Галя почти силой уволокла изрыгающую проклятия тетку на папину половину дома. Да, не было печали – теперь еще и тетушка сумасшедшая имеется.
– Папа, ты не слушай ее, – попыталась я, но отец только закрыл глаза:
– Она права, Санька. Мой грех…
– Да при чем тут…
И вот тут я поняла, о ком он думает. Ведь, скорее всего, к пропаже Сони может быть причастен Витя Меченый. Как второй шаг в игре по отвоеванию банка это годилось идеально. Дураку ясно, что за жизнь ребенка можно просить все, что угодно. И папа мой не исключение – другой внучки у него нет и не будет. И потому за Соню он отдаст не пятьдесят один процент акций, а весь пакет. Умно придумано… Интересно, эта мысль посетила только меня или мужская часть моей семьи тоже додумалась до этого? Судя по папиным словам, он точно это понял.
– Если… позвонит кто… – вывернул он, как будто подслушал, – скажите, что я готов на «стрелку»…
– Готов ты, – пробормотала я. – Ты готов, да – но только не на «стрелку», а на больничную койку. Без тебя разберемся.
– Без меня… не разберетесь… Акела, слышь? Все отдай, что попросят. Все, понял? И меня отдай, если будет надо. Я пожил… а девчонка…
– Да замолчи ты! – заорала я, поняв, о чем речь. – Замолчи, слышишь?! Нашелся тут… жертвенный барашек! «Похороните меня с почестями»! – передразнила я папин умирающий тон. – Меньше пафоса, господа!
Папа умолк, понимая, что я сейчас в том состоянии, когда уже не вижу берегов, не чувствую границ и даже запросто пошлю его прогуляться недалеко.
– Аля, успокойся, – поморщился Акела, – хватит нам Сары Иосифовны. Мне нужно ехать. Постарайся не натворить глупостей, ладно?
Он поцеловал меня и ушел, а я осталась с отцом, который неподвижно лежал на диване, закрыв глаза и вздернув вверх подбородок. Я с надеждой посмотрела на молчащий телефон. Все-таки если кто-то позвонил бы, сделалось бы легче, хоть какая-то ясность, какое-то понимание. А так – сиди гадай, кто это мог быть, чего хочет…
Домашний номер молчал, зато в кармане завибрировал мой мобильный, это оказалась Паршинцева.
– Привет. Ты не на работе?
– Нет.
– Слушай, а у вас что – няня новая? – вдруг спросила она, и я мгновенно насторожилась:
– Какая няня? Ты о чем?
– Да я просто только что Соню вашу видела в торговом центре, с женщиной и мальчиком лет трех.
– Ты обозналась… – не совсем уверенно сказала я, машинально нащупывая за спиной кресло и садясь в него.
– Ну, что я – Соню вашу не знаю? Пуховик ее, шапка тоже, да и в лицо я ее мельком увидела. Только она меня не заметила, веселая такая была, мальчика за руку держала.
– Какого мальчика? – простонала я, хватаясь за голову.
На диване заворочался папа, приподнялся на локте, прислушиваясь к разговору.
– Саш, ну ты что? Как будто не о твоем ребенке речь! – возмутилась Ольга. – Няня в возрасте, лет пятьдесят пять примерно, мальчишка – лет трех, говорю же!
– Оля, постарайся очень четко описать мне эту тетку, – едва не теряя сознание, проговорила я, вцепляясь ногтями в колено, чтобы привести себя в чувство. – Подробно, понимаешь?
– Да в чем дело-то? – насторожилась Ольга. – Случилось что?
– Оль, Соня пропала вчера, ушла из школы с какой-то неизвестной женщиной, мы вторые сутки на ногах, Сашка в городе, няня наша прямо отсюда пропала, – скороговоркой выложила я, – поэтому давай сейчас без соболезнований, а по делу, хорошо?
Паршинцева секунд пять молчала, переваривая информацию, потом начала:
– Значит, так. Волосы до шеи, крашенные в светлый цвет. Темно-синее пальто, старое, ботинки странные – мужские, что ли, я еще подумала: вот не везет с размером ноги, там «лыжа», как у Саввы. На мальчике грязно-серый комбинезон, шапочка с оторочкой, ушанка. Да – у тетки в руках сумка была а виде матрешки, знаешь, как игрушка. Так странно – взрослая тетка, а сумка больше Соне подходит, я подумала: может, ее, но нет, тетка в ней рылась, доставала что-то. И Соня улыбалась, разговаривала с ней. Мне бы и в голову не пришло… Я так и решила, что у вас просто новая няня.
– Во сколько это было?
– Да минут тридцать назад… Я сижу в кафе в «Матвеевском», встреча у меня тут.
Торговый центр «Матвеевский» находился недалеко от папиного банка, минут двадцать пешком, на той же улице, что и Сонина школа. Неужели девочку приводили на уроки?! Это что еще за глупости?
– Оля, я тебе перезвоню, – быстро сказала я и, сбросив ее звонок, начала набирать номер мужа. – Сашка, слушай! – возбужденно заговорила, едва он взял трубку. – Сейчас Ольга звонила. Тридцать минут назад она видела Соню с какой-то теткой и пацаном лет трех в «Матвеевском».
– Не понял, – бросил муж, и я повторила:
– В «Матвеевском» полчаса назад Ольга Паршинцева видела нашу Соню с какой-то женщиной, понимаешь? Спокойно шла, разговаривала, не плакала. Она где-то в городе, и, видимо, недалеко от школы. Ты узнай, может…
– Не может, – перебил он, – я стою на крыльце, только что разговаривал с учительницей. Сони в школе не было, с детьми сегодня психологи с утра разговаривали, никто ничего не знает. Погоди-ка… – я услышала, как муж задает кому-то вопрос: – Он точно помнит? Ничего не путает? – и снова обращается ко мне: – Аля, я перезвоню через десять минут.
В трубке стало тихо. Я опустила руку с телефоном и перевела взгляд на отца, уже успевшего сесть на диване:
– Ну, что там? Что Акела сказал?
– Пока ничего. Но он задал кому-то вопрос, думаю, что нашелся кто-то, кто видел или слышал что-то нужное. Он перезвонит. Лучше скажи: можем мы кого-то послать в «Матвеевский»?
– Зачем?
– Там Ольга, она поможет… Ну, пусть расспросят продавцов, аниматоров в детском клубе – папа, ну, вдруг кто-то запомнил женщину, с которой была Соня? Или слышал какие-то фразы? Или просто заметил, в какую сторону она ушла?
Папа тяжело вздохнул:
– Саня, папа у тебя не мент, а урка. Нет у меня полномочий вопросы людям задавать, они ведь послать могут, право имеют. Да и кто обратит внимание на бабу с двумя детьми? На них же не написано, что один чужой. Вот если бы Сонька кричала, вырывалась, а Ольга твоя что сказала? Что гуляли они спокойно.
Да, мне тоже не давала покоя эта фраза. Соня не сопротивлялась, не плакала, не пыталась убежать, а спокойно ходила с незнакомой женщиной по магазинам. Как, как это могло получиться?! Мы постоянно учили ее осторожности, объясняли, что нельзя говорить с чужими, уходить с ними, садиться в машины, брать подарки – и вдруг?! Ну, как так могло выйти?! Что я сделала неправильно, где ошиблась, воспитывая дочь?!
Позвонил Акела:
– Аля, слушай внимательно. Соню из школы забрала молодая девушка в коричневой меховой шубе и бордовой юбке. Сонин одноклассник видел, как они вышли, держась за руки, и Соня совершенно спокойно шла с ней.
– Господиии! – простонала я. – Ну, как можно найти человека по таким приметам?!
– Аля, это ребенок, он не запомнил ничего, кроме цвета юбки и шубы. Но и это хорошо – значит, Соню никто не напугал, не причинил вреда. Это хорошо, ты слышишь?
Я понимала желание мужа успокоить меня, настроить на позитивный лад, но это не помогало. Сони нет – и все. Она гуляет по городу с чужим человеком, а мы не знаем, с кем и где.
– Я еду домой, – сказал Сашка, и я не ответила, повернулась к папе, сбрасывая звонок:
– Ну, и что ты думаешь? Молодая девушка, бордовая юбка, коричневая шуба. Все. Как искать?
– Тебе не приходило в голову, что это может быть ее настоящая мать? – вдруг сказал отец, и я вздрогнула.
Я совершенно выпустила из головы, что у Сони где-то есть родная мать, та, что родила ее и бросила. Вполне вероятно, что она могла отыскать девочку… И сейчас я уже не понимала, какая из версий нравится мне больше – нашедшаяся мамаша или Витя Меченый. В случае со вторым будет, наверное, даже проще. А вот если это все-таки мать, да если она наговорит Соне ерунды – а это легко, ребенок поверит в любую сказку, – то что мне делать тогда? Ее же не уберешь из снайперской винтовки… Хотя… Но нет, я сразу отогнала от себя эту мысль, не хватало еще криминал разводить.
– Я не знаю ни имени, ни фамилии, – удрученно проговорила я, – но можно поехать в детдом. Да, точно! Папа, я еду в детдом, а ты пока не говори Акеле, пусть не знает, ладно? Я быстро!
Вскочив из кресла, я побежала наверх, за считаные минуты оделась и позвонила Никите. Он вчера не уехал в город, остался здесь, и сейчас очень пригодится мне, потому что за руль в таком состоянии мне явно нельзя.
Забравшись на переднее сиденье, я сунула в рот сигарету, закурила и нетерпеливо бросила:
– Поехали!
– Куда? – Никита уже давно ничему не удивлялся, а последние сутки заставили, кажется, всех в доме пересмотреть свое отношение ко многим вещам.
– В детдом поехали, откуда Соню брали.
– Вы думаете?..
– Я ужасно не хочу так думать, Никита, – призналась я, открывая окошко и стряхивая пепел на дорогу, – не хочу – но любая версия должна проверяться. Вдруг это именно так? Соню сегодня видели в городе, Ольга видела, и она спокойно гуляла с чужой теткой. Ты только представь, что именно нужно наговорить нашей Соне, чтобы она поверила?
– Вы думаете?..
– Я ужасно не хочу так думать, Никита, – призналась я, открывая окошко и стряхивая пепел на дорогу, – не хочу – но любая версия должна проверяться. Вдруг это именно так? Соню сегодня видели в городе, Ольга видела, и она спокойно гуляла с чужой теткой. Ты только представь, что именно нужно наговорить нашей Соне, чтобы она поверила?
– Как раз то, что она не ваша дочь.
– Никита, она это знает. И в этой ситуации ей можно сказать только одно – «я твоя настоящая мама, деточка».
Сказав это, я вдруг заплакала навзрыд, выбросив сигарету и закрыв руками лицо. На сотую долю мгновения я представила себе, что больше никогда не увижу Соню, что мне придется отдать ее кому-то – и мне расхотелось жить.
– Да не плачьте вы, Александра Ефимовна, – проговорил Никита, осторожно тронув меня за плечо, – ну, не случилось еще ничего. Сейчас раскиснете, а вам еще с директором разговаривать. Не надо демонстрировать людям свою слабость. Не надо радовать их своим раздавленным видом – даже если вам очень плохо. Соберитесь, вы же умеете! Мне кажется, что это не то… ну, в смысле не мать никакая, вот посмотрите. Семь лет не объявлялась – и вдруг – здрасте? Ну, не смешно! Прекратите, вон салфетки в бардачке, вытирайте лицо.
Я послушно вынула упаковку салфеток, вытерла глаза, нос, мельком глянула в зеркало – господи, ну и видок… Никита прав – я не должна показывать слабость. Если я не сделаю – не сможет никто, я почему-то твердо была уверена в этом. Только я могу найти свою дочь. Только я – значит, мне нельзя распускаться.
Из машины возле ворот детского дома я вышла совершенно другим человеком и, глядя на меня, никто не рискнул бы заподозрить меня в том, что я вообще умею плакать.
Нас долго не пускали, потом появилась директор и практически сразу вспомнила меня:
– Вы ведь Александра Ефимовна Сайгачева, так?
– Да. Вы меня помните?
– Помню? – усмехнулась она. – Не так часто отсюда забирают детей, чтобы я забывала, как выглядят эти люди. Как дела, как Софья? Все хорошо?
– Нет, Диана Аркадьевна, все плохо. Поэтому я здесь. Мы не могли бы поговорить без свидетелей? – Я покосилась на дежурного воспитателя и охранника, с любопытством прислушивавшихся к нашему разговору.
– Конечно, идемте ко мне в кабинет. А молодой человек с вами? – пропуская меня вперед, спросила она.
– Да, это мой телохранитель.
Она пожала плечами и сделала равнодушное лицо, словно в наши дни телохранитель – это что-то обыденное, вроде перчаток.
Мы вошли в кабинет, директор уселась в свое кресло и со скучающим видом уставилась в окно. Мне это поведение показалось странным – к чему бы такая резкая перемена настроения за подъем на один этаж?
– Я вас слушаю, – бросила она, не глядя в нашу сторону.
Я подвинула стул к столу, села и сказала:
– Диана Аркадьевна, покажите мне личное дело Сони, ведь у вас есть копия.
– Зачем вам ее личное дело?
– Мне нужно знать, кто ее родители.
– Зачем? Это не имеет никакого значения сейчас.
– Сейчас? – вцепился Никита. – А когда имело? Когда вы адрес и фамилию усыновителей сливали?
Директриса повернулась к нам так стремительно, что кресло под ней жалобно пискнуло.
– Что-о-о?! Вы что себе позволяете?! – взвизгнула она, и брови ее взметнулись вверх, практически скрывшись под короткой ровной челкой.
– А что – не так?! – не отступал Никита, но я почему-то поняла, что гнев директрисы не наигранный, а вполне натуральный – так орут люди с незапятнанной репутацией, о которой всем хорошо известно.
– Погоди, Никита, сядь. – Я жестом отправила телохранителя на диван, и он послушно сел, однако продолжал буровить директрису недобрым взглядом. – Диана Аркадьевна, вас никто ни в чем не обвиняет. Мне нужно личное дело Сони по другой причине… Она пропала вчера, и я имею все основания считать, что родная мать могла ее похитить.
Лицо директрисы сделалось растерянным, руки задрожали, она полезла в ящик стола и вынула пачку сигарет и пепельницу:
– Будете? – предложила мне, и я согласилась. Закурив, она сказала: – Я должна извиниться… Видите ли, я почему-то, когда услышала про проблемы с девочкой, решила, что вы хотите вернуть ее обратно.
– Я?! Вернуть обратно?!
– А что вы удивляетесь? Такое часто бывает. Взяли, поигрались, как с котенком, потом поняли – нет, не то, не хочется. Или характер оказался сложный, а подход искать нет желания. Вот и возвращают их сюда, как товары по чеку, – зло проговорила директриса, глубоко затягиваясь дымом. – А дети потом ждут у забора – когда же родители придут, когда же обратно домой заберут? Им тяжелее, чем тем, кто никогда в домашней обстановке не был. Да и дети жестокие – травят потом, обзывают.
– Я сама из детдома, – сказала я негромко, – меня удочерили в четыре года. Кстати, как раз из этого детдома, только он тогда до ремонта был, и директор другая… Так что я не могу… понимаете? У меня никогда своих детей не будет, мы с мужем выстрадали каждый шаг, понимаете? И чтобы теперь…
– Простите, я действительно очень сожалею. Давайте лучше вернемся к проблеме. Вы думаете, что девочку мать похитила? – гася окурок в пепельнице и вставая из-за стола, спросила директриса.
– Я рассматриваю этот вариант.
– Так, сейчас… – Она открыла большой шкаф во всю стену, в котором стояли папки, и начала водить пальцем по корешкам.
«Надо же, какая память, – удивилась я. – Даже фамилию бывшую не спросила».
– А, вот, – выхватив с полки папку, сказала директриса. – Лапшина Софья Валерьевна.
Я взяла папку, чувствуя, как трясутся мои руки. «Мать – Лапшина Вероника Сергеевна… год рождения… домашний адрес… место работы… Отец… прочерк…»
– Дайте, пожалуйста, листок, – попросила я.
– Знаете, вообще-то я не могу давать эту информацию… Но ради вас сделаю исключение. Уверена, вам это нужно. – Она протянула мне карандаш и листок, я быстро записала все, что касалось настоящей матери Сони, и закрыла папку.
– Спасибо, Диана Аркадьевна. Вы мне очень помогли. И извините нас… за недоразумение.
– И вы меня извините. Нельзя обо всех плохо думать. Очень надеюсь, что с вашей девочкой все будет хорошо. Если я смогу чем-то помочь, вы не стесняйтесь.
– Да, спасибо.
Мы вышли на улицу, я снова закурила и пробормотала:
– Вот скажи… как люди могут, а?
– Могут… – неопределенно сказал Никита. – А я и не знал, что вы…
– Вот и забудь! Так оно лучше будет. А теперь давай на улицу Ильича поедем, вдруг дамочка наша до сих пор там обитает.
– Между прочим, улица Ильича находится со-о-овершенно в другом районе, – протянул Никита, садясь в машину. – Другой конец города.
– Ну и что? Не факт ведь, что она до сих пор там живет, ты же слышал, – напомнила я. – Может, переехала как раз к «Матвеевскому» – разве не вариант?
– Да тут любой вариант – вариант. Но давайте реально смотреть на вещи. Совпадения – это хорошо, я люблю совпадения, они многие вопросы проясняют. Но когда их чересчур много – это настораживает. – Никита выехал из ворот детдома и направил машину в северную часть города. – Пробок бы не было, а то стоять так муторно.
– Да уж…
Мне не терпелось скорее увидеть женщину, семь с небольшим лет назад родившую мою дочь. Кто знает… может быть, Соня у нее…
Ехали мы больше часа, я измучилась от ожидания, от тяжелой дороги, от бесконечной пробки, от выкуренных в огромном количестве сигарет. Наконец Никита припарковал машину в небольшом дворике у пятиэтажного дома, вышел и помог выйти мне.
– Веришь – боюсь идти, – пробормотала я, окидывая взглядом дом и пытаясь с ходу угадать, за каким окном может оказаться моя дочь.
– Верю, как не верить, – тихо отозвался телохранитель. – Я сам что-то волнуюсь. Но надо ведь, Александра Ефимовна… кроме нас никто…
Он был прав – кроме нас никто. И надо идти, что бы ни было. И быть готовой ко всему.
Мы поднялись на третий этаж, и Никита, заметив мою нерешительность, надавил на кнопку звонка.
– Спасибо, – шепнула я, взглянув с благодарностью.
– Кто там? – раздалось из-за двери.
– Добрый день. Нам нужна Вероника Сергеевна, – выдавила я.
– Я вас слушаю, – ответил голос, но дверь по-прежнему была закрыта.
– Вы не могли бы выйти на площадку?
– С какой стати?
– Мне нужно кое-что спросить.
– Мама, кто там? – раздался детский голос, и я вздрогнула – он принадлежал не Соне.
– Это ко мне, Лиза. Иди в комнату.
– Я вас прошу – пожалуйста, откройте, мне нужно задать всего один вопрос, – взмолилась я, уже понимая, что Сони здесь нет.
Щелкнул замок, и дверь открылась ровно на длину цепочки. В щели показалось женское лицо, и я вздрогнула – на меня смотрели Сонькины глаза. Я покачнулась, Никита подставил плечо:
– Вероника Сергеевна, семь лет назад у вас родилась дочь, правильно?
Взгляд женщины стал затравленным, она моментально откинула цепочку и выскочила на площадку, плотно закрыла дверь и скрестила на груди руки: