этого! — вставил Патмосов.
Старуха подошла ближе и понизила голос:
— А он-то его ругал да поносил! Как напьется, так и ругать его! Тут в субботу вернулся пьяный-пьяный и ну кричать: "Убью я его, пса старого!" Даже страшно. Ан и накликал!
Старуха подошла ближе и понизила голос:
— А он-то его ругал да поносил! Как напьется, так и ругать его! Тут в субботу вернулся пьяный-пьяный и ну кричать: "Убью я его, пса старого!" Даже страшно. Ан и накликал!
Патмосов встал.
— Я лучше зайду завтра!
— А записку?
— Нет, я уж на словах.
— Как знаете, а коли его завтра не будет, объявку сделаю и комнату сдавать буду. Ну его!
Патмосов отправился в сыскное и попросил найти Резцова, дав его адрес.
— Просто сыскать?
— Да! И если он есть на квартире, известить меня, а нет — поискать по городу и тоже меня известить. Арестую я сам!
Дома Патмосов достал бумажник, вынул из него три почтовых листика и начал внимательно прочитывать их.
Это были три письма, писанные, несомненно, одной и той же женщиной к любимому человеку, и для Патмосова, по мере чтения их, становилось ясно, что процентщик не может получать таких писем.
Первое письмо начиналось воплем любящего сердца: "Сережа, не мучай меня так безжалостно!" Дальше шло страстное объяснение в любви и опять просьба не говорить о чем-то — "об этом".
"Я не могу решиться на это никогда, никогда, — читал Патмосов. — Он для меня отец, я для него дочь. Могу ли я надругаться над его чувством и оставить его одинокого! Я и так считаю себя подлой, подлой. Не мучай же меня, Сережа, и не говори мне об этом", — оканчивалось письмо, и после него подпись: "Твоя В.".
Второе письмо касалось ребенка — "маленького нашего Сережи".
"Я была вчера у него", — написано было дальше, и следовало восторженное описание младенца.
И, наконец, третье — не письмо, а записка: "Бога ради, съезди туда и сегодня же сообщи мне, что с С.? У нас прием, и я как арестованная. Бога ради!"
И все.
Как они попали в бумажник Дергачева? Кто этот Сережа, эта В.? И что-то подсказывало Патмосову, что в этих письмах тайна убийства.
XII
Следователь еще спал, когда наутро следующего дня к нему приехал Патмосов и прямо прошел к нему в спальню.
— Вы извините меня, что я прямо лезу, но времени мало, — здороваясь, сказал он лежащему в постели Ястребову.
Ястребов встрепенулся.
— Что-нибудь новое?
— Резцова арестовал.
— Что же? Он?
— Сказать не могу, но странного много. Двадцать седьмого он ушел из квартиры и не показывался в ней. Я отрядил искать его по всем вертепам, и вот на Подольской, в непотребном доме, его нашли совсем пьяного. Он угощал компанию и хвастал деньгами. Я приехал и арестовал его. Свез в отделение к нам, и там у него нашли четыреста рублей и серебряный портсигар с монограммами.
— Спрашивали? — быстро спросил Ястребов.
— Украл, несомненно, но путает. Что был у Лукерьи, сознается; а где ночь провел — не указывает.
— Ну вот! Понятно, он убил! — воскликнул Ястребов. — Где же он?
— Вам его сегодня к одиннадцати часам доставят.
— Вы будете?
— Нет, я хочу на похороны сходить.
Ястребов стал одеваться, а Патмосов собрался уходить.
— Вот найденное у него и протокол обыска, — сказал он, кладя на стол деньги в засаленном кошельке и массивный портсигар.
— Из залогов, верно, — предположил Ястребов.
— Вы позволите взять его на несколько часов? — попросил Патмосов.
— Пожалуйста!
Патмосов ушел, а Ястребов напился чаю и прошел в камеру.
Флегонтов был уже на месте.
— Ну, Севастьян Лукич, — весело сказал Ястребов, — убийца-то, кажется, у нас. Сейчас приведут
— Кто же это, Виктор Иванович?
— А Резцов, слесарь Резцов!
— Патмосов то же говорит?
— Он и арестовал. Да что он! Знаете, они все сыщики только, как ищейки, если их по следу пустить. А чтобы додуматься до истины…
В этот момент дверь распахнулась, и в камеру в сопровождении сторожа ввалился Трехин.
— Вот и я! Честь имею кланяться!
Ястребов сердито посмотрел на него и строго сказал:
— Надо было доложить о себе, а не врываться.
— Я и не врывался, а если ваш сторож свою цигарку курит, мне некогда ждать. Я хочу еще на погребенье поспеть.
— Садитесь! — сказал ему Ястребов.
— Сел! — Трехин опустился на стул, вытянул ноги и закурил папироску.
— Рекомендую вам говорить только правду, — предупредил Ястребов и предложил обычные вопросы.
— Трехин, Степан Петров, православный, тридцати четырех лет, холостой, дворянин, поручик в отставке. Вот! Под судом не был, у следователя впервые! — Трехин затянулся папироской.
— Так. Так вот, некая девица Караваева обвиняет вас…
Трехин резко повернулся на стуле.
— В убийстве дяди! Ха-ха-ха!
— Что вы можете сказать по этому поводу? — сухо спросил следователь.
— То, что она — дура! Захоти я, и она сегодня же придет к вам и будет клясться, что наплела, но мне плевать!
— Однако вы не любили своего дяди?
— За что любить? Жид, закладчик.
— Вы грозили убить его?
— И не раз! И убил бы, если бы на момент попал, — сверкая глазами, ответил Трехин.
— Гм… И вот он убит… Где вы были двадцать седьмого числа?
— Разве я помню!
— Ну, постарайтесь припомнить. Припомните хотя, были вы в Павловске или нет?
— В Павловске? Был!
— И поздно уехали?
— В час ночи.
— И дядю видели?
— Видал.
— Где?
— На вокзале. Он шел и разговаривал с одним молодым человеком. Пошел мимо театра, по дороге к павильону.
Следователь быстро переглянулся с Флегонтовым.
— Ну-с, а вы, значит, сзади шли.
— Да, — угрюмо ответил Трехин, — я с ним говорить хотел.
— И что же?
— Не дождался, когда он кончит, и бросил их.
— Куда же вы пошли?
— А это уж мое дело, — резко ответил Трехин.
— Совершенно верно. Потрудитесь подписать ваши показания.
— С полным удовольствием! — и Трехин с росчерком подписал свою фамилию. — Извольте!
— А теперь, господин Трехин, — сказал следователь, — я вас должен арестовать и препроводить в тюрьму!
Трехин вскочил и исступленно завопил, тараща глаза:
— Что ж, вы мне не верите? Дворянину не верите? По оговору девки я — убийца?
— Пожалуйста, не кричите! — сказал Ястребов. — Возьмите его! — приказал он вошедшей тюремной страже.
Трехин хотел что-то сказать, приостановился, но вдруг с отчаянием махнул рукою и вышел из камеры. В эту минуту вошел городовой с рассыльной книгой.
— А! Резцова привели?
— Так точно-с! — ответил городовой, подавая книгу Ястребов расписался.
— Впустите его!
В камеру широким шагом вошел Резцов и остановился у порога с видом привычного ко всему человека.
Это был парень лет тридцати, типичный мастеровой, в высоких сапогах и пиджаке поверх парусиновой грязной блузы.
— Вас вчера задержали в доме терпимости на Подольской улице?
— Так точно.
— Кутили?
— Так точно.
— На какие же деньги?
— Нашел. Шел это ночью по Загородному мимо полка и нашел. Лежит папиросница. Я ее взял, а в ней деньги.
— Так. Лукерью Анфисову вы знаете?
— И очень даже хорошо. Земляки.
— Когда вы у нее были в последний раз?
— Позавчера, двадцать седьмого числа.
— И пробыли?
— Так часов до восьми. На восьми уехал.
— А не поранее?
— Никак нет. Спросите ее.
— Хозяина Дергачева вы видели?
— Не видел. Лукерья ходила в комнаты. Он обедал, потом спал.
— Так что вы ушли после него?
Резцов чуть улыбнулся и ответил:
— Зачем после, когда в восемь часов?
— А он ушел в котором часу?
— А я — то почем знаю! — уже резко ответил Резцов.
— Пока довольно, — сказал следователь и приказал увести Резцова.
— Господин просят войти, — сообщил сторож и подал Ястребову карточку.
Ястребов прочел: "Карл Эмильевич Розенцвейг".
— Проси!
В комнату вошел маленького роста, седой старичок, одетый в длинный нанковый сюртук, с тростью в руке.
Он церемонно поклонился, сел и, обернувшись всем корпусом к Ястребову, заговорил:
— Я за убийств господин Дергачев прошу взять господина Савельев. Да! Молодой господин Савельев. Николай Николаич! А почему? Господин Дергачев и я с ним давали денег под вексель, под гут вексель. И Савельев давал два вексель на тысячу двести рублей и брал у нас деньги. А потом мы узнал, что его папаша не давал свой подпись.
— Значит, этот Савельев дал вам с чужой подписью вексель?
— Ja![1] С подписом отца, коммерц-советник Савельев.
Следователь кивнул.
— Ja! — продолжал немец. — А двадцать восьмого им был срок, и я видел, как Савельев этот был в Павловск и ловил Дергачев и был пьян. Это он убил его и взял вексель!
— Завтра я осмотрю бумаги покойного, и если этих векселей не окажется, я приму к сведению ваше сообщение.