Очнулась в комнате на кровати и не сразу поняла, какое сейчас время суток. С трудом повернув голову, увидела на тумбочке чашку с бульоном и тремя большими, просто гигантскими фрикадельками из белого мяса, сверху присыпанными щедрой порцией зелени. «Тетка», – подумала я, потянув носом и поймав отличный аромат свежей еды. С трудом сев, я схватилась за голову и почувствовала, что болит правая рука на локтевом сгибе, перевела туда взгляд и обнаружила приклеенный лейкопластырь.
– Ого, – пробормотала я, рассматривая повязку, – это кто меня лечил, интересно? И от чего?
Вошла Галя, увидела, что я не сплю, радостно улыбнулась и села на край кровати, обняла меня пахнущими свежей выпечкой руками:
– Санюшка! Проснулась, моя хорошая? Какая ты у нас героиня получилась, это же надо!
– Погоди, Галя… сейчас день? – Я слегка отстранилась и вопросительно посмотрела на домработницу.
Она привычно затеребила край передника:
– День-то день, да только уже следующий. Сутки ты проспала, Александр-то Михайлович не разрешил будить. Как только доктор уехал, так он дверь закрыл и Соне наказал не заходить. И сам ночевал у нее в детской, чтобы тебя не тревожить. Никите три выходных дали, в город он уехал, – частила Галя, выкладывая новости. – А сегодня Сара Иосифовна бульон тебе сварила, фрикадельки вон… Ефим Иосифович, как ты и говорила, вчера сильно с печенью маялся.
– Типа – сегодня моя очередь?
– Нет, она тебе из крылышек варила, там жира нет, – улыбнулась Галя. – Поела бы, а? Сутки голодная.
Галя поставила поднос с чашкой мне на колени, дала в руки ложку, как маленькой. Бульон оказался вкусным и на самом деле не жирным, я управилась с ним быстро и спросила:
– А ты что-то пекла? Пахнет плюшками.
– С творогом и с брусникой сделала, как ты любишь.
– А Сонька где?
– С утра Александр Михайлович с собой в клуб увез.
– А школа?
– Сказал – пока нет.
Меня интересовал еще один вопрос:
– Галечка, а ты не слышала случайно… он с Соней ни о чем не говорил?
– Да как не говорил?! – всплеснула руками Галя и придвинулась ближе, убрав поднос на тумбочку. – В кабинет с ней зашел, усадил напротив – и давай… Ты, говорит, выросла безответственная и безжалостная. Мама заболела из-за твоих фокусов. Ой, Санюшка, она ж так кричала, когда ты в обморок-то упала, так кричала… Еле успокоили. А Александр-то Михайлович, значит, и говорит ей потом: мама не спала ни секунды, тебя искала, дед вообще с приступом свалился. Выходит, говорит, что ты нас совсем не любишь, ни маму, ни деда, ни меня.
– А Сонька что? – мне стало отчаянно жаль дочь – я хорошо знала, как умеет подбирать слова Акела, каким тоном их говорит и как умело бьет в больное место.
– Ты знаешь, я так удивилась – она ни слезинки не проронила, только губу закусила и слушает. Потом глаза подняла на него и говорит: папа, я очень плохо поступила, очень плохо, я не должна была с тетей Женей идти. Но я вас всех люблю и больше никогда так не сделаю.
– Ну а Сашка чего?
– А ничего. Иди, говорит, к себе. Выдержал характер до конца, до самого вечера не заходил, да и некогда ему было, уезжал куда-то. Пришел только ночью, когда спать там на полу улегся. А утром разбудил Соню пораньше и с собой забрал. Вот так, Санюшка.
– Отец дома?
– Да. Лежит пластом, плохо ему ночью было, Сара Иосифовна там с ним.
Я откинула одеяло и встала:
– Все, Галечка, пойду я в душ и к папе. Дел много, – чмокнув домработницу в щеку, я направилась в ванную.
Папа лежал в своей комнате, курил, стряхивая в поставленную на грудь пепельницу.
– Ну что, мать-героиня? Очухалась? – спросил он, увидев меня на пороге.
– Очухалась, что мне будет. Пап… в новостях было что?
– Если ты про три трупа почти в самом центре города, то было.
– Черт…
– Что, не успела предупредить? – усмехнулся отец, убирая пепельницу и садясь.
– Надеюсь, ты понимаешь, что у меня не было выхода? – тихо спросила я, садясь рядом с ним и беря покрытую татуировкой руку.
– Если бы я не понимал, то не звонил бы Маросейкину, – вздохнул папа.
– Дорого обошлось?
– По деньгам, – отрезал отец, – зато списали все на залетного.
– Спасибо…
– Не за что. Ты мне вот что скажи… как догадалась-то?
– Не я догадалась, пап. Никита это. Он все выяснил, все продумал, мне осталось только понаблюдать. Единственное, чего мы не рассчитали, так это того, что приедут эти архаровцы. Я немного иначе думала, – призналась я, поглаживая его руку. – Пап… а ты знаешь, кто эта девочка, у которой Соня была?
– Кто?
– Это… мамина дочь. Одна из двух. Вторая в больнице сейчас лежит, после аварии.
Щека отца дернулась, он выдернул руку из моих и отвернулся. Мне даже в голову не пришло, что он до сих пор переживает мамину измену, ведь столько лет прошло!
– Папа…
– Ты скажи, а что у тебя к Ираидке за претензии? – глухо спросил он, не поворачиваясь, и я поняла, что говорить о маме он больше не станет. – Зачем охрану к ней под окна посадила?
О, а я и забыла, что попросила Акелу приставить кого-то к Ираиде и ее сыну! Ух ты…
– Ты знаешь, там странная картина нарисовалась. Я так поняла, что мамаша Ираидкина замешана была в похищении. За Соней она присматривала, понимаешь? Женя на работе была целыми днями, а Анфиса эта гуляла с ней и с внуком.
– Сука… вот сука… – пробормотал отец. – Убью паскуду… ведь знала про Соньку, знала же!
– Папа, она не знала про мать. Я же видела, как она приехала, как в комнату вошла, как потом орала на мать и сына своего от греха подальше увозила.
– А какого же… она мне сразу не позвонила, а?!
– А ты для нее, папочка, всего лишь мешок с денежками. И ведет она себя с тобой соответствующе. И деньги со счета тоже она тырит, могу поспорить.
– Сашка, ты всех моих баб в этом подозреваешь.
– А все твои бабы в конечном итоге оправдывают мои подозрения.
Отец замолчал. Я тоже сидела тихо и наблюдала за ним. Интересно, о чем он думает сейчас? По папиному лицу никогда нельзя было понять, что происходит у него внутри, он умел не выражать эмоций, и это всегда меня удивляло, потому что на моей моське сразу же все было написано.
– Ты… видела ее? – вдруг спросил папа, и я встрепенулась:
– Кого?
– Эту… девочку… – вывернул он.
– Нет. И не хочу.
– А я бы посмотрел, – со вздохом признался отец, – я ж их трехлетними видел – одинаковые были, как пивные бутылки.
– Мне это неинтересно.
– Злая ты, Сашка.
Мне очень хотелось заорать и объяснить родителю, что эта «девочка» похитила моего ребенка и только по непонятному стечению обстоятельств не сразу отдала людям Меченого. Если бы не Никита, если бы не мое умение стрелять – неизвестно, где сейчас была бы Соня. И мне абсолютно все равно, похожа ли она на маму. И вообще, большое счастье, что мы не родня по крови – вот уж не думала, что так скажу. Удивительно только, что папа не понимает, как больно делает мне такими вопросами и своим сожалением в голосе.
– Ты не сердись, – проговорил он, дотягиваясь до моей руки, – не сердись, Саня. Надо девкам помочь как-то. Ничего поделать не могу, любил я ее.
И тут меня прорвало:
– Любил, да?! Ну, так удочери этих ее сосок! Удочери, что же ты?! Они хоть жене твоей родные будут, не то что я!
Я вскочила и выбежала из комнаты, на ходу вытирая брызнувшие из глаз слезы. Не помня себя, влетела в гардеробную, наскоро оделась и понеслась в гараж. С сожалением посмотрев на стоявший в углу мертвым грузом мотоцикл, села в машину и выехала во двор. Илья без лишних слов открыл ворота, и я, оказавшись на улице, изо всех сил вдавила педаль газа в пол так, что машину едва не развернуло на сто восемьдесят градусов. Выехав из поселка, я поняла, где именно хочу оказаться как можно скорее. В спортклубе у мужа, там, где меня поймут.
Не знаю, почему, но слова отца обидели меня так, что стало больно дышать. Вроде бы ничего крамольного – а обидно, так обидно… Любил он ее! Она его предала, бросила с тремя детьми – а он ее любил, видишь ли! А я теперь домой не хочу возвращаться, в тот дом, где ее даже не было никогда, ничего ее не было, ни одной вещи, кроме пледа. Это мой дом – а я не хочу туда, потому что папа сегодня наполнил его воспоминаниями и страданиями по ней! Черт, черт, черт! Я ударила по рулю и заплакала. Мне почему-то показалось, что сегодня отец меня предал.
В клубе было многолюдно, только что закончилось занятие очередной группы, и в холле толпились родители, одевавшие своих чад. Я вошла в зал и увидела Соню в спортивном костюме, висевшую на кольцах, как обезьянка. Меня обрадовало, что девочка совершенно не выглядит потрясенной, испуганной или подавленной, наоборот, она вертится на снаряде, улыбается. Словом, ведет обычную жизнь семилетнего ребенка. Наверное, хорошо, что детская психика такая подвижная. Плохое уходит, если его вытесняет хорошее.
– Мама! – закричала Соня, заметив меня, соскочила с колец и побежала в мою сторону. – Мама, мамочка! – с разбега она прыгнула мне на шею, и я покачнулась, едва удержавшись.
– Мама! – закричала Соня, заметив меня, соскочила с колец и побежала в мою сторону. – Мама, мамочка! – с разбега она прыгнула мне на шею, и я покачнулась, едва удержавшись.
– Ну, как ты, малыш? – Я поцеловала ее в нос, оглядела гладко прибранные волосы, спортивный костюм и кроссовки.
– Я с папой тут с утра. Он сказал, что в школу я пока ходить не буду, до самых каникул. К нам домой будет учительница ездить, – сообщила дочь, разматывая шарф на моей шее.
– А где папа?
– А он у себя в тренерской какие-то бумажки пишет.
– Отлично. Соня, мне надо кое-что спросить у тебя.
– Что? – распахнув и без того огромные глазищи, спросила дочь, усаживаясь на длинную скамейку у стены.
Я села рядом, стянула шубу, бросила ее здесь же и взяла Соню за руку.
– Скажи мне, пожалуйста, а что именно тебе сказала эта девушка?
– Тетя Женя?
– Да.
– Она сказала, что ее дед прислал.
– Соня! – укоризненно проговорила я. – Ведь я тебе много раз говорила, что только те люди, которых ты хорошо знаешь, могут тебя забрать. Если бы дед хотел, он бы прислал Игоря или Никиту.
– Но тетя Женя у деда в банке работает! – возразила Соня. – Она мне показала такую штучку, которую на груди носят, там еще фотография и имя.
– Соня…
– Ну, мамочка, я же все уже поняла, – дочь залезла ко мне на колени и прижалась, как щенок, – мне папа уже все вчера сказал. Я вас очень огорчила, я знаю. Но, мамочка, мне было так весело с Елисеем. Он такой смешной, совсем почти говорить не умеет. И бабушка у него тоже смешная. Торты стряпает все время.
– Соня, тебе никогда не приходило в голову, что мы с папой очень переживаем? Когда ты шла с этой Женей, ты не думала, что она тебя отдаст кому-нибудь?
– Мам, ну ты что? Она сама в детдоме была. Куда бы она меня отдала? И сестра у нее болеет сильно.
Я схватилась за голову – определенно, мой ребенок ничего не понимал, а объяснять ей некоторые вещи в таком возрасте еще рано:
– При чем здесь детдом? Она тебя могла отдать чужим людям, она тоже чужая! Соня! Ну, как так можно?
– Мамочка, ты не кричи, пожалуйста, – попросила дочь, беря в ладошки мое лицо, – а то опять заболеешь.
– Что тут за шум? – К нам из тренерской шел Акела в белом спортивном кимоно с черным поясом. – Ты как тут оказалась? – Нагнувшись, он поцеловал меня в щеку.
– К вам вот приехала, не могу там… больше… – пробормотала я, пряча взгляд.
Разговаривать при Соне о своих обидах я не хотела. Сашка понимал меня с полуслова, потому быстро нашел для дочери задание и отправил в тренерскую точить карандаши. Когда Соня ушла, он сел рядом со мной на скамейку, обнял за плечи и произнес:
– Ну, давай. Что там случилось?
Я рассказала о разговоре с папой, и Акела нахмурился.
– Ты точно уверена?
– В чем? Что это мамины дочери? Абсолютно. Там все совпадает, папа же нашел мать спустя пять лет после ее побега, и актера этого, с которым она ушла. И девчонки уже были – двойняшки.
Акела вздохнул и сказал:
– Да, ты права, Аля. Это действительно дочери твоей матери – странно звучит, да? Я показал твою фотографию этой Жене, но она тебя не узнала. Показал фотографию отца, его она тоже никогда не видела. А вот фото матери сразу опознала, схватила, рассматривала долго, спросила еще, откуда оно у меня.
– А у тебя откуда, кстати?
– Из альбома вынул. Тут вот еще какое дело… Моня позвонил вчера, когда ты уже дома лежала, попросил подъехать. Я приехал, а Моня говорит: родственник приезжал, ювелир какой-то…
– Лазарь? Я его знаю, он по папиному заказу для меня кольцо как-то делал, только я его потеряла.
– Так вот. Этот Лазарь часы привез. Маленькие такие, в виде подвески, раскрываются цветком с лепестками, а так как луковка выглядят. На длинной цепочке.
У меня перехватило дыхание. Это были мамины часы, отец ей дарил, я их помнила. Мама надевала их всякий раз, когда выходила из дома, а я любила рассматривать вставленные в лепестки цветка фотографии папы, братьев и мою. Папа сам их вставил…
– Там фотографии были… в лепестках… – хриплым голосом выговорила я, но Акела покачал головой:
– Не было. Пустые рамки. Да дома потом сама посмотришь, я их привез. Но ты дослушай. Лазарь сказал, что часы он узнал сразу – ну, еще бы, сам ведь делал! А принесла их девчонка молодая. Он и заподозрил, что краденые. Но в это время у него Лена сидела, племянница. Вот она-то и уговорила его купить часы, а сама потом с девчонкой ушла.
– А какого черта Лазарь ждал столько времени?! Ведь это не вчера было?! – заорала я, и Сашка зашипел:
– Тихо! Ну, что ты кричишь? Лазарь не придал этому значения, а потом, когда пропала Соня, а за ней исчезла Лена, он к Моне и рванул – вину вроде как почувствовал.
Вину он почувствовал! А почувствуй Лазарь эту вину дня на три раньше – и не пришлось бы мне убивать троих людей средь бела дня! Да – не самых правильных людей, скорее всего с криминальным прошлым, но – людей ведь! Черт его подери, этого Лазаря, вместе с его нерасторопностью! И девка эта еще…
– Сашка, а что теперь с этой Женей будет, а?
– Не сомневаюсь, что ты предпочла бы ее пристрелить, – невесело пошутил муж.
– А у тебя иное предложение? – спросила я с вызовом, но одновременно почувствовала обиду на то, что Сашка считает, будто мне легко выстрелить в человека.
– У меня пока никакого, – спокойно отозвался он, – именно поэтому я ее запер пока в квартире, охрану посадил и припугнул, что, если дернется – пойдет по статье за похищение. Только она клянется, что не хотела, не собиралась. Даже не думала, что похищает кого-то. Ее Ленка уговорила, сказала, что родители в отъезде, ребенок с ней остался, а у нее ремонт в квартире. Попросила, чтобы Соня у Жени побыла пару дней.
– Ленка уговорила? Да Ленке-то зачем?!
– Ленке деньги нужны были. Большие деньги. Собралась она замуж за границу, жениха уже нашла. Но тот условие поставил – чтоб могла себе квартиру купить сама, без его помощи. Ленка все продала, и квартиру свою тоже, вот-вот выехать должна была. А все равно не хватало. А тут Проня подвернулся и предложил нехитрую работенку. У Ленки уже документы готовы на выезд, она ничем не рисковала. Но, чтобы отвести от себя все подозрения, подцепила эту дурочку Женю, на самом больном поймала – на безденежье и больной сестре. Пригрела, на работу устроила, подружилась, втерлась в доверие. А та детдомовская, от матери только часы и остались, а тут – работа, деньги, возможности. И соседку эту ее – как там, Анфису Валентиновну, что ли? – Ленка нам специально подсунула, чтобы от себя подозрения отвести. Никто, конечно, ее у школы не задержал, не было ее там. Женя в обеденный перерыв взяла Соню и с Анфисой у банка встретилась, сама мне сказала. Самое смешное, что за всю «операцию» Ленка ей такой мизер пообещала…
– Как ты думаешь, почему мне совсем не смешно? – спросила я, внутренне разрываясь от злости – и этот туда же!
– Аля, не надо так.
– А как?! Как, скажи мне, надо в такой ситуации?! Я положила трех человек! Наглухо, понимаешь?! Наглухо – опять! И я должна понять эту идиотку?! Я грех на душу взяла!
– Ты заговорила о грехе? А раньше тебя это не беспокоило, – совершенно без всякого сарказма отозвался муж.
– Может быть, мне стало чуть больше лет? А может, у меня появилось то, что я боюсь потерять? Ты не думал об этом?
– А ты?
Я опешила. А что тогда я вот только что сказала? Неужели он меня совсем не слышит? Или я снова говорю не то и не тогда?
– Почему, скажи – почему вы все считаете меня чудовищем, способным в перерыве между сигаретами расстрелять кого угодно?! – заорала я, уже не сдерживаясь. – Я вам что – зондеркоманда?! Я попала в обстоятельства, из которых не было другого варианта выхода – только этот! Или я – или меня, понимаешь ты это?! И теперь, когда все кончилось, вы такие праведники, вам каких-то телок жалко, а я – убийца, бессердечная сука и плохая мать! Катитесь вы оба, и папа и ты! Удочеряйте, целуйтесь, носитесь с ними! А я – извини – не могу! И не буду!
Я схватила шубу и вылетела из здания клуба, не помня, что творю. Сев в машину, я вдруг подумала: а ведь будет лучше, если сегодня я не поеду домой. Я просто не могу их видеть – ни отца, ни мужа. Вместо поддержки от Сашки я вдруг получила только упреки и обвинения. Это совершенно подкосило меня. Я была на его стороне в любой ситуации, я шла против отца, отстаивая мужа, а он… Он обвинил меня! Обвинил, как прокурор, как будто имел на это право. Какое?! Кто его дал ему?! Я боролась за своего ребенка! Я – а не он!
Отъехав от здания клуба квартал, я заглушила двигатель и заплакала. Плакала долго, не вытирая слезы, навзрыд. Мне казалось, что разорвалось сердце, и жить теперь незачем. У меня никогда не было никого, кроме Акелы, – ну, саратовский стриптизер не в счет. Я старалась быть хорошей женой, интересовалась тем, что ему важно и дорого, изучала привычки, всегда была рядом. И теперь, оставшись без поддержки, совсем растерялась и не знала, как быть. Я не смогу жить одна – просто не умею. И Соня… Что мне делать, господи? Ну, хорошо, сегодня переночую в гостинице, это не проблема. Завтра на работу не пойду, у меня отгулы. Но что делать? Что мне делать завтра, на следующей неделе, через месяц? Как получилось, что я в один момент потеряла всех людей, которых считала родными? Или не потеряла? Может, они просто не хотят больше мириться с моим эгоизмом? Но что, что, скажите, эгоистичного в том, чтобы иметь любимого мужа и отца? Чтобы не делить их ни с кем? Но я имею право на это! Имею – и все тут!