Джаспер Хорн — и те, кого он представлял, — являлся причиной того, что лыски не могли позволить даже самим себе узнать метод проведения операции «Апокалипсис» и природу смертельного селективного вируса у компьютера. Секрет нужно было охранять от Джаспера Хорна и его товарищей-параноидов, поскольку они придерживались вполне определенных взглядов: Почему не убить всех людей? Почему нет, прежде чем они убьют нас? Почему не нанести удар первыми и не спасти самих себя?
На эти вопросы было нелегко ответить, и Джаспер Хорн изучал такую возможность с большим тщанием. Если можно было говорить о каком-либо руководителе в группе телепатов, то им, безусловно, был именно Джаспер Хорн. Как много ему было известно о пещерах, никто точно не мог сказать. Он знал, что они существуют, но не знал, где. Знал кое-что о происходящем там, несмотря на то что все лыски, живущие в пещерах, носили шлемы Немых, увеличивающие частоту. Если бы он знал, где находится индуктор, он бы — будь такая возможность — с величайшей радостью сбросил на него бомбу и наблюдал за поднимающимися клубами дыма. Безусловно, он знал и об операции «Апокалипсис», ибо делал все возможное, что бы спровоцировало лысок выпустить на волю вирус, способный уничтожить всех нетелепатов.
Коуди открыл дверь. Гостиная выглядела довольно приятно: три стены занимала широкая, мягкая тахта темного мшисто-зеленого цвета с разбросанными по ней разноцветными подушками; над нею располагались полки с книжными кассетами; струился неяркий свет. Электрический камин горел за готическим переплетением решетки, словно маленький собор, внутри которого начался пожар. Через большое окно в четвертой стене виднелись отражающиеся на улице огни гостиной Ральфа, жившего в соседней квартире, а через дорогу Коуди видел Джун и Хью Бартонов, пьющих послеобеденный коктейль перед электрокамином в своей комнате. На них было приятно смотреть.
А здесь все светлые, чистые тона и свет были окутаны тяжелыми испарениями отчаяния, которым была окрашена вся жизнь жены Коуди вот уже… Сколько это продолжалось? Ребенку было три месяца.
— Люси? — позвал он.
Никто не ответил. Но по квартире прокатилась волна еще более глубокого страдания, а в следующую секунду он услышал, как заскрипела кровать в соседней комнате. Послышался вздох. Раздался несколько невнятный голос Люси: «Джеф». На какое-то мгновение наступила тишина, и он уже повернулся, собираясь пойти на кухню, когда она снова заговорила:
— Будь добр, сходи, пожалуйста, на кухню и принеси мне еще немного виски, а?
— Сейчас, — ответил он.
«Виски ей не слишком повредит, — подумал он. — Все на пользу, что только может помочь ей пережить ближайшие несколько месяцев. Несколько месяцев?… Нет, развязка наступит гораздо скорее».
Он хорошо знал, как заставить их принять такое решение. Если начнется глобальный погром, вирус будет выпущен в мир и придет конец света. Выбора уже не будет. Когда жизнь человека зависит от убийства врага, он не колеблется. Но если враг — его брат…
В этом и заключалась разница между ними. Нормальные лыски считали людей — представителей расы нетелепатов — близкими родственниками. Для параноидов они были волосатыми неполноценными существами, заслуживающими лишь того, чтобы быть уничтоженными. Поэтому Джаспер Хорн делал все от него зависящее, чтобы накалить обстановку на поверхности земли и спровоцировать погром. Он не сомневался, что в этом случае лыски выпустят вирус, который погубит волосатых людей.
И Хорн работал в децентрализованном поствзрывном обществе, основанном на страхе, когда-то бывшем вполне реальным и обоснованным. В настоящее время никакие дальнейшие изменения не казались возможными. Общество колебалось между новым сокращением и дальнейшим расширением, и каждый человек, каждый город следил за другими. Ибо как можно кому-то верить, не зная его мыслей.
Американ-Ган и Суитуотер, Дженсенский переезд и Сантаклер, и все остальные, прямо за изгибом материка. Мужчины и женщины в городах, занимающиеся своими делами, воспитывающие детей, ухаживающие за своими садами и заботящиеся о своих магазинах и фабриках. Большинство из них было обычными людьми. Но в каждом городе жили также и лыски, воспитывающие своих детей, заботящиеся о своих магазинах. В большинстве случаев атмосфера была достаточно благожелательной. Но не всегда, далеко не всегда.
И вот уже несколько недель, как большая часть нации оказалась захлестнутой волной влажной, томительной жары, под действием которой агрессивные настроения неуклонно усиливались. Пока, если не считать отдельных дуэлей на ножах, никто не осмеливался нанести первый удар. Другие люди тоже были вооружены, и у каждого города был тайный склад оружия, где хранились атомные бомбы, и ответный удар мог быть нанесен со смертельной точностью.
В общем, настало самое что ни на есть подходящее время для погрома. Никакой банды убийц пока не было, потенциальные линчеватели еще не имели цели.
Но лыски оставались меньшинством.
Нужен был всего лишь провоцирующий фактор — и параноиды изо всех сил старались его обеспечить.
Коуди взглянул вверх, на серый каменный небосвод пещеры, и достал ключ к двери в комнату своей жены. Уже вставив ключ в замочную скважину, он задумался — на этот раз не из-за нерешительности, а представив, что, скорее всего, ожидает его внутри. Между бровей у него пролегла складка: морщины давно появились у него на лице, да так и застыли благодаря постоянному напряжению, не отпускающему всех лысок с той минуты, как они переступили порог пещер.
Каменное небо прижимало к земле и удерживало такие сложные лабиринты мыслей, отражающихся от стен, переплетающихся и сцепляющихся, напоминающих вавилонское столпотворение «Вавилонская Пещера», — мысленно усмехнулся Коуди и, решившись, повернул ключ в замке. Внутри одно вавилонское столпотворение сменится для него другим. Стены плохо укрывают от облаков застарелой, угрюмой обиды, идущих снаружи, но внутри было нечто, что ему нравилось еще меньше Однако он понимал, что не может отправиться, не повидав Люси и ребенка.
— Джеф? — послышался жалобный голос Люси.
Он отнес бутылку виски в спальню. Она лежала на спине поперек кровати, рыжеватые волосы ее были распущены, ноги в чулках упирались в стену. На щеке, ближе к уху, виднелись следы высохших слез, но ресницы сейчас не были влажными. В углу спал ребенок в коконе своих бессвязных, как у животного, мыслей. Ему снились тепло и огромная, всеобъемлющая, медленно шевелящаяся мягкость — сны, не имеющие формы, только настроение и эмоции. Его пропорциональная головка была покрыта светло-рыжим пушком волос.
Коуди посмотрел на Люси.
— Как ты себя чувствуешь? — услышал он собственный бессмысленный вопрос.
Не сделав ни малейшего движения, она скосила глаза и взглянула на него из-под полуприкрытых век — каменным, страдающим, ненавидящим взглядом. Пустой стакан стоял на столике у кровати, до которого она могла дотянуться своей безвольной, нетвердой рукой. Коуди шагнул вперед, откупорил бутылку, и в стакан потекла янтарная струя. Два дюйма, три. Она не говорила, когда хватит. Он остановился на трех и поставил бутылку.
— Тебе незачем спрашивать, как кто-то себя чувствует, — сказала Люси тусклым голосом.
— Я не читаю твоих мыслей, Люси.
— Ну, как же. — Лежа на покрывале, Люси пожала плечами.
Коуди не ответил, повернувшись опять к спящему ребенку. Но Люси села с такой стремительностью, что кровать застонала, а Коуди вздрогнул: движение было настолько внезапным, что он даже не уловил в ее мозгу намерений.
«Он не твой. Он мой. Целиком мой, такой, как я, моя раса. Никакой… — Она продолжила мысль: — Никакой примеси в его крови. Не урод. Не лыска. Красивый, нормальный, здоровый, чудесный ребенок…» — Она не произнесла этого вслух, но в этом и не было нужды. Люси остановилась было посередине мысли, но затем сознательно позволила ей течь свободно, зная, что это то же самое, что говорить вслух. Под конец она добавила бесцветным голосом:
— Надо полагать, ты и этого не слышал.
Молча он протянул ей стакан с виски.
Прошло уже пять лет с того дня, когда на Секвойю была сброшена бомба. Пять лет с тех пор, как пещерная колония видела дневной свет — возможно, последний раз в жизни. Люди, согнанные из Секвойи в пещеры, угрюмо устроились на новом месте, кто покорно, кто с обидой — в зависимости от темперамента. У них были все удобства, возможные в подземной жизни, которые могли предоставить хозяева пещер. Они были удовлетворены настолько, насколько этого могли добиться квалифицированные психологи, которые читали их мысли и узнавали их нужды чуть ли не прежде, чем они принимали конкретную форму. Но они были пленниками.
Смешанные браки появились уже через несколько месяцев после пленения. Это был один из широкомасштабных экспериментов, который мог быть проведен лишь в пещерах при таких контролируемых условиях. Отчасти он служил и для того, чтобы продемонстрировать людям добрые намерения, чтобы они не чувствовали себя такими уж пленниками.
Ни один телепат, в сущности, не стремился к браку с нетелепатом. Процент привлекательных партнеров среди нетелепатов не ниже, чем среди лысок, однако люди, не обладающие телепатическими способностями, лыскам представляются ущербными, как если бы симпатичная молодая девушка, прекрасная душой и телом, была слепой и глухонемой. Она может общаться с другими посредством какого-либо специально разработанного языка, но стена между ней и другими все равно остается почти непреодолимой.
И еще один дополнительный фактор: каждого человека, начавшего свою жизнь с прекрасной наследственностью и в благоприятном окружении, неизбежно, хотя и медленно, окутывает мрак тюремного одиночества, являющийся следствием жизненных проблем, которые обычному человеку, даже не сознающему этого, не удается разрешить. С лысками все иначе. У них всегда есть готовые прийти на помощь друзья, всегда есть разумы, на которые можно опереться в минуты кризиса и неуверенности. Постоянно действует принцип взаимоограничения и взаимозависимости, так что ни один лыска не страдает от внутренних затруднений, от тех едва заметных облаков растерянности и недоумения, которые омрачают счастье всех остальных людей. В телепатическом сознании сравнительно мало невыметенных уголков, загроможденных старым мусором сомнений и страхов, а это способствует гармонизации личности, недостижимой для нетелепата.
Безусловно, у телепата может развиться психоз — но только в том случае, когда он в течение долгого времени испытывает такой стресс, который нетелепат способен выдержать лишь очень короткое время. (Параноиды принадлежали к другой категории: наследственность играла здесь важную роль.)
Поэтому брак между лыской и нетелепатом является, в лучшем случае, браком между человеком сметливым, восприимчивым, полностью отдающим себе во всем отчет, и человеком, чьи мысли неясны и спутаны, неспособны к полноценному общению и где-то внутри, на каком-то уровне, всегда таящим скрытую, неосознанную обиду.
К настоящему времени, тем не менее, почти все достигшие брачного возраста женщины нетелепаты в пещерах успели получить свою долю ухаживания и выйти замуж за лысок. Конечно, при этом они неизбежно оказались замужем за шпионом, услужливым, но не всегда принимаемым ими психоаналитиком, и, что самое Главное, за потенциальным отцом других лысок.
Их ген был доминантным, и это означало, что дети чаще всего рождались телепатами. Только в том случае, когда супруг-лыска наряду с доминантным телепатическим геном имел и рецессивный нетелепатический ген, ребенок мог оказаться нетелепатом.
Именно это произошло с ребенком Люси и Джефа Коуди…
Ни один человек не должен был когда-либо покинуть пещеры. О пленниках не должен был узнать ни один телепат, не носящий шлема Немых, ибо, если бы о пленных стало известно в мире, давно ожидаемый погром вспыхнул бы моментально. Ни один ребенок не мог оставить пещеры, разве только в грудном возрасте, когда он был еще слишком мал, чтобы что-либо запомнить и рассказать. Но ребенок-телепат уже с рождения зачислялся в ряды лысок, охраняющих пленных. Надежда была на то, что через одно-два поколения пленники полностью смешаются с лысками или покинут пещеры в младенчестве и колония, таким образом, снова вернется к своему изначальному состоянию, когда все население составляли исключительно телепаты.
Таков был исходный план, но все усложняющиеся обстоятельства быстро сделали его устаревшим.
Люси вытерла губы тыльной стороной ладони и протянула Коуди пустой стакан. Она подождала немного, пока виски, обжигая, проникнет внутрь и затянет стенки желудка приятной, теплой пленкой.
— Выпей глоточек, — сказала она. — Это помогает.
Коуди не хотелось, но он плеснул в стакан на полдюйма виски и послушно выпил. Через некоторое время Люси коротко вздохнула и села на кровати, скрестив ноги.
— Извини, — сказала она, откинув упавшие на глаза волосы. — Это глупо.
Она положила свою загорелую руку на покрывало, ладонью вверх, он накрыл ее своей ладонью, глядя на Люси с грустной улыбкой.
— У меня дело на поверхности, — сказал он. — Мне надо идти через несколько минут.
Она бросила беззащитный взгляд на детскую кроватку в углу. Словно флаг, развернулась ее мысль, одновременно затуманенная и ставшая более ясной под действием алкоголя. Коуди чуть не поморщился от этой мысли, но он, будучи мужем нелыски, владел собой значительно лучше, чем большинство лысок, и не показал виду.
— Нет. Не за тем, — только и сказал он. — Я не возьму его, пока ты не скажешь.
Неожиданно она посмотрела на него с испугом:
— Слишком поздно?
— Нет, — поспешно ответил Коуди. — Конечно, нет. Он еще недостаточно большой, чтобы помнить все это.
Люси беспокойно пошевелилась.
— Я не хочу, чтобы он остался здесь. Ты знаешь, что не хочу. Мне и так достаточно тяжело, а если еще знать, что мой сын никогда». — Она прогнала мысли о солнечном свете, прозрачном воздухе, голубой дали. — Но не сейчас, — сказала она, спуская ноги с постели. Несколько неуверенно она встала, взглянула на ребенка невидящими глазами и в одних чулках пошла на кухню, то и дело опираясь о стену. Мысль Коуди автоматически коснулась ее мозга, но он не стал его прощупывать, а встал и пошел за ней. Она стояла у раковины, наливая в стакан воду. Пила она с жадностью; зрачки ее глаз были расширены.
— Мне надо идти, — сказал Коуди. — Не волнуйся, Люси.
— Какая-то… женщина. — Люси говорила невнятно: стакан все еще был у ее губ. — У тебя есть… кто-то. Я знаю.
— Люси…
— Кто-то твоего вида. — Она швырнула стакан в раковину; он покатился, блестя и разбрызгивая воду.
Он только беспомощно смотрел на нее, сказать ничего он не мог. Не мог объяснить, что отправляется, чтобы попытаться убить Джаспера Хорна. Не мог рассказать об операции «Апокалипсис», или об индукторе, или о страшной ответственности, которая лежит на нем. Он не мог сказать: «Если мы успеем усовершенствовать индуктор, Люси, ты будешь свободна — и ты, и наш ребенок». Точно так же не мог он сказать: «Может быть, мне придется убить тебя — тебя, и нашего сына, и всех нетелепатов на земле, — если начнется операция «Апокалипсис».
Нет, он ничего не мог сказать.
Она провела мокрой рукой по лицу, откидывая волосы, и посмотрела на него мутными глазами; затем, неуверенно ступая, подошла к нему, прижалась щекой к его плечу и обняла, просунув руки ему под мышки.
— Прости, — сказала она. — Я… я сошла с ума. Тебе тоже тяжело, Джеф.
— Да.
— Мы отправим ребенка на следующей неделе, — пообещала она. — И я снова стану нормальной. Я… я ненавижу виски. Просто…
— Я понимаю. — Он мягко отодвинул волосы с ее мокрого лица и попытался найти слова, чтобы передать сложное сочетание любви, жалости, раскаяния, страха и боли, постоянно заполнявших его разум, когда он был со своей женой или думал о ней. Интересно, что телепаты часто бывают почти беспомощны, когда необходимо выразить оттенки чувств словами, возможно потому, что с себе подобными им не приходится пользоваться словами в таких случаях.
— Потерпи немножко, Люси, — сказал он наконец. — Приближается несчастье. Времени мало, и меня может постигнуть неудача. Я… я вернусь домой, как только смогу.
— Я знаю, дорогой. Жаль, что я не могу… ничего сделать.
Он обнял ее.
— Я привезу что-нибудь такое, что тебе понравится. Сюрприз. Еще не знаю что, но что-нибудь приятное И знаешь, Люси, после… следующей недели — если ты говоришь серьезно, мы переедем, если хочешь. Найдем новую квартиру в Седьмой Пещере. Ты сможешь заказать новую мебель, и мы… — Он сам едва понимал, что говорит. В голове слишком перемешались иллюзии и реальность.
— Мы что-нибудь придумаем, дорогой, — сказала Люси. — Все будет хорошо.
— Ну, я пошел, — сказал Коуди.
Она кивнула.
— Я буду скучать без тебя. Возвращайся скорее.
Коуди закрыл за собой решетку лифта и прижался головой к стальной стене; плечи его устало опустились. Он сформировал в уме кодовый сигнал, необходимый для включения механизма. Какой-то погруженный в свои мысли разум отозвался откуда-то другой частью шифра, а третий мозг (кого-то, быстро проходившего мимо, опаздывавшего к обеду) выдал остальные нужные символы. Чтобы воспользоваться лифтом, требовалось одновременное воспроизведение трех мысленных образов. Это была предосторожность. Запасными выходами могли управлять только телепаты.