Долина Пламени (Сборник) - Генри Каттнер 44 стр.

Черные дни, наступление которых еще можно немного отсрочить, если…

Мэриан спала. Макней не позволил своей мысли коснуться ее. После стольких лет супружества они достигли такого взаимопонимания, что ее могла разбудить даже случайная мысль. И до тех пор, пока она не уснула, он не разрешал себе закончить работу, от которой зависит так много. Между дисками в принципе не может быть секретов.

Но это будет тайной — той, которая даст Дэйву Бартону оружие против параноидов. Недешифруемый код, который Макней искал вот уже два года.

Секретный метод связи для лысок.

Час настал. Работай быстро.

Работай быстро!

Быстро задвигалась игла в руке Макнея. Он произвел небольшую регулировку устройства, которое было перед ним, тщательно проверил его крепления и стал следить, как возрастает поток энергии. Через некоторое время из маленького отверстия с одного бока устройства появилась тонкая сетка проводов с несколькими плоско изогнутыми приспособлениями. Макней снял свой парик, подогнал эту проволочную сетку к своей голове и вновь натянул сверху парик. Взглянув в зеркало, он удовлетворенно кивнул.

Его автомат был настроен на поточное производство этих коммуникационных колпаков при введении в него сырьевых материалов. В устройство была встроена светокопия матричной схемы и схемы коммуникационного приспособления, которое легко спрятать под париком, которое в скором времени станут носить все нормальные лыски. Что же до природы приспособления…

Проблема заключалась в том, чтобы найти секретное средство связи, аналогичное неперехватываемой длине волны параноидов. А сама телепатия — просто трехфазовое колебание электромагнитно-гравитационной энергии, исходящее от специализированного коллоида человеческого мозга. Но телепатия, per se, может восприниматься любым чувствительным разумом, имеющим обратную связь с тем, кто послал мысль.

Поэтому вся штука была в том, чтобы отыскать метод искусственной передачи. Мозг, соответствующим образом стимулированный электроэнергией, будет выдавать электромагнитно-гравитационную энергию, не обнаруживаемую никем, кроме телепатов, поскольку не существует приборов, чувствительных к ней. Когда же параноиды будут воспринимать такие излучения, они ничего не смогут понять без расшифровки с помощью одной из сеточек Макнея, даже не будут подозревать, что это код.

Одним словом, они будут слышать — воспринимать — только помехи.

Это был вопрос маскировки. В маскараде участвовали волны, волны того диапазона, которым никто не пользовался, поскольку он находился слишком близко от диапазона волн радиопередатчиков, находящихся в тысячах личных вертолетов. Для радиопередатчиков нормальными были пять тысяч герц; пятнадцать тысяч проявлялись безобидными гармоническими помехами, к которым устройство Макнея просто добавляло еще какое-то количество струек.

Правда, радиопеленгаторы могли принимать сигналы и определять местоположение их источников, но вертолеты, как и лыски, были рассеяны по всей стране, к тому же раса немало путешествовала, как по необходимости, так и по желанию. Параноиды могли запеленговать источник силой в пятнадцать тысяч мегагерц, испускаемых проволочными колпаками, — но зачем им это делать?

На эту мысль его натолкнули условные сигналы Бродячих Псов, имитирующие крики птиц и животных. Новичок в лесу не подумает искать какое-либо сообщение в уханье совы; параноиды не будут выискивать секретные сообщения в том, что совершенно очевидно представляет собой обычные радиопомехи.

Так что эти невесомые, легко прячущиеся сетевые шлемы являлись долгожданным решением проблемы. Питание они должны были получать автоматическим перехватом свободной энергии, при любой незаметной ее утечке из находящегося поблизости электроисточника, а само устройство, изготовляющее эти шлемы, и стоявшее перед ним, было навсегда закрыто. Никто, кроме самого Макнея, не был знаком даже с принципами его системы. И, поскольку машина будет хорошо охраняться, параноиды никогда не узнают — как, впрочем, этого не узнает и сам Бартон, — что заставляет приспособление работать. Бартон оценит его эффективность, и все. Список необходимых сырьевых материалов был выгравирован на податочно-загрузочном бункере автомата; больше ничего не требовалось. Таким образом, Бартон не сможет нечаянно выдать параноидам никаких секретов, ибо все секреты находились внутри закрытого автомата, больше нигде.

Макней снял с головы проволочную сетку и положил ее на стол. Он выключил машину, затем как можно быстрее уничтожил формулы и все записи, касающиеся сырьевых материалов. Напоследок он написал краткую записку Бартону, объяснив в ней все, что было необходимо.

После этого времени не оставалось уже ни на что. Макней устроился поглубже в кресле Его усталое лицо ничего не выражало. Он не был похож на героя. И в эту минуту он не думал о будущем расы лысок или о том, что еще одно место, кроме машины, где спрятан секрет, — это его мозг.

Его руки машинально разматывали повязку, а он думал о Мэриан. Когда жизнь начала уходить из него вместе с кровью из вновь открывшейся раны, он подумал: «Жаль, что я не могу попрощаться с тобой, Мэриан. Но я не должен трогать тебя, даже мысленно. Мы слишком близки. Ты проснулась бы, и…

Я надеюсь, что тебе не будет слишком одиноко, дорогая моя…»

Он возвращался. Бродячие Псы не были его народом, но Кэсси была его женой. И поэтому он предал собственную расу, предал, может быть, само будущее, и следовал за кочующим племенем через три штата, пока не настал конец его поискам в те дни, когда холодные осенние ветры срывали листья с деревьев. Она была там, она ждала. Там, за этой грядой холмов. Он почувствовал это, ощутил, и сердце его забилось от радости возвращения домой.

Пусть предательство. Один человек не может иметь большого значения в жизни расы. Будет несколькими детьми-лысками меньше, чем если бы он женился на Алексе. Лыскам придется самим позаботиться о своем спасении…

Но он и не думал об этом, когда, преодолев последнее препятствие, побежал к тому месту, где у костра сидела Кэсси. Он думал о ней, и о темном глянце ее волос, и нежном изгибе ее щек. Он позвал ее по имени, и еще раз, и еще.

Сперва она не поверила. Он увидел сомнение в ее глазах и мыслях. Но сомнение сразу исчезло, когда он опустился рядом с ней — странная фигура в экзотической городской одежде — и обхватил ее руками.

— Линк, — сказала она, — ты вернулся.

— Я вернулся, — только и смог он ответить, а затем на какое-то время потерял способность и говорить, и думать. Прошло немало времени, прежде чем Кэсси решила показать ему нечто такое, что, по ее мнению, могло вызвать у него интерес.

Ее мнение оказалось верным. Его глаза раскрывались все шире и шире, пока Кэсси не сказала, рассмеявшись, что это не первый в мире ребенок.

— Я… мы… ты хочешь сказать…

— Конечно. Мы. Это Линк младший. Как он тебе нравится? Он, кстати, пошел в своего папу.

— Что?

— Возьми его. — Когда Кэсси передала ему ребенка, Линк понял, что она имела в виду: головка ребенка была абсолютно безволосой, как не было и ни намека на ресницы или брови.

— Но… ты ведь не лысая, Кэсси. Как…

— Зато ты, безусловно, лысый, Линк. Поэтому.

Линк обнял ее свободной рукой и притянул к себе.

Он не пытался видеть будущее, не осознавал все значение этой первой попытки смешения рас. Он только чувствовал глубокое и невыразимое словами облегчение от того, что его ребенок — такой же, как он. Это было глубже естественного человеческого желания увековечить свой род. Это было как отсрочка приведения в исполнение смертного приговора. В конечном счете, он не совсем изменил своей расе. У Алексы никогда не будет от него детей, но, несмотря на это, его дети совсем не обязательно должны быть чужими его расе.

Его ребенок не должен пострадать от всего того, что так глубоко изменило самого Линка, пока он жил среди Бродячих Псов. «Я буду воспитывать его, — подумал он. — Сын будет знать с самого начала, будет гордиться тем, что он лыска. И потом, если он им когда-нибудь понадобится… нет, если он нам понадобится… он будет там, где я не оправдал надежд».

Раса будет жить. Это было так хорошо, так справедливо, что от союза между лыской и обычным человеком могли быть дети-лыски. Линия не обязательно должна прерываться, если лыска-мужчина женится на женщине нетелепате. Мужчина должен следовать своему инстинкту — как Линк. Приятно принадлежать к расе, которая позволяет даже такую измену — измену своим традициям, не налагая никакого серьезного наказания. Линия слишком сильна, чтобы прерваться. Господствующий вид будет продолжаться.

Возможно, изобретение Макнея сможет отсрочить день погрома. Возможно, нет. Но даже если этот день настанет, лыски все равно останутся. В подполье, прячась, преследуемые, они все же должны выжить. И, может быть, именно у Бродячих Псов им можно будет найти самое безопасное убежище. Ведь теперь у них там есть свой человек..

«Может быть, все правильно, — думал Линк, обнимая Кэсси и ребенка. — Когда-то мое место было здесь. Теперь — нет. Я уже никогда не буду счастлив, живя, как прежде. Я знаю слишком много… Но я, похоже, являюсь связующим звеном между городской жизнью и потаенной жизнью беженцев. Может, в один прекрасный день это звено нам понадобится». Он подумал о том, что по-английски слово «звено» — «линк» — звучит так же, как его имя, и улыбнулся.

В отдалении послышались раскатистые голоса, поющие песню: это мужчины племени возвращались с дневной охоты. Он был слегка удивлен, осознав, что не испытывает к ним прежнего глубокого, неосознанного недоверия. Вдруг он понял, что теперь знает их так, как они сами никогда не смогут узнать себя; за прошедшие месяцы он постиг очень многое, чтобы оценить это знание. Бродячие Псы, как он понимал сейчас, не были просто недовольными или неприспособленными к цивилизации людьми. Они были потомками тех американцев, тех искателей приключений, что первыми оставили Старый Свет и отправились на поиски Нового. В этих людях кипела кровь первопроходцев. Бродячие Псы сейчас были кочевниками, лесными жителями, это так; вообще же они были воинами — всегда, как и первые американцы. Стойкий, закаленный народ, который — кто знает? — может, когда-нибудь вновь даст убежище угнетенным и преследуемым.

Все громче доносилась из-за деревьев песня. Вел ее рокочущий бас Джесса Джеймса Хартвелла.

ЧЕТЫРЕ

Снова наступила ночь. Я лежал, глядя вверх на холодно сверкающие звезды, и чувствовал, как мое сознание проваливается в бескрайнюю пустоту бесконечности.

Мне казалось, что мой разум совершенно ясен.

Я уже много времени лежал здесь, не двигаясь, глядя на звезды. Снегопад прекратился какое-то время назад, и лунный свет блестел на синеватых сугробах.

Не было смысла ждать дальше. Я потянулся к поясу, вытащил свой нож, приложил острие к левому запястью, но подумал, что это может слишком затянуться. Существуют места, где тело более уязвимо, и все может произойти гораздо быстрее.

Но я слишком устал, чтобы двигаться. Через мгновение я проведу ножом по запястью — нажав посильнее. И все будет кончено, поскольку ждать спасения уже нет никакого смысла; я слеп, глух и нем — здесь, за горной грядой. Жизнь, казалось, полностью покинула мир. Крошечные искорки светящегося тепла, которыми обладают даже насекомые, странный пульс жизни, захлестывающий вселенную, подобно приливам и отливам, исходящий, возможно, от существующих везде микроорганизмов, — даже эти свет и тепло исчезли. Казалось, моя душа иссушена до конца, что в ней ничего не осталось.

Должно быть, я бессознательно послал мысль с просьбой о помощи, поскольку услышал вдруг ответ. Я чуть не закричал, не сообразив сразу, что отклик этот пришел из моей же памяти, благодаря какому-то воспоминанию, вызванному ассоциациями.

Ты один из нас, — так прозвучала мысль.

Зачем мне вспоминать это? Это напоминало мне о Хобсоне. О Хобсоне и Нищих в Бархате. Ибо изобретение Макнея не решило проблему, как надеялись.

Следующая битва этой войны произошла в Секвойе.

Стоит ли вспоминать?

Холодная сталь лезвия ножа была прижата к запястью. Умереть можно очень просто. Куда проще, чем продолжать жить — слепым, глухим, в полнейшем одиночестве.

Ты один из нас, — снова прозвучала мысль.

И мой разум отправился назад, в ясное утро, в городок возле старой канадской границы, к холодному воздуху, остро пахнущему соснами, к размеренному стуку мужских шагов по Редвуд-стрит, — это было сто лет назад.

Это было то же самое, что наступить на змею. Гадина, спрятавшаяся в молодой зеленой траве, начинает извиваться под ногой, поворачивается и наносит ядовитый укус. Однако мысль принадлежала не пресмыкающемуся или другому зверю; только человек был способен на такую злобность, являющуюся, в сущности, интеллектуальным извращением.

Темное лицо Буркхальтера не изменилось, легкий его шаг остался прежним. Но его разум сразу отступил от этой слепой злобы и был настороже и в готовности, а лыски всюду в деревне сделали незаметную паузу в работе или беседе, и их мысли коснулись разума Буркхальтера.

Ни один обычный человек этого не заметил.

В ярком утреннем солнечном свете Редвуд-стрит весело и дружелюбно изгибалась перед Буркхальтером. Но он ощутил над ней порыв беспокойства — все тот же холодный, опасный ветер, который много дней чувствовал каждый телепат в Секвойе. Впереди виднелось несколько ранних покупателей, детишки шли в школу, группа людей собралась у парикмахерской; среди них был врач из больницы.

Где он?

Ответ пришел быстро:

Не могу определить местонахождение. Рядом с тобой, однако…

Кто-то — женщина, судя по обертону ее мысли, — послал сообщение с оттенком эмоционального смятения, почти истерическое:

Это один из пациентов больницы…

Моментально мысли других, содержащие тепло дружеского участия и утешения, ободряюще сомкнулись вокруг нее. Даже Буркхальтер нашел время направить ясную мысль единства. Среди других он узнал спокойную, авторитетную личность Дьюка Хита, врача-священника из лысок, с ее тонкими психологическими оттенками, доступными восприятию только другого телепата.

Это Селфридж, — сообщил Хит женщине; остальные лыски слушали. Просто он напился. Думаю, я ближе всех, Буркхальтер. Иду.

Над головой Буркхальтера, поворачивая, пролетел вертолет; за ним покачивались грузовые планеры, поддерживаемые гидростабилизаторами. Он проплыл над западной горной грядой и скрылся в направлении Тихого океана. Когда затихло его жужжание, Буркхальтер расслышал приглушенный гул водопада на севере долины. Он живо представил белую пену, низвергающуюся со скалы, склоны гор вокруг городка, поросшие соснами, елями и секвойями, далекий шум перерабатывающих древесину станков. Он сосредоточился на этих чистых, знакомых вещах, чтобы избавиться от отвратительной мерзости, попадавшей в его мозг с мыслями Селфриджа. Восприимчивость и чувствительность существуют у лысок рука об руку, и Буркхальтер не раз удивлялся, как удается Дьюку Хиту сохранять душевное равновесие, работая с психически больными пациентами. Раса лысок появилась слишком рано; они не были агрессивными, однако за выживание их расы нужно было бороться.

Он в кабаке, — промелькнула мысль женщины. Буркхальтер невольно как бы отпрянул от этого сообщения: он знал, кем оно послано. Логика подсказывала ему, что сейчас это не имеет значения. И все же Барбара Пелл была параноидом, а следовательно, врагом. Но и параноиды, и лыски отчаянно стремились избежать любого открытого столкновения. Хотя их конечные цели были совершенно разными, все же их дороги иногда шли параллельно.

Сообщение пришло слишком поздно. Фред Селфридж вышел из кабака, заморгал глазами от яркого солнца и увидел Буркхальтера. Худое, со впалыми щеками лицо торговца исказила злобная усмешка. Он приближался к Буркхальтеру, и размытые очертания его злости двигались впереди него. Одна рука его подергивалась, словно ей не терпелось выхватить висевший на поясе кинжал.

Он остановился перед Буркхальтером, перегородив лыске дорогу, и усмехнулся еще шире.

Буркхальтер остановился чуть раньше. Сухим комом встала в его горле паника. Он боялся — не за себя, а за свою расу, и это знали все лыски в Секвойе, следившие за происходящим.

— Доброе утро, Фред, — сказал он.

Селфридж не побрился этим утром. Он потер щетинистый подбородок и прищурил глаза.

— Мистер Буркхальтер, — сказал он. — Консул Буркхальтер. Хорошо, что вы не забыли надеть шапочку нынче утром. Плешивые очень легко простужаются.

Тяни время, — дал указание Дьюк Хит. — Я иду. Я все устрою.

— Я не нажимал ни на какие тайные пружины, чтобы получить эту должность, Фред, — заметил Буркхальтер. — Меня назначили консулом города. Чем же я виноват?

— Еще как нажимал, — возразил Селфридж. — Я подкуп за версту чую. Ты был школьным учителем в Модоке или какой-то деревне. Какого хрена ты знаешь о Бродячих Псах?