Голем 100 - Альфред Бестер 5 стр.

— Что — как ты говорил?

— Ты видишь моими глазами.

— Ну зачем ты несешь такую чушь?

— Потому что у меня цветовая слепота. Из-за этого меня и осенило.

— Нет!

— Да.

— Блэз, если ты меня дурачишь, то я тебя...

— Не дурачу, любовь моя, это правда.

— Нет!

— Да и еще раз да, — он крепко обнял ее, стараясь унять сотрясавшую Гретхен дрожь. — Все так и есть. Ваза эта — зеленая. Ковер — янтарно-желтый с золо­том, лампа — алая с темно-красным абажуром. Я сам не различаю этих цветов, но запомнил, что мне сказал де­коратор.

У нее вырвался стон.

— Но почему ты так страшно испугалась, милая? Ты слепая, однако вместо зрения тебе дан гораздо более чудесный дар. Ты видишь то, что видят все люди на свете. Я тебе завидую. Поменялся бы с тобой в любую секунду.

— Этого не может быть! — разрыдаХась она. — Это так ужасно! Слепая? Калека? Урод? Нет!

— Это правда, любимая, но ты вовсе не калека.

— Я ведь вижу, когда я одна.

— Когда ты одна? А кто из нас бывает совсем один? Кто во всем этом битком набитом Коридоре?

Гретхен вырвалась из его рук, схватила платье и выбежала из пентхауза, захлебываясь истерическими рыданиями. В свой собственный Оазис она вернулась с пошатнувшимся от ужаса и отчаяния рассудком. В зна­комой обстановке она немножко успокоилась и решила проверить, прав ли Шима — тогда ее постигло крушение всего. Но, может быть, Шима зачем-то пытается погу­бить ее? Просто потому, что она — уличный цветок и ее можно терзать для развлечения?

Гретхен отпустила всю прислугу, бросив отрыви­стое приказание убираться и переночевать, где хотят. Стоя в дверях, она по головам считала, когда они выхо­дили, недоумевающие и глубоко огорченные. Она за­хлопнула дверь и огляделась: видела она так же хорошо, как и всегда.

— Лживый ублюдок, — гневно прошипела госпо­жа Нунн и принялась метаться по квартире: что же, урок получен и усвоен — личные отношения всегда подведут. Она вела себя как сущая дура. Но почему, во имя всего святого, Блэзу понадобилось Пустить ей кровь? Милосерднее было бы просто убить ее. Не пыта­ется ли он довести ее до самоубий...

Она ударилась обо что-то с такой силой, что ее от­бросило. Еле удержавшись на ногах, уставилась на ту

3 Миры Альфреда Бестера, т. 3

преграду, которую не заметила в ослепляющей ярости, — это был позолоченный клавесин.

— Что это... У меня нет никакого клавесина, — изумленно прошептала Гретхен, — откуда он тут...

Она шагнула к инструменту, чтобы потрогать его и убедиться, что ей не померещилось; на ходу снова вре­залась во что-то, пошатнулась и вцепилась в это «что- то». Это была спинка ее собственной кушетки с пуши­стой обивкой. Гретхен в смятении озиралась — у нее не было такой комнаты в квартире. Позолоченный клаве­син? Яркие полотна Брейгеля на стенах? Резная дубовая мебель? Двери с готической резьбой? Ворсистые шел­ковые занавеси на окнах?

— Это же квартира Раксонов, этажом ниже. Я знаю ее, я там бывала. Значит, я вижу то, что сейчас видят они... Выходит, это правда? Боже мой! Неужели он не обманывал меня?!

Она закрыла глаза, но как сквозь дымку продолжала видеть квартиру Раксонов. А позади теснились все бо­лее смутные, уходящие вдаль картины других жизней: комнаты, улицы, люди, сумбур движений, форм, цвето­вых пятен. Раньше ей тоже показывали это кино при закрытых глазах, но она всегда считала свои видения абсолютной зрительной памятью — весьма полезным качеством, необходимым при ее блестящей работе с психодинамикой реального мира. Теперь же она узнала правду.

Ее снова начали сотрясать рыдания. Она ощупью добралась до кушетки и в отчаянии рухнула на нее.

— Боже, Боже мой! Боже мой! Я урод! Лучше бы мне умереть...

В конце концов истерика отпустила, Гретхен вытер­ла глаза, к ней вернулась отвага, и она решила, что спра­вится с осознанием своего уродства. Трусихой она ни­когда не была. Но когда она открыла глаза, ее ждало новое потрясение: она ясно увидела свою гостиную — только все предметы в ней были теперь в серых тонах. А еще она увидела господина Хоча, который стоял в дверях, приветствуя ее стеклянной улыбкой.

— Блэз?..

— Мое имя Хоч. Можешь называть меня господин Хоч, крошка.

— Блэз! Бога ради! Не меня! Ты не мог выследить меня! Я не оставляла за собой запаха смерти!

— Я помню, дорогая моя, что мы уже встречались, но боюсь, что позабыл, как тебя зовут. Меня занимали более важные материи, сама понимаешь. Довольно не­ожиданно — вдруг ты тоже преисполнилась важности для меня.

— Я Гретхен. Гретхен Нунн. И у меня нет жажды смерти.

— Приятно возобновить наше знакомство, Грет­хен! — Его учтивость отдавала хрустальным звоном. Он сделал один шаг по направлению к ней, потом другой.

Она вскочила и заслонилась кушеткой.

— Послушай же, Блэз, ты вовсе не господин Хоч. Нет никакого Хоча — ты доктор Блэз Шима, знамени­тый ученый. «Ароматические углеводороды» и... и... Ты главный химик-парфюмер компании «ФФФ», создатель множества самых модных духов...

Продолжая отвечать ей морозной улыбкой, госпо­дин Хоч начал опустошать свои карманы: вынул верев­ку со скользящей петлей, лазерный резак, маленький распылитель с ярлычком CN[7], блеснувший скальпель, старинный пистолет калибра восемь миллиметров, по­мещающийся в ладони. Аккуратно разложил все это на журнальном столике возле кушетки.

— Блэз, — умоляла она, — я Гретхен, твоя Гретхен из Гили. Мы уже два месяца любовники, ну вспомни же. Ты сегодня сказал мне о глазах. О том, что я слепая. Ты же не мог это забыть!

— Разные люди хотят умереть по-разному, — заду­шевно сообщил господин Хоч. — Это в конце концов, последнее з их жизнях решение, и они имеют право на некоторую разборчивость. Я и пытаюсь предоставить обилие возможностей. Посмотри, дорогая моя, что тебе больше нравится? Можешь не торопиться. Не бойся. Я помогу тебе расстаться с жизнью. Возьму все хлопоты на себя.

— Езус-Мария, Блэз! У тебя в голове помутилось! Ты в отключке, в фуге! Раздвоение личности...

— Если предпочтешь веревку, то мы найдем, куда ее понадежней прицепить, что-то способное выдер­жать... около пятидесяти пяти килограммов, верно? Ес­ли хочешь свернуть себе шею, я подставлю стул, чтобы ты могла с него спрыгнуть, А если тебе по душе медлен­ное удушье, то я помогу тебе — свяжу руки. Я исполню любое твое желание.

— Блэз, ты одержим безумцем, которого неудер­жимо влечет феромон, но я не оставляла запаха само­убийцы! Как я могла!

— Если больше нравится газ, то вот цианид — на­жми на кнопку и разок вдохни. Некоторым нравится выпить глоток яда. Мы можем насифонить газа в стакан воды, синильная кислота валит, как удар молнии. Один глоток — и твое желание исполнится. А здорово я при­думал, правда? Два вида смерти в одной таре.

— Блэз, о Господи! Я вовсе не хочу умирать!

— Нет, хочешь. Рад выполнить твое желание. А как насчет симпатичной теплой ванны и вот этого? — Он рассек воздух сверкающим скальпелем. — Запястья или сонная артерия на твоем горлышке? Подумай только, последняя ванна в жизни — никогда больше не беспо­коиться, есть ли вода! А вот, гляди, два пистолета! Вы­стрели или сожги себя. Просто нечего больше желать, ведь правда? Господин Хоч пришел помочь!

— Не-ет!

— Ты позвала.

— Нет!

— И я пришел к тебе.

Она пятилась прочь от его завораживающей улыб­ки. Господин Хоч стоял на месте, совершенно непод­вижный, и его уверенность была исполнена жути. В ней была неумолимость. Он знал, что Гретхен хочет уме­реть. Он знал, что она не может не соблазниться одним из орудий самоубийства. Он знал, что немножко терпе­ния — ион поможет ей умереть и будет наблюдать за ее агонией. Он стоял совершенно неподвижно, с неколе­бимой уверенностью самой смерти.

— Иисусе! -— воззвала она. Шагнула вперед, по­медлила и кинулась мимо него к двери. Почти проско­чила, но врезалась в двух ухмыляющихся мордоворо­тов, плечом к плечу загородивших проход.

Вдруг Гретхен поняла, что все цвета в комнате стали яркими. Бандиты вцепились в нее и крепко держали, пока она беспомощно отбивалась, пытаясь вырваться.

Они обратились к господину Хочу на говорке Гили, поверх ее головы:

— Нашевам парень привет мужикты приятель.

— Блэз! Помоги мне!

Господин Хоч словно не слышал.

— Опять вы! — фыркнул он,

— Ну ты ваще парень приветмужик тыприятель ва- ще оторвал телку впорядке тыпарень ваще.

— Да все при ней ну ваще как упакована мы такое уважаем ты парень мужик ваще.

— Не то что три пустышки парень ваще мы зря тебе спасибо сказали так что вали теперь из Гили парень спасибо мужик и чеши домой ваще.

— Ну почему мне даже не посмотреть, как она уми­рает, — обиженно заныл господин Хоч. — Они меня зовут. Я прихожу. Я приношу все, что им только может понадобиться. Я делаю всю черную работу, — а потом вы всегда меня отсылаете. Это нечестно! — Он, каза­лось, вот-вот заплачет.

— Не бухти мужик ваще нам тебя беречь надо ищейка ты наша кто еще нас наведет на такие цацки и ваще.

— Не бухти мужик ваще нам тебя беречь надо ищейка ты наша кто еще нас наведет на такие цацки и ваще.

— Это нечестно!

— Ну ежели нас сцапают то ваще конечно ты потя­нешь за всех как ты наводчик ваще мужик.

— И все равно, это нечестно.

— Домой вали парень тут весь хабар наш так что не чалься мужчик а то мы тебя отчалим ваще.

— Мы тебя знаем в натуре а ты ваще о нас ни разу так мы на тебя стукнем и хана а ты никак нас не зало­жишь понял.

— Я знаю, кто я, — напыщенно произнес господин Хоч. — Я — господин Хоч, податель смерти, и полагаю, что вправе смотреть, как они себя убивают. — Его нача­ло распирать от искреннего негодования.

— Ну все ну ваще ну ясно же вдругорядь все твое ну ты мужик ваще.

— Вы всегда так говорите.

— Вот жопу в заклад не свистим нет не свистим ваще точно вдругорядь ну все вали парень гуляй домой береги башку.

— Вы мне не нравитесь, ну вот нисколько, — оби­женно бросил господин Хоч и двинулся к двери, не обращая ровно никакого внимания на корчащуюся Гретхен, пытавшуюся кричать из-под чугунной ладони, закрывавшей ей рот.

Громилы сорвали с Гретхен одежду и завопили на радостях, увидев бриллиант в ее пупке.

Господин Хоч обернулся в дверях и тоже увидел сверкающий камень.

— Но... это ведь мой, — озадаченно сказал он высо­ким срывающимся голосом. — Это зрелище — для меня одного, так мне... Гретхен обещала, что она... — Туман внезапно рассеялся, и доктор Блэз Шима заговорил то­ном человека, привычно отдающего приказания: — Гретхен! Какого черта ты тут делаешь, Гретхен? Где мы? Кто эти... а ну уберите свои лапы от нее!

Салем Жгун верно угадал насчет каратэ. Шима по­шел в бой как крепостной таран, но оба громилы облада­ли обширным нечестивым опытом драк в Гили, и поло­жение было весьма опасным, пока из тех двоих вдруг с шумом не вышел воздух и они, обмякнув, не повалились на пол один за другим.

Не в силах сдержать дрожь, задыхаясь, Шима смот­рел на них. Они были мертвы. Он поглядел на Гретхен Нунн. Она стояла полунагая в своей разорванной руба­хе, сжимая в руке замолкший лазерный резак.

Он пытался что-то сказать:

— Я...

— Спасибо тебе, Блэз. Привет, кстати.

— Привет, Грет... милая... — Он попытался переве­сти дух. — Ян-не знаю, где я... Я... я не привык к такому.

— Иди сядь.

— Они мертвы, да?

— У каждого в спине прожжено по дырке. Иди ко мне.

— Чертовски подходящее время, чтобы оття­нуться.

— Садись!

— Да, сударыня. Я... Спасибо тебе. Я... Ты знаешь, я никогда не видел Летального. Это... не так страшно, как мне представлялось.

— Нет, так. Повернись, чтобы мы их не видели. Нам надо торопиться, Блэз. Тебя нужно защитить.

— Защитить? Мне грозят неприятности?

— И очень крупные. Я тебе сейчас расскажу. Ты слушаешь?

Он кивнул.

— Тогда слушай. Никаких вопросов. — Гретхен все быстро рассказала, и его недоумение уступило место ужасу и растерянности. — Теперь тебе понятно, — за­кончила она, — что не должно быть ни малейшей связи между господином Хочем и доктором Шимой.

— Но... но связь непременно есть. Если я убил ко- го-ни...

— Нет! — резко перебила она. — Не думаю. Я и вправду так не думаю, Блэз. Но признаюсь, что я не знаю наверное. Полагаю, что Летальные — дело рук этих дво­их, а ты был Иудой и козлом отпущения одновременно. Богу только известно, как они начали следить за тобой. Мы этого не узнаем никогда, но в Гили полным-полно непостижимого. Так что уходи отсюда и ступай домой. Мне нужно позвонить в участок.

— Гретхен...

— Нет. Уходи.

— Почему ты для меня?..

— Потому что я тебя люблю, пень ты безмозглый, и будь оно проклято, что именно сейчас я это поняла!

— Но ты будешь совсем одна. Слепая.

— Да, у нас у каждого свой крест. Ты несешь свой, я буду нести свой. Иди. Как только приедут из Отдела по расследованию убийств, я снова прозрею.

— Я...

— Блэз, если ты не уберешься, то я, ей-Богу, закри­чу. Забери весь этот мусор для самоубийц с собой. Ос­тавь мне лазерный резак — он понадобится для разгово­ра с полицией. Сейчас мне нужно несколько минут, чтобы составить легенду, поэтому, умоляю, иди вон!

— До завтра?

— Если хочешь.

— Хочу.

— Тогда до завтра, если я смогу нас вытянуть из этой каши.

— Когда-нибудь, — с расстановкой заговорил Блэз Шима, — когда-нибудь я придумаю, как мне отблагода­рить... Сейчас я впервые чувствую, что кто-то превзо­шел меня... Не забудь запереть покрепче дверь за мной.

Он ушел, и его серое видение постепенно удаля­лось вместе с ним. Все же Гретхен смогла как следует закрыться и позвонить в участок. Потом она ощупью вернулась на мохнатую кушетку, тихонько села и сосре­доточилась, начав подготавливать свой рассказ. Отда­ленные шумы Оазиса и Гили успокаивали. Калейдоскоп образов перед ее внутренним взором перестал быть пу­гающим — ей даже стало интересно. Понять — это на­половину выиграть сражение.

«Блэз прав, — думала она. — Я просто никогда этого не замечала, потому что в Гили очень редко остаешься один... Вокруг меня всегда достаточно глаз, которыми я могу смотреть... Но если я наедине с кем-то в комнате, что тогда? Они-то себя не видят, как же я могла их видеть? Почему я ничего не замечала?»

Она задумалась. А, вот что!

«Наверное, отражения. Они-то себя раньше видели и передавали мне отражение... К тому же, при нашем энергетическом голоде, сейчас повсюду зеркала, чтобы усилить освещенность. А я, наверное, так же восприни­маю и звуки... Когда мы были в постели с Блэзом, я через него воспринимала звучание и осязала тоже... Порази­тельно, как можно заворожить себя до полного оттор­жения реальности... Эта консультация с Миллсом Ко- уплендом... Да, конечно, когда кто-то из персонала был в помещении, я видела его их глазами, но когда мы остались вдвоем? Ну-ка, вспоминай, Гретхен! Ага! Нет, я его на самом деле не видела — только проблески, когда ему на глаза попадалось собственное отражение... По большей части он был только голосом... Я не замеча­ла, я никогда ничего этого не замечала, мне ведь каза­лось, что я так глубоко погружаюсь в обдумывание по­ставленной передо мной задачи... Так, наверное, проис­ходило сотни раз и раньше, но я никогда не сознавала... Чертовский изъян, но теперь я все понимаю и могу с ним справляться и заставить его работать на себя...»

Теперь она не отрицала сама перед собой и того, что оставила феромоновый след — запах саморазрушения, по которому к ней пришел господин Хоч. Она приняла это как еще один факт. Ее постиг разрушительный удар, и сидевший в душе ребенок предпринял детскую по­пытку к бегству. Спрятаться — и конец всему. Смерть — самое простейшее решение, конечный предел всему.

— Да, но только для детей, — прошептала Грет­хен. —Блэз в шутку сетовал, что ему не избавиться от своего образования, а я хочу избавиться от того ребенка, который кроется у меня внутри, но это вовсе не шутка.

Она вдруг снова испугалась.

«Что, если теперь, когда он узнал, кто я и что я, он переменится ко мне? То, что он сказал, как его «пре­взошли»... — Она задумалась еще на минутку. — Но кто же я? Да, это, должно быть, любовь, если перестаешь понимать, кто ты есть. Ну хоть на один вопрос нашелся ответ».

Ее зазнобило.

«Силы небесные! Как здесь стало вдруг холодно! Надо что-нибудь на себя накинуть. Нет, убийственники должны меня увидеть так, как есть, чтобы вся моя ле­генда не рухнула».

Следователи из Отдела по расследованию убийств увидели ее «так как есть» минут десять спустя: платье в клочьях, кожа в бороздах ссадин, резак в руке. Она ис­пытывала благодарность к ним за яркий свет, увиден­ный их глазами. Она была благодарна за деликатную учтивость субадара, который, по отзывам, внушал тре­пет. Хотелось бы знать, неужели ненавязчивая рыцар­ственность господина Индъдни вселяла страх Божий в негодяев и бродяг Гили. Она знала, что его звали не Индъдни — это просто было сокращением семи непро­износимых слогов его настоящего имени.

Облик субадара воистину устрашал негодяев и бро­дяг Гили: высокий, худощавый, аскетичный, безуслов­но и очевидно неподкупный, кожа цвета старого янтаря, аккуратная смоляно-черная бородка, прямые черные волосы так странно, прядями, седеющие, глаза будто прожекторы, голос, созвучный гобою. Гретхен было чрезвычайно приятно беседовать с этим незаурядным

человеком, хотя она и понимала, что ее ждет непростое испытание.

— Я могу оставаться на этом месте, субадар?

— Где вам угодно, мадам.

— Я не хочу смотреть на них.

— Вполне понятно.

— Благодарю вас.

— Это приятный долг — быть полезным коллеге с такой высокой репутацией, мадам.

За их спинами переговаривались сотрудники брига­ды по расследованию убийств, раздавались восклица­ния. Гретхен слишком сосредоточилась на том вранье, которое ей предстояло, чтобы заметить отсутствие удивления в их возгласах.

— Что произошло, мадам?

— Эти громилы. Двое. Вломились сюда.

— Простите, мадам, поточнее. Хорошо известно, как вы осторожны. Вломились? Проникновение со взло­мом, говоря языком закона? Насильственно и с оружи­ем? Vi et armis[8], как сказали бы Законники. Верно?