Но Оддбранд Наследство был бы недостоин дела, по собственной воле взятого на плечи, если бы не умел чуть больше, чем прочие люди…
– Ты послушай, я тебе расскажу, как женился Харвальд конунг, по прозвищу Звездочет! – во весь голос, как часто делают пьяные, втолковывал он своему новому «лучшему другу», Фуилю Кровожадному. Бывает же, что спьяну людям хочется поделиться мудростью. – Что ты там говоришь, будто у нас не умеют гадать по звездам, и рунам, и ветрам, и… и по бараньей лопатке. У нас все умеют. Вот ты меня послушай. Конунг Харвальд был не женат. И вот однажды к нему пришел один человек, по имени Торгейр, умевший гадать по рунам и по звездам. И он ему сказал: «Конунг, я узнал, что, если в течение трех дней ты введешь в свой дом жену, она подарит тебе сына, величайшего воина Квиттинга!» А конунг тогда объезжал свои земли, собирая дань, и был далеко от дома. И на другой день он поехал по окрестным усадьбам, присматриваясь ко всем девушкам, которые там жили. И в доме одного человека, по имени Бьёрн Сыровар, он увидел трех девушек: две были дочери Бьёрна, совсем молоденькие, а третья была его племянница. Ей было двадцать лет, и ее звали Хильд. Конунг поговорил немного с ними со всеми и нашел, что все это разумные и учтивые девушки. Но Хильд показалась ему самой подходящей. Он спросил ее: «Не собираешься ли ты выходить замуж, девушка?» Она ответила: «Я хотела бы, но только тут в округе нет для меня подходящего жениха». «А что ты скажешь, если я дам тебе жениха?» – спросил конунг Харвальд. «Я скажу, конунг, что, наверное, ты уж не посоветуешь мне ничего плохого!» Тогда конунг поговорил с Бьёрном Сыроваром, но так, что никто в доме не знал, о чем они говорили…
Глядя в любую другую сторону, Сэла напряженно прислушивалась к знакомому голосу, стараясь не упустить ни одного слова. Ведь не для того же Оддбранд Наследство явился сюда в самый разгул зимних бурь, чтобы рассказывать о сватовстве квиттингского конунга, жившего двести лет назад!
И вдруг что-то случилось. Голос Оддбранда, пробивавшийся сквозь шум пира, изменился: повесть о сватовстве отодвинулась куда-то назад, из-под одних слов проявились другие. Сэла по-прежнему глядела на воина по имени Краэб (он сидел там, куда случайно упал ее взгляд), по-прежнему слышала голос Оддбранда, но слова теперь звучали иные.
– Слушай меня, девушка, я знаю, ты меня услышишь , – говорил голос, ставший вдруг таким близким, словно Оддбранд стоял возле ее плеча. – Я говорю для тебя. Я приехал, чтобы сказать тебе: ты должна найти, в чем слабость туалов и как их победить. Раб, которого я подарил, – это Коль, он останется здесь с тобой, чтобы помочь тебе. Весной я приплыву к вам сюда снова. Боги указали на тебя, и это значит, что ты со всем справишься.
– …Ее подвели, как положено, к Свадебному камню, она просунула руку с платком в отверстие, и жених взял у нее платок и надел взамен ей на палец кольцо, – звучали тем временем слова все той же старой саги. – Потом невеста вышла из-за камня и увидела нарядных людей: среди них стоял конунг Харвальд, и в руках у него был ее платок. «Ну что, девушка, хорошего жениха я дал тебе? – спросил он у Хильд. – Ты не в обиде на меня?» А она ответила: «Я же знала, конунг, что ты не посоветуешь мне ничего плохого!»
Сэла повернула голову и снова посмотрела на Оддбранда. Он продолжал рассказывать, глядя только на Фуиля. Но Сэла была уверена, что ей это не померещилось, что Оддбранд умеет за один раз говорить две совсем разные речи, и та речь, что она слышала, предназначалась только для ее ушей.
Теперь она должна ответить, но как? Держа в голове самую важную мысль, Сэла напряженно смотрела на Оддбранда, но отдавала себе отчет, что ее мыслей он не слышит, а говорить вслух только для него одного она не умела.
Чуть погодя Оддбранд заметил, что Сэла незаметно встала и выскользнула из зала. Вернулась она достаточно быстро, и никто не заметил ее отсутствия. Пир шел своим чередом, женщины обносили гостей пивом, медом и вином. Сэла тоже принимала в этом участие. Обходя столы, она приблизилась и к Оддбранду. Вокруг них толпились люди, двое или трое туалов оживленно беседовали с гостем-квиттом и громко смеялись; нечего было и думать о том, чтобы тайком сказать ему хоть слово. Но Сэла и не пыталась ничего говорить. С кувшином пива в руках, она наклонилась над столом, и Оддбранд протянул ей свой кубок. Одной рукой держа тяжелый кувшин за ручку, второй Сэла подхватила его под днище, и тут на колени Оддбранду под столом упал маленький кусочек кожи. Перехватив его, он сунул кусочек в башмак. Сэла отошла и больше на него не оглядывалась.
Уже вернувшись после пира в гостевой дом, Оддбранд извлек из башмака крошечный, с сустав пальца, кусочек, второпях отрезанный, скорее всего, от какого-то ремня. На нем чем-то острым, вроде иголки или булавки, была нацарапана сплошная цепочка «младших» рун, употребляемых не для ворожбы, а для письма. Оддбранд одобрительно хмыкнул: он не знал, что Сэла дочь Слагви умеет читать и писать. Поднеся ремешок к пламени в очаге, хмурясь, Оддбранд и Торвард вдвоем разбирали руны. Из них сложилось: «Н-о-ч-ь-ю-н-а-п-а-д-а-т-ь-н-е-л-ь-з-я». Сэла хорошо поняла, что от нее требуется.
Глава 9
За подаренным рабом пришли из Аблах-Брега на следующий же день, но самого Оддбранда к фрии Эрхине больше не приглашали. Сэлы он больше не видел, пока не отбыл, снабженный большими кусками ярких крашеных тканей, мотками золотой тесьмы, серебряными позолоченными чашами и кубками, которые фрия посылала «Лейкниру хёвдингу» в обмен на раба. Но в Покое Изобилия он еще несколько раз побывал, побывал и в Покое Музыки, где певец по имени Аэд, бывший в походе на Фьялленланд, охотно исполнял новую песню об этом самом походе. Так Оддбранд узнал, какими глазами туалы смотрят на прошедшие события и почему провозгласили Сэлу дочерью конунга. Сама девушка ничуть не была повинна в этом обмане. Наоборот, согласившись молчаливо его поддерживать, она всем тут оказала большую услугу.
Поначалу оборот событий удивлял и ее саму. Кто-нибудь другой после такого «славного» похода стыдился бы смотреть людям в глаза, но только не туалы. За время возвращения домой Аэд сын Форгала сочинил пышную песнь, в которой полчища каменных чудовищ сопровождали каждый шаг туалов по земле Фьялленланда, и каждый, кто после этих неравных жестоких схваток выжил и вернулся домой, по доблести своей не уступал Фердиаду и Ки Хиллаину. Ко времени вступления на землю Туаля Сэла уже знала, кто это такие. Ей самой в этой песне уделялось немало внимания. Отец ее, как она теперь узнала, был не просто конунгом Фьялленланда, но и повелителем этих каменных чудовищ-бергбуров, да и сам, похоже, принадлежал к их роду; сама она от рождения содержалась в высокой каменной крепости, где ее не видел ни один человек, кроме кормилицы; Бран сын Ниамора сразился с чудовищами, проник в крепость и похитил ее. Причем сама она ценными советами помогла ему одолеть ее воспитателя, у которого имелось две головы. И сама Сэла тоже якобы являлась могучей воительницей, предводительницей целого войска женщин, каждая из которых способна одолеть троих могучих мужей. Как это сочеталось с пожизненным заточением в каменной башне, было непонятно, но никто из туалов этого вопроса не задавал. Песнь, в общем-то, вышла неплохая, вот только Сэле приходилось все время напоминать себе, что речь идет именно о ней.
С такими подвигами за спиной не стыдно вернуться на родину, даже если ведешь с собой едва треть войска на чужих кораблях. Сэла беспокоилась, думая, что не слишком-то похожа на дочь конунга: такая обыкновенная, в простой лисьей накидке, в сером платье с бронзовым застежками… Да туалы просто засмеют эту песнь! Но напрасно она боялась. Дом Четырех Копий слушал Аэда, затаив дыхание. Очарованные звучными строками, туалы верили каждому слову. Сэла еще не понимала здешнего рода мышления: песнь всегда правдива, только действие ее происходит не здесь, а в иных, высших мирах. Даже скромность добычи не смущала: каждый медный котелок слушателям казался золотым, одна полузаморенная лошадь превращалась в табун огнеглазых стройных скакунов, а она, простая девушка в некрашеном платье, делалась светлой девой в золотых уборах. Ведь и сам земной мир – только отражение высшего, и нельзя от него требовать полного сходства!
«Только бы она не вздумала допрашивать меня, кто были дети конунга Торгъёрда, – с тайным беспокойством думала Сэла, глядя на фрию Эрхину. Та и впрямь показалась ей очень красивой и величественной, но пленница не ждала от этой красотки ничего хорошего. – Скажу, что у нас женщин этому не учат… Что у меня есть брат, чтобы знать всю древнюю премудрость…»
Но фрия не спешила разговаривать с ней, а ее взгляд в основном переходил с Ниамора на его сына Брана и обратно. Ниамор, как всегда, горланил и хвастал, Бран держался спокойнее, но от его лица веяло уверенным достоинством человека, которому на самом деле есть чем гордиться. Ведь пленение Сэлы Шелковые Волосы, как ее, оказывается, звали, было его заслугой.
– Конечно, это славная добыча! – проговорила Эрхина и наконец, достаточно помедлив, чтобы не выказать неприличного любопытства, удостоила взглядом пленницу – его сестру!
Мечтать о том, чтобы получить в качестве пленника самого Торварда конунга, не имело смысла, но вот девушка, его сестра, оказалась приятным подарком судьбы. Раньше Эрхина не знала, что у Торварда есть сестра, и теперь торжествовала в душе, точно и впрямь получила часть его самого – притом лучшую часть. Сколько существует сказаний о том, как брат совершает подвиги ради спасения похищенной сестры! Пусть попробует!
Оглядывая фьялленландку, которая отвечала ей весьма дерзкими взглядами, Эрхина сразу отметила, что не слишком-то они с братом похожи. Но у них могут быть разные матери. Должно быть, его весьма и весьма задевает, что его сестра попала в плен и увезена. Как он собирался ее, Эрхину, пленить и увезти! Теперь-то он знает, с кем связался, и проклинает тот час, когда эта безумная мысль пришла ему в голову!
– И что же ты собираешься делать с ней? – спросила Эрхина, не отводя от Сэлы глаз.
Бран не сразу ответил. Взять в жены дочь чужеземного конунга было бы достаточно почетно, но он не смел говорить Эрхине о другой женщине.
– Пожалуй, такой подвиг стоит награды! – объявила она, не дождавшись от него ответа. – Великая Богиня готова оказать тебе милость, Бран сын Ниамора, и принять эту пленницу от тебя в подарок!
Эта девушка была лучшей добычей похода, а все лучшее, само собой разумеется, должно принадлежать ей. Держа Сэлу постоянно при себе, она будет и самого Торварда как бы ощущать рядом. И постоянно видеть перед собой доказательство своей блистательной победы над ним! Даже если он пришлет людей с выкупом, она ни за что не отдаст им девушку. Ни за какие деньги. Может быть, он сам опять приедет умолять ее. Но она и тогда ни за что не согласится, пусть он хоть привезет ей столько золота, сколько весит девчонка. Богиня не торгует своей добычей!
Все мысли Эрхины унеслись к Торварду, а Бран онемел. Такого поворота он не ждал и поначалу был потрясен, разочарован и обижен: его единственную стоящую добычу у него отнимают! Отнимают девушку, которая заставляла все войско завидовать ему, а его самого волновала, лишала сна, будоражила ему и кровь, и воображение, как чудесная возлюбленная из Иного Мира. Он уже привык считать ее своей, но вот она улетает из рук, как видение!
Позади звучно хмыкнул Ниамор, довольный, что его сыну будет больше не из-за чего задирать нос. Бран слегка побледнел, но сделал над собой усилие и улыбнулся. Поднести фрии достойный ее подарок – тоже немалая честь. Ее благосклонность стоит удовольствия, которого он лишался… Мало ли красивых молодых рабынь… Нескольких взглядов на Эрхину хватило, чтобы новое увлечение испарилось, а его место вновь заняло привычное преклонение перед фрией, во власти которого он жил уже многие годы.
– Ничего лучше я не смог бы и придумать! – ответил Бран и смело взглянул в глаза Эрхине. – Этот дар достоин тебя, фрия. Все, что есть у нас лучшего, принадлежит тебе!
– Я счастлива порадовать самого доблестного из моих воинов! – снисходительно ответила Эрхина, словно не принимала дар, а сама преподносила его.
Впрочем, для нее это было одно и то же: в любом случае она дарит ему свое расположение, а это – наилучшая награда для кого угодно. Отступая от трона, Бран бросил последний взгляд на Сэлу – все-таки что-то в глубине души отозвалось досадой и болью на эту внезапную потерю.
Эрхина заметила этот взгляд и ощутила укол какого-то неприятного чувства. Любой взгляд мужчины, в ее присутствии брошенный на другую женщину, казался ей украденным у нее. Уж не влюбился ли Бран по дороге! Уж не вообразил ли, что должен жениться на своей пленнице! Вот еще одна причина оставить сестру Торварда у себя! Девушка будет служить ей, а Бран выбросит из головы глупости.
С этого дня Сэла заняла место среди служанок фрии Эрхины. Обязанность у нее поначалу была только одна: утром она надевала на ноги фрии башмаки из тонкой, мягкой цветной кожи и завязывала прошитые золотой нитью ремешки, а вечером снимала их и убирала на ночь в шкатулку, вырезанную из гладкого, шелковистого на ощупь, розоватого дерева, украшенную литыми из бронзы позолоченными пластинками. Шкатулка источала тонкий, сладковатый, едва уловимый запах каких-то далеких стран и сама по себе казалась бы драгоценностью, если бы не стояла на приступке широкого ложа фрии, рядом с которым просто меркла. Подумать только, а они-то, глупые аскефьордские девушки, считали верхом роскоши ту кровать из спального чулана Аскегорда, в которую Торвард приказал врезать бронзовые пластинки, содранные с уладских сундуков! Умоляли Толстую Эду пустить их еще разок взглянуть на чудо! Они просто не знали, что такое настоящая роскошь! Их конунги, случалось, спали на земле у костра, завернувшись в рыбацкий плащ из тюленьей шкуры, и они не подозревали, как надлежит жить потомкам Харабаны Старого! Теперь-то понятно, почему туалы отзывались об убранстве Аскегорда с таким пренебрежением. Все в Доме Четырех Копий казалось Сэле настолько прекрасным и драгоценным, что поначалу ей страшновато было брать в руки эту шкатулку для башмаков, сами башмаки, гребни, кувшины, миски…
Но довольно быстро она привыкла и почти перестала все это замечать. Гораздо больше ее занимала сама Эрхина – женщина, на которой собирался жениться Торвард конунг. Женщина, которая чуть не сделалась их госпожой, преемницей кюны Хёрдис! В мыслях Сэла по-прежнему не отделяла себя от Аскефьорда, и на его будущее смотрела как на свое. В глазах аскефьордских девушек Торвард был так хорош (и вот он-то ничуть не пострадал от сравнения с туальскими героями), что никто не годился ему в пару, и на Эрхину Сэла смотрела с тайным ревнивым чувством – вот ради кого он собирался забыть всех прочих!
Но в мыслях Сэлы эти двое никак не сочетались: ясень и яблоня вроде бы оба деревья, но разве они пара? Казалось бы, оба они знатны, красивы, умны, горды, тверды духом… но почему-то Сэла чувствовала облегчение при мысли, что этому браку никогда не бывать. Торвард открыт и чистосердечен, а Эрхина доказала свое вероломство. Торвард не надменен и запросто беседует с любым рыбаком, обсуждая нехитрые насущные события Аскефьорда, равно интересные обоим, – а Эрхина пребывает мыслями где-то за облаками и на землю взирает со снисходительным презрением. Торвард всегда благодарен за хорошее отношение к себе и приветлив даже с горбатенькой тощей Сигне, дочерью пьяницы и лентяя Бьярни Болтуна. А Эрхина отвергла любовь потомка Одина, не сочтя его ровней. Торвард уверен в себе и никому ничего не стремится доказывать, поэтому жить рядом с ним вполне безопасно. А Эрхина как будто боится, что ее спихнут с трона, и всему свету пытается показать, какая она грозная…
Сама фрия не догадывалась, что новая рабыня смотрит на нее таким острым оценивающим взглядом. Эрхина была добра и приветлива с Сэлой: теперь, когда это не грозило ей никакими искушениями, она находила даже удовольствие в том, чтобы всячески привечать и ободрять ее. Сама себе она казалась очень великодушной, по-доброму обходясь с сестрой человека, который так ее оскорбил! Эрхина щедро наделила невольную гостью платьями, рубашками, украшениями, подарила ей гребень из точь-в-точь такого же мягкого, сладко пахнущего розового дерева, который по стоимости не уступал хорошему коню. Хотя Сэла и прислуживала фрии, самой Сэле прислуживала другая рабыня и в свою очередь снимала башмаки с нее. Не привыкшая к этому дома, Сэла хотела было отказаться, но вовремя вспомнила, что она – дочь конунга, а значит, так надо.
Довольно часто фрия, сидя перед сном у себя в спальне, удостаивала Сэлу беседой. Вглядываясь в ее лицо, Эрхина словно бы искала в нем сходство с лицом Торварда конунга, но, конечно, не находила. И непонятно было, радует ее это или огорчает.
– У тебя и у Торварда конунга, должно быть, разные матери? – как-то спросила она. Разговоры о Торварде доставляли ей тайное, опасное наслаждение, которое она искусно прятала под покрывалом небрежного любопытства.
– Это верно! – с готовностью ответила Сэла, поскольку это было чистой правдой. – Его мать – кюна Хёрдис, а моя – Хильдирид дочь Арнвида. Арнвид Сосновая Игла был ярлом Торбранда конунга и со славой погиб в битве в Пёстрой долине, это на Квиттинге. А кюна Хёрдис до замужества была всего-навсего дочерью одного квиттингского хёвдинга и рабыни. Так что по матери я гораздо знатнее его!
И это тоже была чистая правда.
– Вот как! – Эрхина даже засмеялась. – Выходит, бабкой Торварда конунга была рабыня?
– Да. Но его мать получила свободу еще до того, как Торбранд конунг на ней женился, так что Торвард конунг родился от свободной женщины.