Голем 100 - Альфред Бестер 18 стр.

Неизбежным было, что Гретхен, проходившая по Пассажу, извиняясь и пробивая чеки в компенсацию за разгромленные витрицы — ювелирная братия не склон­на к всепрощению, — так вот, было неизбежным, что в толпе запыхавшихся хищников-подметальщиков она разглядела знакомую солидную фигуру. Ента Калента, вооруженная пылесосом на батарейках! Ента поровну распределяла свое внимание между пылью, которую собирала пылесосом, и обороной последнего от посяга­тельств обозлившихся владельцев метел.

— Квадратный метр лучшего рома. Пятьдесят лит­ров гренадина. Сок из сотни восстановленных лимонов. Пятьдесят фунтов лепесткового сахара. Тысяча пьяных вишен. Плантаторский пунш, доктор. Угощайтесь. Опс благослови.

И неверной походкой удалился.

Шима с сомнением оглядел устрашающий цилиндр, потом все же полез по сходням, которые вели к полям шляпы, возвышавшимся на три метра над ним. Он по­лучил по дороге керамическую кружку — ему сказали, что это подарок и он может забрать ее домой. Занял очередь и обратился к стройной яркой девушке перед ним. Кружка в ее руках уже явно побывала в употреб­лении.

— Опс благослови. Я вижу, вы уже попробовали пунш. Ну и как он вам?

Девушка повернулась и смерила его внимательным взглядом умных глаз.

— Опс благослови. Я уже в пятый раз в очереди.

— Что, так вкусно?

— Какое это имеет значение? Фирма — мой кли­ент, и в мои обязанности входит угождать им.

Она зачерпнула полную кружку пунша и посторо­нилась, пропуская Шиму. Когда он перегнулся через край, чтобы наполнить кружку, девушка внезапно схва­тила его за лодыжки и опрокинула в пунш.

— Сукин ты сын! Вот тебе за термокупальню!

Он нырнул головой в пунш, присоединяясь к бу­кету из рома, гренадина, лимонного сока, сахара и тысячи вишенок. Девушка продолжала крепко де­ржать его за ноги, пока он бился и захлебывался в Пунше. Когда он уже был на грани потери сознания, его отпустили. Ему удалось извернуться и подняться на ноги. У полей цилиндра девушка пыталась вырваться из рук управляющего по рекламе, гневно сверкая на Шиму глазами.

— Это не был я, в термокупальне, — выдохнул Шима.

— Черта с два! Я-то тебя везде узнаю!

— Тем не менее наше вам с кисточкой, мадам. Вы решили для меня проблему изоляции. Опс благо­слови.

* * *

Когда измученная Гретхен добралась наконец до своих дверей, то обнаружила на посту лишь нескольких стражей цитадели. Она невольно улыбнулась, увидев их колоритные лохмотья — дань Опс. Шима? Ни малей­шего признака.

«Не случилось ли чего? Может быть, снова приступ нападения и бегства?»

Однако рассыльный только что передал запись от Шимы.

«Из пентхауза?»

Нет, из Управления Полиции.

«Ох ты, Господи! Идиот снова влип!» Однако она включила запись твердой рукой.

* * *

Я наговорил эту пленку для тебя, Гретхен, люби­мая, потому что я полностью выжат. Я не в состоя­нии видеть никого, даже тебя.

Случайно, когда я рассчитывался за тот краде­ный бронзовый цилиндр, меня натолкнули на финал Голема, на решение проблемы с твоей изоляцией для опыта. Батисфера. В ней смонтированы системы свя­зи, жизнеобеспечения и подачи энергии — то, что сму­щало нас в проблеме полной изоляции. Кроме того, океанские глубины недоступны для внешних помех — разве что просочится легкая радиация от земной ман­тии да один-другой заблудившийся нейтрино.

Я отправился в Институт Океанографии, чтобы договориться с Люси Лейц, приятелем по МТИ, о ба­тисфере. Люси — это Фридрих Гумбольдт Лейц, док­тор философии, и ДОДО (большими буквами). Нет, не ископаемая птица, а Директор Общих Донных Опера­ций. Я знал, что у них есть маленькая батисфера.

Они отмечали Празднество Опс пиршеством из сырой рыбы, поедая избыток живности из собствен­ного аквариума. Ты не представляешь, Гретхен, какой стыд за человечество испытываешь, глядя в глаза ги­гантскому крабу, когда ты отламываешь ему клеш-

ню... Короче говоря, я получил благословение One от Люси и полное добро на батисферу, поэтому настра­ивайся на завтра — и постараемся не сорвать дело, потому что теперь я знаю, что Индъдни прав. Наше время действительно истекает. Когда я закончу, то ты, думаю, со мной согласишься.

Оттуда я пошел в штаб-квартиру Армии Оледе­нения, надеясь, что перехвачу там тебя — утрясаю­щую свое выступление из «Паяцев». Тебя не было, и я все уладил сам — ну и акулы эти святоши! Они бились в истерике на молитвенном сборище по случаю начала Опснедели. Ясное дело, Армия на дух не переносит ложную богиню One и ее грязные, порочные, греховные Опалии.

Их там было, наверное, с тысячу, во главе с оче­редным Скрябин-Финкелевским фигляром, ошизевшей кокни, называвшей себя Сабрина Финкель. Выли «Как Ем у пчела...», крушили все подряд, дергал ись в экстазе —• ну прямо толпа линчевателей. За моей спиной спря­талась девушка, и неудивитепльно, что она была ис­пугана — я сам дрожал от страха.

— Вы, похоже, джентльмен, даже несмотря на ваш ужасный вид, — сказала она (я был весь в Планта­торском пунше — потом объясню). — Бога ради, забе­рите меня отсюда. Какая мерзость!

Ну, мы оттуда быстренько смылись, схватили тачку и направились ко мне в Оазис. Каждый сидел в своем углу и молчал. По пути пришлось вести себя как джентльмен и предложить на выбор: или она едет дальше к себе, куда ей надо (за мой счет, разумеется), или предварительно поднимется на минутку в пент- хауз выпить на посошок.

— Я бы, конечно, сейчас выпила. В проклятой Ар­мии сухо, как в пустыне. Только чур не приставать!

— Боже упаси! — Меня аж передернуло. — Что я, Казакова? Пойдем скорее, чертовски холодно.

Мы поднялись в комнаты, и я стал разжигать камин.

— У тебя за воротником рубашки торчат вишен­ки, — заметила она, внимательно за мной наблюдая. — Ты в курсе?

— Не мудрено. Я недавно столкнулся с большим котлом Плантаторского пунша.

Девушка бродила по комнатам, с любопытством глазея по сторонам.

— Ух ты, никогда не была в таких роскошных квартирах. Да, ты парень в порядке, я сразу поняла, несмотря на твою грязную одежду и эти тряханутые вишни.

— Не обращай внимания, просто я ходячий кок­тейль. Ладно, сейчас я дам выпить, и подумаем, как переправить тебя домой.

Мы посидели у камина и выпили немного. Она го­ворила — но не о том, как попасть к себе домой, а об Армии Оледенения, где работала, похоже, курьером. Простушка с хорошей здоровой кожей, но никак не красавица.

— Нужно поговорить с Филли, — внезапно заяви­ла она.

— С Филли? Твоя подружка?

— Филадельфия. Я живу там вместе с родите­лями.

— Зачем звонить? Пневмотруба домчит тебя за двадцать минут.

— Знаю. Я должна предупредить, что сегодня не приду.

Только этого мне не хватало!

— Телефон не работает.

— Брось заливать! Думаешь, я тебя обдеру? Не боись, от тебя звонить не буду.

— А может, лучше вернуться домой, э-э... —Я до сих пор не знал, как ее зовут.

— Решено, я остаюсь. Не бойся, это не больно. А телефон у тебя в спальне, исправный, я пробовала. Ладно, позвоню из автомата в фойе. Не бойся, чува- чок, ничего мне от тебя не надо, кроме тебя самого. Представь себе, бывают и такие девушки.

Она удалилась, а я сидел у камина и размышлял, как меня угораздило угодить в этот цимес и как из него выбраться, никого не обидев. В голову ничего не шло, оставалось молиться. И вдруг раздался стук в дверь.

— Открыто, — сказал я.

Дверь открылась. На пороге стоял Индъдни. Таки Бог есть.

— Какая радость, субадар!

— Дурные новости, доктор Шима.

— Меня, полагаю, задерживают?

— Попрошу пройти со мной, доктор.

— Я не сопротивляюсь, но...

— Вниз, прошу вас.

И я пошел вниз, пожалуйста. Индъдни погрузился в тихое отчаяние. Я ничего не понимал.

В вестибюле группа по расследованию убийств сгрудилась вокруг стеклянной будки телефона-авто­мата. Вокруг толпились зеваки, кого-то уже рвало. Стеклянная дверь была наглухо закрыта. В будку бы­ло втиснуто тело, головой вниз, с разорванными вена­ми — она захлебнулась в собственной крови, как раз к праздничку для меня.

Они вышли в море на атомном траулере «Драга III», оставив далеко позади берег вместе с вонью Коридора. Стрела лебедки была вынесена за левый борт, и по бло­кам медленно скользил тяжелый, во множество сплете­ний кабель, опуская батисферу с Гретхен Нунн. Гретхен сидела внутри кокона из проводков и электродов.

Доктора Блэз (Шим) Шима и Фридрих Гумбольдт (Люси) Лейц находились в кабине управления, напоми­навшей командный мостик космического корабля: по четырем стенам светились контрольные панели, ци­ферблаты, мигали обзорные экраны.

Доктора Блэз (Шим) Шима и Фридрих Гумбольдт (Люси) Лейц находились в кабине управления, напоми­навшей командный мостик космического корабля: по четырем стенам светились контрольные панели, ци­ферблаты, мигали обзорные экраны.

Люси Лейц являл собой мощь, преобразованную в сало. Среднего роста, чудовищного обхвата, с руками и ногами толщиной с девичью талию. Когда он принимал

ванну, то, кроме него самого, там едва помещалось пять литров воды. Такая грозная туша говорила на удивление мягким и нежным голосом, смягчавшим все гласные: вместо «луна» он выговаривал «люна», а вместо «прав­да» — почти «прявда».

— Она уже достаточно глубоко, Люси? — спросил Шима.

Лейц внимательно наблюдал за шкалой глубокомера.

— Почти. Терпение, Шима, малыш. Терпение. Твоя сенсорная программа настроена?

— Угу. Все пять датчиков уже ведут отсчет.

Пять? Для пяти чувств? Но субадар Индъдни,

кажется, сказал...

— К черту субадара. Я проверяю все: зрение, слух, осязание, обоняние, вкус. Нас в Техноложке учили, по­мнишь? Ничего не принимать на веру.

— Весьма болезненное воспоминание. А электро­ды закреплены надежно, я хочу сказать — накрепко?

— Ей их ни за что не сбросить.

— А она знает программу? Не впадет в панику при толчке?

— Я предупредил. Она все знает. Не волнуйся... Гретхен могла бы породить новое оледенение своим несокрушимым хладнокровием...

— Лады. — Лейц нажал на клавишу. — Останавли­ваем погружение. Больше трехсот метров.

— Хорошо, хоть море спокойное.

— На этой глубине твоя девочка не поняла бы, если бы наверху бушевал тайфун.

— Неплохо устроились вы, пижоны из ДОДО.

— Хочешь дать ей знать, что начинаешь, Шима?

— Нет, это не предусмотрено программой. Она там, в глубоких синих водах, сама по себе.

— Там, где она сейчас, глубокие черные воды. Де­вочка так отрезана от всего сейчас, как никогда.

Шима кивнул, перекинул рычажок, и по экрану по­шли данные, исчерпывающе описывающие состояние Гретхен.

— Шима, что это за фигня?

— Распечатка данных о метаболизме, Люси. Пульс. Температура. Дыхание. Напряжение. Тонус. И т. д. И т. п.

— В десятичном коде? Десятичном! Вот это рух­лядь!

— Да, это старая-престарая программа, которую я откопал в библиотеке «ФФФ». Ее легче и быстрее всего было приспособить под эти испытания. Любой уважаю­щий себя компьютер может перевести десятичный код в двоичный, если мне потребуется.

— А старая программа тоже была сделана под сен­сорный эксперимент? Определяли, как и почему поку­патели нюхают духи «ффф»

— Да нет же, ее делали под расчет вероятности появления двой-, трой- и вообще п-няшек — заказ отде­ла сбыта. Если написать дельную программу, Люси, то ее можно приспособить почти подо все. Ты же это зна­ешь. Из мышей, и ракушек, и зеленых лягушек — вот из этого сделан компьютер!

— Как вам ученым чудакам весело живется!

— Ах вот как, ученым! А вы, извиняюсь, кем буде­те, доктор Фридрих Гумбольдт Лейц?

— Я, сударь... простой Untersee Forshcungsreisen- de[75]. И, кстати, знаю, как это пишется.

— А вам зиг-хайль от всей души!.. Для начала я врежу по ней звуком — нужно проверить, возможно, слух у нее тоже из вторых рук. Индъдни считает, что это важно, хотя и не сказал, почему...

Шима с недоумением глядел на распечатанные ре­зультаты проверки реакции Гретхен на звуковые раз­дражители.

Наконец Лейц не выдержал:

— Ну что?

— Черт знает что, — медленно заговорил Шима. — Слышать-то она слышит, но у нее очень низкий количе­ственный порог. Другими словами, она услышит отда­ленный гром, но ничего не услышит, если громыхнет у нее над головой. Услышит шепоток канарейки, но не рев морского слона. Прямая противоположность обычной глухоте.

— Поразительно. А знаешь, Шим, возможно, гос­пожа Нунн — это новый скачок эволюции.

— Как так?

— Соль выживания вида — в умении приспосо­биться. Почему проиграли борьбу инстинкты? Из-за не­податливости натиску перемен.

— Не спорю.

— Среда нашего обитания радикально измени­лась, — продолжал Лейц. — Одно из изменений — по­стоянные ударные воздействия на наши органы непере­носимых зрелищ и звуков. Потому так много шизиков в психушках — тысячи и тысячи людей, отвергших неве­роятную реальность происходящего. — Лейц задумал­ся. — Иногда мне приходит в голову, что психи не они, а мы — кто продолжает все это терпеть.

— А Гретхен из отвергших?

— Нет, она из приспосабливающихся. Матушка- Природа постоянно подталкивает все виды к высшему пику их развития, и человека в том числе. Сожалею, но мы с тобой еще далеко от вершины.

— Эй, Люси, полегче по части клеветы. Я тут все записываю на пленку.

— Мать-Природа, блестящий импровизатор, ста­рается породить улучшенный человеческий вид, при­чудливо приспособив его к меняющемуся окружению. Еще толчок к вершине — и вот вам твоя девочка, Грет­хен Нунн. Она научилась противостоять воздействию разрушительных зрелищ и звуков.

— М-м-м... Пик творения... Может, ты и прав, Лю­си. Ты безусловно прав, что я и близко к нему не подо­брался. Но Гретхен? Не знаю. Знаю лишь, что, близко или далеко от него, она единственная в своем роде.

— Полностью согласен. Вопрос лишь в том, по­длинная ли это мутация, то есть передается ли по на­следству. Ты что-нибудь делаешь, чтобы это выяснить?

— Меня отражают противозачаточной таблеткой, — засмеялся Шима. — Ладно, хватит трепаться. Нехорошо заставлять даму ждать. Проверю теперь вкус и обоня­ние... Вот это выброс! Индъдни прав. Малышка все мо­жет — и на нюх, и на вкус!

— Чем ты ее шарахнул, Шим?

—■ H2S. Сероводород.

— Что? Тухлыми яйцами?

— Ага.

—

— Это, сударь, составляет жестокое и выходящее за рамки общепринятого наказание, особо поставлен­ное под запрет Конституцией Соединенных Штатов.

— Она подготовлена к тому, чтобы ожидать самого худшего.

— А это что за мерзость? — хмыкнул Лейц.

— Теперь бедняжку штурмуем грязным и подлым образом — страхом, который присущ всем.

— Денежными затруднениями?

Шима рассмеялся.

— Знаешь, Люси, твои Forschungsreisendes, думаю, иногда очень глубоки. Нет, это не деньги, а акорафо- бия[76].

— Что такое?

— Мурашки.

— Что?

— Кокаиновые жучки, — Шима посмотрел на Лей- ца — тот явно ничего не понимал. — Все еще не рубишь?

— Нет, и не уверен, что хочу.

— Наверное, так лучше. Ты бы меня пристрелил, а присяжные бы тебя оправдали... Ладно, Гретхен. Мне очень жаль, но я должен проверить твое осязание.

Поглядев на экран, Шима повернул белое как мел лицо к Лейцу.

— Смотри, как кричит все ее тело! Прости, милая, прости меня. Все, уже все. Зато я теперь знаю, как силь­но ты чувствуешь. Я ощутил то же самое — эмпатия.

— Что такое эти кокаиновые жучки? Что она чув­ствовала?

— Психиатры так называют симптомы отравления кокаином и еще чем-то — ощущение, что по коже пол­зают насекомые.

— Тьфу! А также бр-р-р! Ты был прав. Присяжные меня бы оправдали.

— Я же говорил тебе, что этот страх присущ всем. Посмотри на свои руки — у тебя гусиная кожа пошла.

Лейц энергично растер себе руки.

— Иногда у меня сомнения насчет энтомологов... или я хочу сказать об этимологах?

—

—

— Попробуй auf Deutsch.

— Wortableitung[77]? Или нет, я хочу сказать — I nsektenkundefachmanns[78].

— Попробуй сказать entomologie professeur[79].

— Спасибо тебе до полу! А теперь что?

— Зрение.

— Но ты уже знаешь, что в этом ее восприятие — из вторых рук.

— Знаю, но только для области видимого спектра. Искомое: видит ли она за пределами этого? В инфрак­расном или в ультрафиолете? Поехали.

Шима негромко присвистнул, затем Пробормотал:

— Все ближе и ближе к вашей вершине, доктор. Просто огромный скачок вперед.

— Что? — не понял Лейц,

— Гретхен слепа, не так ли?

— По твоим словам, да — в видимом спектре.

— Так вот, она получувствует, полувидит в ультра­фиолете.

— В ультрафиолете? Невозможно.

— Люси, она реагирует на ультрафиолетовое излу­чение. Такого слова у нас нет. Она... А, какого черта, давай изобретать! Она... видечувствует частицы с высо­кой энергией...

— Нет, поменяй местами, Шим. «Чуввидит» лучше.

— Ладно, пусть. Она чуввидит бомбардировку час­тиц из радиоактивной земной коры... посредством сома­тической пузырьковой камеры.

— Боже мой! Фантастика! Седьмое чувство?

— Вот именно. А только что нам чудовищно повез­ло. Один шанс из миллиона.

— То есть?

— Она зарегистрировала нейтрино.

— Нет!

— Да.

— Но нейтрино — нейтральная частица с нулевой массой покоя. Она вообще практически ни с чем не реагирует, — возразил Лейц.

— Гретхен чуввидела ее, и это нейтрино. Ничто другое не могло пронзить пояса Ван Аллена, атмосферу, двенадцать сотен футов воды и соматическую пузырь­ковую камеру. Сейчас частица наверняка уже на другой стороне Земли и мчится дальше.