— То есть?
Поэт только вздохнул.
— Эх, Дан… Слушай, давай-ка поищем у Марана в запасниках, авось, найдем бутылочку тийну. — Не дожидаясь ответа, он вскочил и стал открывать ящик за ящиком.
Маран вошел бесшумно, они даже не сразу его заметили. Куртка у него была перекинута через плечо, ворот рубашки расстегнут, меньше всего он был похож на… Глава государства, — мысленно произнес Дан. Да, как ни удивительно, но факт, этот высокий, красивый молодой человек со слегка спутанными коротко подстриженными светлыми волосами и усталым лицом, одетый с небрежностью спортсмена, знающего, что его тренированное тело смотрится в любой одежде, не кто иной, как глава государства с почти сорокамиллионным населением. Привыкнуть к этой мысли было нелегко.
— Доброе утро. — Маран хорошо знакомым Дану жестом швырнул куртку через всю комнату в дальнее кресло, а сам сел рядом с Поэтом и придвинул к себе графин с карной и чашку. Налил, выпил, рассеянно налил и выпил еще чашку, потом, не глядя, рассчитанным движением протянул руку вправо и ткнул в клавишу переговорного устройства, довольно громоздкой штуки, работавшей на основе проводной связи.
— Нила! Что там у вас нового? Ган не появлялся? Если он придет, дай мне знать. И найди мне, пожалуйста, Тонаку, скажешь, что я прошу его подъехать. Срочно. Ясно?
Дан улыбнулся. Нилу он еще не видел, не знал, что она здесь.
— Приятные воспоминания? — усмехнулся Маран.
Он поднялся упругим движением, прошелся по комнате, поглядел в окно, вздохнул и стал расстегивать рубашку.
— Что ты собираешься делать? — поинтересовался Поэт.
— Принять душ.
— Я не о том. Ган, Тонака… Что это значит?
— То есть? Ах да, ты же еще не знаешь. Мне удалось провести их в Правление. Предварительно сделав Тонаку Начальником Наружной Охраны, конечно.
— И зачем они тебе? Срочно?
— Все затем же.
— Маран!
— А ты думал, я меняю свои решения каждые двадцать пять часов?
— Нет, я думал, ты валяешь дурака не больше двадцати пяти часов подряд.
Маран бросил рубашку туда же, куда куртку, и пошел к двери.
— Постой! Может, правда хватит, а?
Маран вернулся и присел на подлокотник кресла напротив Поэта.
— Знаешь, как ее зовут?
— Кого?
— Ну… — Маран запнулся.
— А… Нет, откуда же мне знать?
— Лана.
— Что-то знакомое.
— Не правда ли? Что-то знакомое! Она — дочь…
— Лана?
— Да.
— Ну и что?
Маран встал и отошел к окну. Довольно долго он смотрел из окна. Дан и Поэт молча ждали. Потом он, не оборачиваясь, сказал — голос его прозвучал неожиданно хрипло:
— Пять лет назад я сам, лично, арестовал Лана.
— За что?
— Какое это имеет значение! Ему предъявили обвинение в государственной измене… как и всем. За что!
— И все-таки?
— Поэт, не надо заговаривать мне зубы!
— Твои зубы меня не волнуют. Я просто хочу знать.
— Он написал книгу. Небольшую такую брошюру страниц в двести. Она называлась «Лига и Большой Перелом».
— Не слышал.
— Ты и не мог слышать. Ее конфисковали прямо из типографии. На суде Лан был признан виновным в преднамеренной фальсификации исторических фактов с целью очернения и подрыва авторитета власти.
— Каких фактов? Например.
— Например? Ты, конечно, слышал, что у Изия членский знак Лиги за номером два?
— Ну?
— Лан доказывал, что Изий вступил в Лигу только за два года до Перелома, так что…
— Так что знак за номером два он благополучно свистнул у кого-то из старых членов Лиги. Интересно…
— Более того, Лан утверждал, что Изий стал членом Правления только перед самым началом событий, да и то без права решающего голоса.
— Не понимаю, что тут такого? — вмешался Дан. — Неужели обязательно надо быть членом Лиги с первого дня, чтобы стать ее руководителем?
— Не в этом дело.
— А в чем?
— В том, что согласно официальной истории Лиги Изий был среди ее основателей и руководителей с первого дня.
— Здорово! Как же можно ухитриться так подтасовать факты? Ведь не сто лет прошло.
— По соображениям конспирации имена членов Правления не афишировались.
— Но нельзя же вечно…
— Погоди, Дан, — остановил его Поэт. — Конечно, Лан был прав? — спросил он Марана.
— Еще бы! Но это не исчерпывает картины. Там были и другие факты. Похлеще. Посуди сам. Изий стал членом Правления от провинции Усата, когда его предшественника Пану, между прочим, одного из участников Учредительного Собрания, неожиданно арестовала императорская Охрана, что случилось буквально за пару суток до спешно готовившегося похода на Крепость, раздумывать было некогда, под рукой от Усаты оказался только Изий, и его поспешно ввели в Правление.
— Что из того?
— Не торопись. На следующий день после переворота на закрытом заседании Правления один из его членов, Танат, довольно крупная фигура, обвинил Изия в том, что он выдал Охране Пану. Доказательств не было, только туманные свидетельства, ему не поверили. А через несколько дней в суматохе… Ну ты помнишь, тут и там начиналась беспорядочная стрельба, и в одной из таких заварушек Танат был убит. Кем, как? Так и не выяснилось.
— Ну и ну!
— Есть еще одно обстоятельство. После ликвидации тюрем, когда все арестованные при императоре члены Лиги вышли на свободу, среди них не оказалось Паны. Судить его не успели, без суда при императоре никого не казнили, и вообще за такие дела не казнили, куда он исчез — загадка. Как бы то ни было, Изий занял место Таната и попал в правительство.
— А ты добыл какие-нибудь доказательства, что Изий был замешан во всех этих исчезновениях?
— Только насчет Паны. Его действительно подставил Охране Изий.
— А остальное?
— Наверно, еще много чего выплывет. Пока что…
— А что сталось с Ланом?
Маран помрачнел.
— Ему дали двадцать лет. Он умер в тюрьме меньше, чем через год. Если б я тогда знал…
— Что встретишь его дочь?
Маран не на шутку разозлился.
— При чем тут дочь?! Что ты несешь ахинею?!
— А если не при чем, почему ты так болезненно реагируешь на это обстоятельство?
— Поэт, ты, по-моему, совершенно спятил!
— Почему? Насколько я понял, арестовывая его, ты и не подозревал о его правоте?
— Я не подозревал даже о существовании его книги. Чудом уцелевший экземпляр ее попал мне в руки год назад. Тоже чудом.
— Вот видишь…
— Ничего я не вижу. Поэт, неужели ты перестал меня понимать? Или твердо решил щадить меня при любых обстоятельствах?
— Интересные фантазии, — сказал Поэт невозмутимо. — А что, она тебе крепко задала?
Маран покачал головой.
— Что она дочь Лана, выяснилось только утром, когда я увидел его портрет на стене и спросил…
— Значит, она тебя не узнала?
— Узнала.
— Странно все это. Странная женщина. Ты не находишь?
— Извини, я не считаю эту тему подходящей для обсуждения! — Маран резко оборвал разговор и отправился в ванную.
— Кто такой Лан? — спросил Дан Поэта. — Историк?
— Да. Крупнейший притом. Автор «Подробной истории Бакнии». Отличная вещь, читается, как роман. Надеюсь, ее не изъяли. Знаешь, хорошо бы тебе ее прочесть. Я попробую поискать… погоди-ка… — он вскочил и вышел в соседнюю комнату, почти сразу вернулся с массивным томом. — Держи. А я-то пытаюсь вспомнить, где я ее недавно видел. Конечно, здесь. Между прочим, он подобрал себе отличные книги, ты поройся у него там…
Маран был еще в ванной, когда без стука распахнулась входная дверь, и, по-бычьи склонив отнюдь не бычью голову, в комнату ворвался разъяренный Ила Лес. Не увидев перед собой Марана, он остановился и грозно вопросил:
— Где он?! Где этот зарвавшийся мальчишка?
Дан с трудом сдержал улыбку, а Поэт с серьезным видом поинтересовался:
— Под зарвавшимся мальчишкой ты подразумеваешь Главу Лиги?
— Я подразумеваю Марана, — заревел тот. — Секретарша сказала, что он здесь. Куда он делся?
— Никуда, — сказал Поэт, кивая в сторону двери. — Вот он.
Маран стоял на пороге в свежей бледно-голубой рубашке, лицо гладко выбрито, влажные волосы аккуратно расчесаны на косой пробор, подтянутый, он снова выглядел самим собой.
— Ила? — сказал он удивленно.
Ила Лес обошел кресло, в котором сидел Дан, и остановился перед Мараном.
— Ты что, помешался? — спросил он тихо.
Маран не ответил.
— Я тебя спрашиваю! — Ила возвысил голос, потом оглянулся на Дана с Поэтом и умерил тон. — Мне безразлично, Глава ты или кто, по возрасту ты мне годишься в сыновья, так что не взыщи.
— Не взыщу, — сказал Маран спокойно. — Но будь добр, объясни, какие у тебя ко мне претензии.
— А ты не знаешь?
— Нет.
Ила Лес освободил зажатую под мышкой популярную в Бакнии папку-гармошку, отстегнул ремешок, извлек исписанный лист бумаги и помахал им перед носом Марана.
— Не взыщу, — сказал Маран спокойно. — Но будь добр, объясни, какие у тебя ко мне претензии.
— А ты не знаешь?
— Нет.
Ила Лес освободил зажатую под мышкой популярную в Бакнии папку-гармошку, отстегнул ремешок, извлек исписанный лист бумаги и помахал им перед носом Марана.
— Кто это писал? Ты?
— Я.
Ила Лес огляделся, ища, куда бы положить папку, не нашел, сердито уронил ее на пол и, освободив руки, широким жестом, со вкусом разорвал листок пополам и еще раз пополам.
— Это всего лишь бумажка, — заметил Маран невозмутимо.
— Вот именно. Но из-за этой бумажки Ган свалился с сердечным приступом. Твои шутки не слишком удачны.
— Объясни мне, пожалуйста, Ила… Ты что же, против моего ухода?
— Что тебя удивляет?
— В последнюю нашу встречу ты был настроен совсем иначе. Помнится, уезжая, ты объявил мне войну. «Я объявляю тебе войну» — вот твои собственные слова. Было такое или нет?
— Ну было, было. Сто лет назад.
— А по-моему, прошло всего три месяца или даже два с половиной.
Ила Лес смутился. Меньше всего на свете Дан мог себе представить смущение Илы Леса, и все-таки Ила Лес смутился.
— Принимаю упрек, — проворчал он. — Но я же не знал, что ты собираешься делать.
— А теперь знаешь?
— Теперь знаю.
— Эх, Ила… А что я сделал? Мне же не дают шевельнуться, я связан по рукам и ногам. Ты не знаешь, что сегодня такое любезная твоему сердцу Лига. Как ты говорил? Служение народу? Это служение превратилось в кормушку, государственные интересы обратились в прах перед лицом шкурных, любое мое начинание, даже намек на таковое, встречает организованное сопротивление, потому что расценивается только с одной точки зрения. Власть! Не потерять власть! Каждый — от члена Правления до самого маленького функционера, трясется над своей властью, какая б она не была, пусть даже это маленькая поганая властьишка. Бороться с ними все равно, что сражаться с драконом. На месте отрубленной головы тут же вырастают две новые…
— Драконы вымерли, — сердито буркнул Ила Лес.
— Ты полагаешь? — в глазах Марана неожиданно мелькнули веселые искорки. Ила Лес посмотрел на него с изумлением. Маран пошарил по карманам, вынул небольшой листок и протянул Иле.
— Читай.
— Иво Линту… — громко прочел Ила. — Ты что, уже заменяешь Линта?
— Линт принес это сообщение мне, потому что в нашем милом государстве с некоторых пор даже вопросы организации палеонтологических экспедиций решаются на уровне Правления. Читай, читай…
— «В ста девяносто вентах от границы Великой Пустыни экспедиция была атакована реликтовым песчаным драконом. Дракон убит, двое из участников экспедиции ранены»… Что это такое?
— Это твой вымерший дракон, Ила.
Поэт расхохотался, Маран улыбнулся, Ила Лес рассердился не на шутку.
— Мальчишки! С вами невозможно разговаривать серьезно!
Он раздраженно махнул рукой, прошел к небольшому столику, у которого устроились Поэт с Даном, и тяжело сел в свободное кресло. Маран поднял с пола кусочки разорванного им листка, повертел их в руках, усмехнулся, бросил обрывки в корзину и привычно присел на подоконник.
— Ты говоришь, что ничего не сделал, — медленно, задумчиво заговорил Ила Лес. — Вот я был вчера в городе. Люди гуляют по улицам. Смеются. Уже лет семь-восемь я не видел людей, смеющихся на улицах Бакны. Если б ты не сделал ничего, кроме отмены закона Изия о государственных преступлениях… Ты не просто отменил закон, ты отменил страх, который десять лет правил Бакнией.
— А ты знаешь, чего мне это стоило? А про какому статусу я провел этот указ, тебе известно? Все Правление с достойным лучшего применения единодушием проголосовало против моего предложения. Мне пришлось использовать статус чрезвычайных полномочий. Хорошо, что Рон Лев предусмотрел такую ситуацию… Хотя вообще-то это палка о двух концах.
— Что за статус? — спросил Поэт. — Никогда не слышал.
Ответил Ила Лес.
— Есть такой пункт в Уставе. Согласно ему в чрезвычайных условиях Глава Лиги может принимать единоличные решения независимо от согласия или несогласия остальных членов Правления. Между прочим, — добавил он, обращаясь к Марану, — это вовсе не палка о двух концах. Возможность произвола там невелика, ведь предусмотрено, что статус чрезвычайных полномочий может быть введен только с согласия Правления… Позвольте заметить, что если б не феноменальная неразбериха, которую вам, — он выразительным жестом раскинул руки, указывая одной на Марана, другой на Поэта, — удалось создать в государстве, ты бы скорее увидел собственный затылок, нежели эти полномочия. Это во-первых, а во-вторых, у Правления остается право сместить Главу, что автоматически аннулирует принятые им в рамках статуса решения, если их не подтвердит новое руководство… Маран! — резко перебил он сам себя. — И много чего тебе пришлось провести по чрезвычайному статусу?
Они молча смотрели друг на друга, потом Маран покачал головой.
— Не так уж много, Ила. Я старался использовать статус поменьше. Исходя именно из того, что ты только что изложил.
— Поменьше, но?..
— Выходит, я не имею права…
— Не имеешь!
В наступившей тишине особенно громко прозвучал зуммер. Дан машинально нажал на клавишу. Густое контральто Нилы сообщило:
— Пришел Ган.
Маран мягко поднялся с подоконника.
— Пойдем, Ила, обсудим.
Было еще довольно светло, но на темно-сером небе уже появились первые звезды. Долгие бакнианские сумерки вступили в свои права.
Дан свернул на дорожку, ведущую к Малому дворцу. Он недолго колебался, когда Маран просто и естественно предложил ему на выбор диван в собственной квартире или комнату по соседству, комната, конечно, была б удобнее, но он предпочел диван, подумав, что наверняка ни у одного разведчика в истории не было столь выгодной позиции. Маран хотел удержать во дворце и Поэта, но тот, скривившись, буркнул: «Нет уж, эта жизнь не для меня», на что Маран только усмехнулся: «Я должен, а ты свободен?»
У ворот Дан налетел на Мита. Тот рассеянно кивнул в ответ на приветствие, обошел замедлившего шаги Дана и продолжил путь, но пройдя несколько метров, остановился и обернулся.
— Дан! Ты как будто человек не робкий? Хочешь составить мне компанию?
— А что такое?
— Пойдем поищем Марана.
— Он что, пропал?
— Не то чтоб пропал. Он отправился погулять в… В не слишком безопасное место. Один, как ты догадываешься. Ты же знаешь, в этом отношении он совершенно невыносим. Стоит недоглядеть и…
— В какое место?
— На Главную площадь. Там обычно собираются друзья Изия.
— Какие друзья? — не понял Дан.
— Обыкновенные. Ну сторонники, поклонники, если тебе так больше нравится.
— Неужели у Изия до сих пор есть поклонники? — удивился Дан.
— А почему нет?
— Ну… Нда. И у них хватает наглости собираться на Главной площади?
— А где им собираться? Ведь Главная площадь — продукт деятельности их любимого вождя. Ну что, идешь?
— Иду.
Продукт деятельности любимого вождя… именно что! Какая бывает деятельность? Разрушительная и созидательная? А был ли в деятельности Изия хоть какой-то созидательный аспект? Или он перманентно разрушал, разрушал, разрушал? Дан вспомнил гравюры, виденные в библиотеке. Древний город… Да, как ни стара была сама Бакна, в ней выделяли еще и Древний город… когда-то выделяли, не сейчас… хотя это было совсем недавно, что такое восемь лет в истории города, перешагнувшего порог третьего тысячелетия? Он представил себе толстые, местами обвалившиеся стены, стрельчатые арки, массивные квадратные колонны, кое-где сохранившиеся плоские крыши — строгие формы и краски, темный, серый или черный камень… в целом, руины — вместо окон зияющие провалы, вместо дверей загроможденные грудами обломков лазы, под стенами пыль по колено, куски камня, щебень… А вообще-то на Земле это именовалось бы памятником архитектуры, холилось бы и лелеялось, а тут… Изий назвал эти остатки старины кучей неубранного мусора и… И убрал. Теперь на месте Древнего города аккуратно вымощенная каменными плитами удивительно голая площадь, окаймленная безликими двухэтажными строениями, то ли казармами, то ли сараями. Единственное, что выбивается из уныло ровного ряда — столь же неуклюжая, сколь длинная башня. Башня Зеленого Знамени. Она уже виднелась впереди, Дан поднял голову — знамя плескалось в вышине, благодаря своему ярко-зеленому цвету все еще хорошо различимое на фоне быстро темнеющего неба.
Они прошли между толстыми ножками башни на площадь и остановились. Опоздали. Собрание уже закончилось, если вообще имело место, и густая толпа текла прямо к ним… нет, не текла, есть нечто мирное в слове «течение» — неслась, накатывалась вспененной волной. Рев голосов, всплески рук… Было уже почти темно, но лампы почему-то не горели, и Дан с непонятным отвращением увидел в нескольких местах над толпой вспыхивавшие один за другим факелы. Почему непонятным? Какое-то смутное воспоминание, некая хроника… старинный фильм, плоскостное кино…