Мы представляем личность с телевидения, которая желает остаться неназванной, объяснил агенту Дэнвер. Мы - брифинговая группа, которая присматривает дачу для этой безымянной знаменитости. Мисс Элекзендер - эксперт по токсичности продукции, ну, знаете, смертоносные пары и выделения, исторгаемые квартирами.
- Новый ковер, - поясняет Дэнвер. - Способен выделять ядовитый формальдегид вплоть до двух лет после того, как его постелили.
Брэнди говорит:
- Как мне знакомо это чувство.
* * *
Получалось так, что если промежность Мануса не губила мужчин, то Манус сидел, развалясь, в здании суда на свидетельской скамье, и рассказывал, как обвиняемый приблизился к нему в эдакой угрожающей, показной, публично-мастурбаторской манере, и попросил закурить.
- Как будто, глядя на меня, сразу подумаешь, что я курю, - жаловался Манус.
Трудно сказать, какие именно нравы он больше защищал этой фразой.
После Санта-Барбары мы поехали в Сан-Франциско и продали "Фиат Спайдер". А я все время писала на бумажных салфетках:
"наверное, твоя сестра в другом городе. она может быть где угодно".
В гасиенде в Санта-Барбаре мы с Брэнди нашли бензедрин, декседрин, старый куаалюд, сому и немного капсул диалоза, который оказался размягчителем кала. И какой-то крем "Солакин Форте", который оказался отбеливателем для кожи.
В Сан-Франциско мы продали "Фиат Спайдер" и часть наркоты, и купили большой красный "Настольный врачебный справочник", чтобы не воровать больше бесполезные размягчители кала и кожные отбеливатели. В Сан-Франциско старики повсюду продавали роскошные особняки, набитые лекарствами и гормонами. Мы раздобыли демерол и дарвоцет-N. Не какие-нибудь слабенькие пятидесяточки дарвоцета-N. Брэнди прекрасно отдохнула, когда я пыталась устроить ей передоз большими 100-миллиграмовыми колесищами дарвоцета.
После "Фиата" мы взяли напрокат большой "Севилль" с убирающимся верхом. Между собой мы звали друг друга детишками Зин.
Я, значит, была Компа Зин.
Дэнвер был Тора Зин.
Брэнди - Стелла Зин.
Именно в Сан-Франциско я пустила в ход тайную гормональную терапию для Дэнвера, чтобы уничтожить его.
Детективная карьера Мануса начала выдыхаться, когда уровень задержаний упал до одного в день, потом до одного в неделю, потом до нуля, потом на нуле и остался. Беда была в солнце, в дублении кожи, и в том факте, что он старел и уже стал известной приманкой: никто из бывалых, которых он забирал раньше, теперь не приближался к нему. А молодые просто считали его староватым.
Так что Манус немного раздался в стороны. Больше и больше "Спидо" становились ему малы, что, опять же, хорошо не смотрелось. Начались требования заменить его новой моделью. И вот теперь ему пришлось заводить беседы. Общаться. Быть забавным. По-настоящему работать над тем, чтобы встречаться с парнями. Развивать в себе образ; и все равно парни помоложе, те немногие, что не сбегали, едва завидев его, молодые парни все равно отказывали, когда Манус предлагал им прогуляться в кусты или под деревья.
Даже самый озабоченный юноша, обшаривающий взглядом всех вокруг, отвечал:
- Ой нет, спасибо.
Или:
- Сейчас я хочу побыть один.
Или, еще хуже:
- Отвали, старый пердун, пока я не позвал легавого.
* * *
После Сан-Франциско, Сан-Жозе и Сакраменто мы подались в Бино, и Брэнди превратила Дэнвера Омелета в Чейза Манхэттена. Мы мотались туда-сюда повсюду, где удавалось найти сколько нужно наркоты. Деньги Эви могли и подождать.
Перенесемся в Лас-Вегас, и Брэнди делает Чейза Манхэттена Эберхардом Фэйбером. Мы едем в "Севилле" по проливу Лас-Вегаса. Все эти спазмы неона; красные фары движутся в одну сторону, белые - в другую. Лас-Вегас выглядит, как должны смотреться по ночам райские кущи. Мы ни разу не поднимали верх в "Севилле", за все две недели пока он у нас был, ни разу не поднимали верх.
Пересекая пролив Лас-Вегаса, Брэнди сидит на багажнике, взгромоздив задницу на крышку, с ногами на заднем сиденье, одетая в эдакое облегающее платье без бретелек из парчи металлического окраса, - розовое как горящая сердцевина дорожных огней, с украшенным драгоценностями корсажем и отцепляемой длинной пелериной из шелковой тафты, с дутыми рукавами.
Она смотрится так хорошо, что Лас-Вегас, во всем своем ослепительном сиянии, казался всего лишь набором фирменных модных аксессуаров Брэнди Элекзендер.
Брэнди поднимает руки, обтянутые длинными розовыми оперными перчатками, и берется завывать без слов. А отцепляемая длинная пелерина шелковой тафты с дутыми рукавами берет и отцепляется.
И уплывает в лас-вегасский поток машин.
- Сворачивай в объезд! - кричит Брэнди. - Эту пелерину нужно утром вернуть в "Баллок".
После того, как детективная карьера Мануса покатилась под откос, нам приходилось ежедневно работать над собой в тренажерке, иногда даже по два раза в день. Аэробика, укрепление, питание, все играет роль. Он был культуристом, если это значит лакать питательные коктейли прямо из миксера над мойкой по шесть раз на день. Потом Манус начал заказывать почтой такие плавки, которые в нашей стране не купишь: маленькие мешочки на завязках и микрофиламентные технологии; он натягивал их сразу по нашему возвращению из тренажерки, а потом бегал за мной и спрашивал, не сильно ли его задница плоская на вид?
Если бы я была голубым парнем, не считала бы я, что ему нужно подрезать лобковые волосы? Не кажется ли мне в роли педика, что он слишком отчаявшийся? Слишком отчужденный? Достаточно ли у него широкая грудь? А может - слишком широкая?
- Не хочу, чтобы парни принимали меня за тупую коровищу и не больше, - говаривал Манус.
Не смотрелся ли он, ну, слишком педиком? Голубым нравятся только те, кто косит под натуралов.
- Не хочу, чтобы парни считали меня большой пассивной жопой, - говаривал Манус. - Не должно казаться, будто я тут же шлепнусь на месте и дам себя пялить кому ни попадя.
Манус оставлял после себя кольцо сбритых волос и бритвенного крема вокруг стока ванной, а я, значит, должна была чистить.
Всегда на заднем плане маячила мысль о том, чтобы вернуться на должность, где в тебя стреляют посторонние, стреляют преступники, которым нечего терять с твоей смертью.
И могло статься, что Манус ловил какого-нибудь пожилого туриста, который случайно забрел в плиточно-прогулочную часть Вашингтон-Парка, но в большинство дней начальник участка донимал его тем, чтобы начать подготовку молодой смены.
В большинство дней Манус выпутывал серебряно-металлическую тигровую полоску плавок-бикини на завязках из узловатой кучи в его ящике для нижнего белья. Он втискивал задницу в это маленькое ничто из заплатки в форме буквы А, и разглядывал себя в зеркало: сбоку, спереди, сзади, - потом сдирал их, и я находила очередной оставленный на кровати маленький мертвый комочек звериной расцветки. Были полосы зебры, потом полосы тигра, пятна леопарда, потом рысь, пантера, пума, оцелот, - пока его время не истекло.
- Это мои счастливые бикинчики-талисманы, - говорил он мне. - Ну, скажи честно.
И вот это самое я для себя продолжала считать любовью.
Сказать честно? Уже не знала, с чего и начать. Так давно не пробовала.
После Лас-Вегаса мы взяли один из эдаких семейных фургонов. Эберхард Фэйбер стал Хьюлеттом Паккардом. Брэнди одела длинное белое хлопковое платье-пике с открытыми боками на ремешках и юбкой с высоким разрезом, который совершенно не шел ко всему облику штата Юта. Мы остановились и попробовали на вкус Великое Соленое Озеро.
Вот именно это было очень нужное и стоящее дело.
Я постоянно писала на песке, писала на пыли в салоне машины:
"может, твоя сестра в другом городе".
Писала:
"на, возьми еще викодина".
Как раз после того, как Манус не смог разыскивать парней, подходивших к нему за сексом, он и начал покупать порножурналы "парень-на-парне" и ходить по гей-клубам.
- Расследование, - сообщал он.
- Можешь пойти со мной, - говорил он мне. - Но не стой слишком близко, я не хочу выдать себя неверным знаком.
После Юты Брэнди в городе Бьют превратила Хьюлетта Паккарда в Харпера Коллинза. Там, в Монтане, мы взяли напрокат "Форд Проуб", и Харпер вез меня, вдавленную в заднее сиденье, и через каждый миг Харпер повторял:
- Мы идем на ста десяти милях в час.
Мы с Брэнди только пожимали плечами.
Скорость ничего не значит в огромном краю вроде Монтаны.
"может, твоя сестра вообще не в соединенных штатах", - написано помадой на зеркале в ванной мотеля в Грейт-Фоллз.
И вот, чтобы сохранить Манусу работу, мы ходили по голубым барам, я сидела одна и говорила себе, что у мужчин по-другому, другие принципы привлекательности. Манус флиртовал, танцевал и посылал напитки каждому, кто вызывающе смотрелся. Манус проскальзывал к табурету у стойки по соседству с моим, и шептал уголком рта:
- Не могу поверить, что он с тем парнем, - говорил он.
Манус кивал мне самую малость, показывая, с каким именно парнем.
- На прошлой неделе он отказался провести со мной день, - шипел Манус на выдохе. - Я не понравился, а этот паршивый светленький кусок дерьма, выходит, лучше?
Манус горбился над стаканом и говорил:
- Парни такие пидоры.
А я отвечала в духе - "дык, конеш".
И говорила себе, что все в норме. В каких бы отношениях я с кем-то не была, всегда могут наступить такие вот тяжелые времена.
Перенесемся в Кэлгэри, в Альберте, где Брэнди поела суппозитории "Небалино", обернутые в золотую фольгу, когда решила, что это "Альмонд Рока". Как же ее разрывало; Харпера Коллинза она превратила в Эддисона Уэсли. Почти весь Кэлгэри Брэнди проходила в белой стеганой лыжной куртке с воротом искусственного меха, пододев белое бикини от Донны Кэрэн. Получался забавный и вдохновенный образ, и нами владело чувство легкости и популярности.
Вечерами объявлялось полосатое черно-белое меховое платье длиной до пола, которое Брэнди никогда не застегивала полностью, с пододетыми теплыми штанишками черной шерсти. Эддисон Уэсли превратился в Нэша Рэмблера, и мы взяли напрокат очередной "кадиллак".
Перенесемся в Эдмонтон, в Альберте - Нэш Рэмблер стал Альфа Ромео. Брэнди носила эдакие короткие-прекороткие прямые танцевальные юбочки поверх черных чулок, заправленных в сапоги-ковбойки. Брэнди носила подбитое кожаное бюстье, на котором тут и там было выжжено коровье клеймо в местном стиле.
В баре хорошего отеля, в Эдмонтоне, Брэнди заявляет:
- Терпеть не могу, когда на бокале заметен шов. Я имею в виду - когда можно нащупать линию от штамповки. Как низкопробно.
Парни бегали за ней толпами. Как в свете прожекторов - да, помню я внимание такого типа. По всей этой стране Брэнди никогда не приходилось самой покупать себе напитки, - ни единого раза.
Переключимся на то, как Манус потерял должность независимого специального уполномоченного полиции нравов в детективном отделе столичного полицейского участка. Думаю, он никогда по-настоящему не смирился с этим.
У него заканчивались деньги. В банке не особо много оставалось, чтобы начать все сначала. Потом птицы склевали мое лицо.
Чего я не знала, так это что тут же была живехонькая Эви Коттрелл с нефтяными денежками, которая сказала, что - эй, а у нее есть небольшая работенка, которую нужно сделать. И Манус поехал, чтобы доказать себе, что все еще может справить нужду на каждое дерево. Тот самый вид силы "свет-мой-зеркальце". Ну, а остальное вы уже знаете.
Переключимся на нас в дороге, после больницы, после сестер Рей, и я продолжаю подсыпать гормоны, - "Провера", виски и эстрадиол. Водка и этинил эстрадиола. Было так просто, что аж страшно становилось. Он все время строил Брэнди большие бараньи глаза.
Мы все бежали от чего-то. От вагинопластики. От взросления. От будущего.
Перенесемся в Лос-Анджелес.
Перенесемся в Спокэйн.
Перенесемся в Буаз, Сан-Диего и Финикс.
Перенесемся в Ванкувер, Британская Колумбия, где мы стали итальянскими экспатриантами, говорили на английском как на втором языке, пока между нами не осталось ни одного родного.
- У вас двое грудей молодой женщины, - сказал Альфа Ромео агентше уже не помню в каком доме.
Из Ванкувера мы снова въехали на территорию Соединенных Штатов как Брэнди, Сэт и Бубба-Джоан, посредством сверхпрофессионального рта Брэнди Элекзендер. И по пути в Сиэтл Брэнди читает нам про маленькую еврейскую девочку с непонятным мышечным заболеванием, которая превратила себя в Рону Бэррет.
Все мы по-прежнему рыщем по богатым особнякам, собираем наркоту, берем напрокат машины, покупаем шмотки и сдаем шмотки назад.
- Расскажи нам гадостную личную историю, - говорит Брэнди проездом в Сиэтл. Брэнди, которая все время мною командовала. Которая сама так близка к смерти.
Вскрой себя полностью.
Расскажи историю моей жизни, пока я не умерла.
Зашей себя наглухо.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Перенесемся обратно, на съемки для журнала мод, на ту самую бойню, где цельные свиньи без внутренностей висят плотно, как бахрома, вдоль движущейся цепи. Мы с Эви одеты в праздничные платья из нержавейки от Бибо Келли, а цепь жужжит за нами со скоростью сто свиней в час, и Эви спрашивает:
- Ну, был твой брат изуродован, а дальше что?
Фотограф смотрит на шкалу освещения и говорит:
- Не-а. Не годится.
Арт-директор сообщает:
- Девочки, туши сильно бликуют.
Каждая свинья проплывает мимо, огромная как пустотелое дерево, вся красная и блестящая изнутри, и покрытая снаружи по-настоящему прелестной свиной кожей, как раз после того, как кто-то убрал щетину горелкой. В сравнении начинаю казаться себе щетинистой, и отсчитываю дни, прошедшие с моей воскоэпилляции.
А Эви начинает:
- Твой брат...
А я вроде как считаю: пятница, четверг, среда, вторник...
- Как он от уродства дошел до смерти? - спрашивает Эви.
Свиньи эти проплывают мимо слишком быстро, чтобы арт-директор успевал припудрить их блеск. Становится интересно, как свиньям удается поддерживать кожу такой миловидной. Сейчас фермеры что, крем от загара используют, что ли? Пожалуй, прикидываю, прошел месяц с того времени, когда я была такой же гладенькой. Как некоторые салоны жгут своими новомодными лазерами, даже с охлаждающим гелем, - с тем же успехом они могли бы применять и газовые горелки.
- Девушка в облаках, - зовет меня Эви. - Позвони домой.
Все просторное помещение охлаждается слишком сильно, чтобы шляться тут в платье из нержавейки. Ребята в белых мешковатых халатах и сапогах на низком каблуке продувают раскаленным паром места, где у свиней были внутренности, - а я готова поменяться с ними занятием. Я готова поменяться занятием даже со свиньями. Отвечаю Эви:
- Полиция не повелась на историю с баллоном лака. Они были уверены, что отец измывался над лицом Шейна. Или что мама бросила баллон с лаком в мусор. Они называли это "преступная небрежность".
Фотограф спрашивает:
- Что если мы перегруппируемся и подсветим туши сзади?
- Слишком сильный стробоскопический эффект, когда будут ехать мимо, - возражает арт-директор.
Эви спрашивает:
- А почему полиция так решила?
- Сдается мне, - говорю. - Кто-то постоянно устраивал им анонимные звонки.
Фотограф предлагает:
- Мы можем остановить цепь?
Арт-директор отвечает:
- Не раньше, чем люди перестанут есть мясо.
До настоящего перерыва остаются еще долгие часы, и Эви спрашивает:
- Кто-то врал полиции?
Свиные ребята приходят нас проведать, и некоторые из них очень даже милы. Они смеются и елозят руками туда-сюда по блестящим черным паровым шлангам. Показывают нам изогнутые языки. Флиртуют.
- Потом Шейн сбежал, - рассказываю Эви. - И все дела. Пару лет назад моим предкам позвонили и сказали, что он мертв.
Мы как можно ближе подступаем к плывущим мимо свиньям, которые все еще хранят тепло. Пол очень скользкий наощупь, а Эви начинает мне рассказывать вою идею римейка на "Золушку", где звери и птицы, вместо того чтобы шить ей платья, делают пластические операции. Певчие птички дают ей подтяжку лица. Белки дают импланты. Змеи липосакцию. Плюс к этому, Золушка начинает в роли маленького одинокого мальчика.
- С тем вниманием, какое ему перепало, - рассказываю Эви. - Не удивлюсь, если мой братец сам положил в огонь тот баллончик.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Перенесемся в один из моментов, в нем ничего особенного, только мы с Брэнди, ходим по магазинам на утыканной лавками центральной улице какого-то городка в штате Айдахо, с окошком "Сирз", закусочными, магазинчиком просроченных хлебобулочных изделий суточной давности и офисом риэлтера, куда наш мистер Уайт Вестин-Гауз отправился уламывать какого-то агента. Мы заходим в одежный секонд-хенд. Это дверь по соседству с прибыльными булками суточной давности, и Брэнди рассказывает, как ее отец проделывал эдакий трюк со свиньями перед тем, как везти их на рынок. Она рассказывает, что тот обычно кормил их просроченными сладостями, которые покупал целыми грузовиками у булочных окошек вроде такого. Солнечный свет падает на нас сквозь чистый воздух. Горы с медведями вне пределов пешего перехода.
Брэнди смотрит на меня поверх вешалок с подержанными платьями.
- Знаешь такое кидалово? Это самое, солнышко, со свиньями? - спрашивает она.
Этот ее отец еще рассыпал картошку через печную трубу. Держишь сетчатый мешок раскрытым и по всей длине ставишь в него печную трубу. Кладешь вокруг трубы крупные клубни из урожая нынешнего года. В трубу насыпаешь прошлогодние мягкие, порезанные и гниющие клубни, чтобы никто не смог разглядеть их снаружи мешка. Вытаскиваешь трубу и туго зашиваешь мешки наглухо, чтобы внутри ничего не перемешивалось. Продаешь их у обочины, твои детишки тебе помогают, и даже при небольшой цене делаешь большие деньги.