Воспоминания о людях из Эрнвики и Варади — порывистых, щедрых людях, дружбу с которыми он хотел бы сохранить — мучили его еще какое-то время, но он быстро выбросил их из памяти. Были еще и другие миры, бесконечное их количество.
Вывеска затрещала под напором ветра: «Братья Хуньяди и Айвар, судовладельцы». Это был хороший камуфляж в городе, где каждая вторая фирма имела что-то общее с морем. Язон взбежал по лестнице на второй этаж и вытянул руку перед морской картой, прикрепленной к стене. Скрытый аппарат идентифицировал узор его дактилоскопических линий, и дверь, перед которой он стоял, открылась. Комната, где он оказался, была выложена панелями, выдержанными в стиле, господствующем в Стейнвике, но ее пропорции напоминали Эутопию, а на полке простирала свои крылья Ника.
Ника… Ники… Я возвращаюсь к тебе! Сердце Язона забилось живее.
Даймонакс Аристидес поднял взгляд от стола. Язон порой задавал себе вопрос, может ли что-нибудь потрясти этого человека.
— Хайре! — услышал он глубокий бас Даймонакса. — Радуйся! Что привело тебя сюда?
— Мне очень жаль, но я принес плохие вести.
— Да? По тебе не скажешь, что дела идут катастрофически! — Даймонакс поднялся со стула, подошел к шкафу с вином, наполнил пару кубков и устроился на ложе. — Ну, теперь рассказывай.
Язон вытянулся на втором ложе.
— Случайно я нарушил нечто такое, что, мне кажется, является табу первостепенного значения. Можно сказать, мне повезло, что я ушел живым.
— Ну, ну… — Даймонакс погладил свою уже седеющую бороду. — Это не первый такой случай. И не последний. Мы ощупью идем к знанию, но действительность всегда удивляет нас… Во всяком случае, поздравляю со спасением своей шкуры. Мне бы очень не хотелось оплакивать твою смерть.
Они торжественно отлили по нескольку капель из своих кубков и выпили. Человек рациональный может принять необходимость церемонии, так почему бы не взять ее из сферы мифов?
— Ты можешь составить рапорт?
— Да. По пути я упорядочил все в памяти.
Даймонакс включил регистрационный аппарат, произнес несколько каталогизирующих формул и сказал:
— Начинай.
Рассказ Язона был хорошо подготовлен, но пока он говорил, память, помимо его воли, возвращалась к минувшим дням, и прежде всего это была память испытанных впечатлений, переживаний, чувств… Он снова видел волны на самом большом из озер Пенталимны; прохаживался по внутренним галереям замка в Эрнвике с юным Лейфом; видел, как Оттар превращается в зверя; бежал из тюрьмы, оглушив стражника, и дрожащими пальцами заводил машину; мчался по пустой дороге, а потом пробирался сквозь лес; видел, как Бела плюет ему под ноги, и радость, которую он чувствовал при мысли о свободе, превращалась в горечь. Наконец он не выдержал:
— Почему меня не предупредили? Я бы соблюдал осторожность! Мне сказали, что я буду иметь дело с людьми, лишенными предрассудков и здоровыми — во всяком случае, до супружества… Откуда мне было знать?
— Да, это был просчет, — согласился Даймонакс. — Но мы слишком мало занимались парахронией и потому слишком многое считаем очевидным.
— Зачем мы вообще здесь? Чему мы можем научиться у этих варваров? Мы можем изучать бесконечное количество миров, так почему теряем время, занимаясь именно этим? Одним из двух наиболее ужасных, какие мы знаем?
Даймонакс выключил записывающий аппарат. Долгое время оба мужчины молчали. Снаружи доносился грохот колес проезжающих машин, чей-то смех смешивался с мелодией песни. За окнами простирался океан, освещенный солнцем.
— Ты этого не знаешь? — спросил наконец Даймонакс тихим голосом.
— Ну… Научные интересы, конечно, — Язон проглотил слюну. — Прости. Разумеется, деятельность Института основана на разумных принципах. В американской истории мы наблюдаем ошибочный путь развития человека. Полагаю, в этой — тоже.
Даймонакс покачал головой.
— Нет, дело не в этом.
— Тогда в чем?
— Мы учимся здесь чему-то слишком ценному, чтобы отказаться от этого, — ответил Даймонакс. — Это унизительный урок, но немного унижения пойдет на пользу нашей довольной собой Эутопии. Ты не знал этого, поскольку до сих пор у нас не было достаточного количества фактов, чтобы публиковать свои выводы. Кроме того, ты работаешь недавно и первая твоя миссия была в другой истории. Но, видишь ли, у нас есть основания считать, что Вестфалия тоже своего рода Эутопия Хорошая Земля.
— Это невозможно, — прошептал Язон.
Даймонакс улыбнулся и глотнул вина.
— Подумай только, — сказал он, — что нужно человеку? Прежде всего он должен удовлетворить свои биологические потребности: должен иметь пищу, крышу над головой, какие-то лекарства, сексуальную жизнь и наконец жить в среде достаточно безопасной; в этой истории люди не удовлетворяют этих потребностей?
— То же самое можно сказать о любом племени из каменного века. Нельзя ставить знак равенства между удовлетворением потребностей и счастьем.
— Конечно, нет. А если какой-то мир не является упорядоченной, унифицированной Эутопией, страной кротких коров, в которой все запланировано? Мы разрешили все конфликты, даже те, что затрагивают человеческую душу; покорили всю Солнечную систему, хотя звезды оказались нам недоступны; так чем бы мы занимались, если бы милосердный бог не позволил нам придумать парахрон?
— Ты хочешь сказать, что… — Язону не хватало слов. Он вспомнил, что только умственно больной человек обижается, если слышит нечто, противоречащее его представлениям. — Значит, человек свободный от агрессии, клановости, предрассудков, ритуалов и табу, не имеет уже ничего?
— Примерно так. Общество должно иметь свою структуру и смысл, но природа не диктует ему ни его структуры, ни смысла. Наш рационализм является выбором нерациональным. То, что мы обуздываем звериное начало, живущее в нас, является просто еще одним табу. Мы можем любить других, в соответствии с нашими симпатиями, но не можем ненавидеть. Разве у нас больше свободы, чем у жителей Вестфалии?
— Но ведь есть культуры лучшие, чем другие!
— Не спорю, — сказал Даймонакс. — Только хочу обратить твое внимание на то, что каждая культура платит определенную цену за свое существование. Мы дорого платим за все, что радует нас в Эутопии. Мы не позволяем себе ни одного чисто эмоционального поступка. Уничтожив все опасности и трудности, стирая разницу между людьми, мы не оставили себе никакой надежды на победу. И, может быть, хуже всего то, что мы стали исключительно единицами, у нас нет чувства принадлежности. Наша единственная обязанность имеет негативный характер: мы обязаны ни к чему не принуждать никого другого. Государство — отлично организованный, лишенный индивидуальности и нетребовательный механизм — беспокоится об удовлетворении любой нашей потребности, исправлении любой неприятности, которая нас постигнет. А где же лояльное отношение к смерти? Где интимность, которую можно обрести только в целой, прожитой с кем-нибудь жизни? Мы развлекаемся во время разных торжеств и церемоний, но я спрошу тебя: а какова их ценность? Мы сделали наш мир единым и потому потеряли его цвет и контрасты, потеряли гордость нашей непохожестью…
Зато жители Вестфалии, несмотря на все их недостатки, знают, кто они, чему принадлежат и что принадлежит им. Свои традиции они не хоронят в книгах, это — часть их жизни. У них есть реальные проблемы, но есть и вполне реальные успехи. Они верят в свои ритуалы, верят, что стоит жить и умирать ради семьи, короля, народа. Быть может, хоть я и не уверен в этом, они думают меньше нас, зато в большей степени пользуются своими нервами, железом и мышцами, им хорошо знаком тот аспект человечности, от которого отказался наш мир.
Если они смогли остаться такими, одновременно создавая науку и технику, разве не стоит нам поучиться у них?
Язон молчал, не зная, что ответить.
Наконец Даймонакс прервал молчание:
— Можешь сейчас вернуться в Эутопию, а когда отдохнешь, получишь направление в историю, которая тебе больше понравится. Расстанемся друзьями.
Зашумел парахрон, пульс времени бился между вселенной… Дверь помещения открылась, и Язон вышел наружу.
Он вышел в лес блестящих колонн. Белые Неофины террасами спускались к морю. Человек, вышедший ему навстречу, был философом, Язона уже ждали туника и сандалии. Откуда-то доносились звуки лиры.
Радость трепетала в Язоне, и он больше не вспоминал о Лейфе. Это был соблазн, возникший только из-за долгого одиночества и тоски, но теперь он был дома, где ждал его Ники, самый красивый и очаровательный из мальчиков.
Пол Андерсон
Эутопия
— Gif thit nafn!
Датские слова прозвучали из динамика радио, установленного. в машине, прежде чем их успел заглушить рев винтов геликоптера, перекрывший звук двигателя и визг шин.
— Кто ты? — повторил голос.
Язон Филиппо взглянул вверх сквозь прозрачную крышу автомобиля. Над его головой тянулась полоса голубизны между двумя стенами елей, растущих по обе стороны дороги. Солнечные лучи отражались от корпуса армейского геликоптера, летящего над шоссе.
Язон почувствовал, что холодный пот собирается у него под мышками и стекает вдоль ребер. «Нельзя ударяться в панику, машинально подумал он. — Боже, помоги мне». То, что он призывал на помощь, было результатом многолетней тренировки. Обычная психосоматика: превозмоги симптомы, заставь успокоиться пульс и победишь страх перед смертью. Он молод и мог потерять многое, но философы Эутопии хорошо воспитывали детей, отданных им. «Ты будешь мужчиной, то есть зрелым человеком, — говорили ему, — а сущность человечности заключается в независимости от инстинктов и рефлексов. Мы свободны, поскольку умеем владеть собой, и этим можно гордиться».
Он не мог прикинуться обычным гражданином Норландии — не говоря обо всем прочем, его эллинский акцент был слишком заметен — он не мог попытаться обмануть пилота геликоптера (хотя бы на несколько минут), изображая пришельца из какой-нибудь другой страны этого мира. Понизив голос, чтобы хоть немного замаскировать акцент, Язон спросил:
— А кто ты такой? И чего хочешь?
— Я Рунольф Эйнарсон, капитан армии Оттара Торкелсона, Законника Норландии. Я преследую человека, навлекшего вендетту на свою голову. Скажи свое имя.
«Рунольф, — подумал Язон, — я хорошо помню тебя. Стройный мужчина, темные волосы которого говорили о том, что в его жилах течет тиркерская кровь. Однако твои голубые глаза выдают, что другие твои предки прибыли из Туле». (Замечание стороннего наблюдателя: нет, я смешиваю разные истории. Я бы назвал коренных жителей эритрейцами, а ты называешь страну своих европейских предков Данарик.)
— Меня зовут Ксипек, я купец из Мейако, — ответил он, не останавливаясь. Благодаря бешеной езде всю ночь после бегства из замка Законника, уже совсем немного стадий отделяло его от границы. Он не смел даже надеяться, что ему удастся забраться так далеко, но каждый оборот колес приближал спасение. Деревья мелькали по сторонам мчащейся машины.
— Если все так, как ты говоришь, я должен буду извиниться, что задержал тебя, — произнес из динамика голос Рунольфа. — Обратись к Законнику и быстро получишь возмещение за моральный ущерб, причиненный тебе. Но сейчас остановись и выйди из машины, чтобы я мог увидеть твое лицо.
— А, собственно, зачем? — Еще несколько секунд промедления.
— В Эрнвике гостил некто со Старой Земли. (Из Европы — автоматически перевел Язон.) Оттар Торкелсон принимал его необычайно сердечно, а этот мерзавец сделал такое, что только смерть может списать в забвение. Вместо того, чтобы принять вызов Торкелсона, он украл машину — той же марки, что у тебя, — и бежал.
— А разве не хватило бы назвать его всенародным мерзавцем? («Все же я кое-чему научился у этих варваров…»)
— Странные слова для мейаканца! Немедленно остановись и выводи, или я открою огонь!
Язон вдруг обнаружил, что до боли стиснул зубы. О, Гадес! Кто сумел бы запомнить обычаи, царящие в сотнях малюсеньких государств, на которые поделен весь континент? Вестфалия была еще более фантастической мозаикой, чем Земля в той истории, в которой этот континент назывался Америкой. «Хорошо, подумал он, — посмотрим, какие у меня шансы еще раз вернуться туда…»
— Очень хорошо, — сказал он. — У меня нет выбора. Но можешь не сомневаться, что я потребую компенсацию за оскорбление.
Он тормозил медленно, как только мог. Дорога извивалась перед ним, как твердая черная лента, разделяющая огромные волосы деревьев. Язон понятия не имел, подрезали их когда-нибудь или нет. Может, когда белые люди впервые переплыли через Пенталимну (или Пять Озер, как их называли в его истории), чтобы основать город Эрнвик, где Дулут находился в Америке, а Ликополис в Эутопии. В то время Норландия простиралась далеко за пределы края озер, но потом начались войны с дакотами и мадьярами, уменьшившие ее территории. А развитие торговли — в последнее время это была торговля синтетикой — позволило жителям страны использовать ее глубоко расположенные районы как охотничьи угодья. Спустя триста лет старый лес восстановил свои права.
Перед его глазами как живой возник образ этого края, каким он выглядел в его истории. Рощи и сады, деревни, построенные с мыслью о красоте, гибкие коричневые тела, музыка при свете луны… Даже страшная Америка казалась ближе, чем этот лес.
Впрочем, это был только образ действительности, затерянной в многочисленных измерениях пространства-времени. Здесь он был один, а над его головой кружила смерть. И перестань жалеть себя, идиот! Экономь энергию, если хочешь выжить…
Машина резко остановилась у края дороги, Язон напряг мышцы, открыл дверцу и выскочил.
Из динамика радио за его спиной донеслись проклятья. Геликоптер сделал круг и как ястреб устремился вниз; пули посыпались градом.
Однако Язон был уже среди деревьев, их ветки закрыли его как крыша, сквозь которую тут и там пробивались лучи солнца. Стволы деревьев стояли в своей мужественной красе, и женщины могли бы позавидовать их аромату… Опавшие иглы, покрывающие землю, глушили удары его ног, откуда-то доносился голос дрозда. Язон бросился на землю в тени ближайшей ели и лежал тяжело дыша, а удары его сердца почти заглушали зловещий рев геликоптера.
Через минуту геликоптер исчез где-то вдали — Рунольф возвращался к своему хозяину. Оттар отправится в погоню на лошадях и возьмет с собой собак, ибо только так можно схватить беглеца. Но у Язона будет пара часов передышки.
А потом… Он призвал на помощь всю свою тренированность и стал думать. Если Сократ, чувствуя у сердца холод цикуты, мог говорить с афинскими юношами о мудрости, то Язон Филиппо в трудный час может, по крайней мере, оценить свои шансы. Кроме того, призрак смерти на какое-то время отступил.
Он бежал из Эрнвика не с пустыми руками. У него был пистолет местного производства и компас, полный карман золотых и серебряных монет, а на себе плащ, который мог служить одеянием, а также куртка, брюки и ботинки, что в целом составляло одежду, носимую в центральной Дестфалии. Кроме того, у него имелся самый важный инструмент — он сам: высокий, крепко сложенный мужчина — со светлыми волосами и небольшим носом, который получил от своих галлийских предков — он считал учителями людей, завоевавших лавры не на одной олимпиаде. Но еще большее значение имел его разум и вся нервная система. Основы логики и семантики, заложенные в него педагогами Эутопии, стали для его разума чем-то таким же естественным, как дыхание для тела. Память его была натренирована так, что ему не требовалась карта. Короче говоря, хоть он и совершил катастрофическую ошибку, но знал, что его разум и тело справятся с самыми экзотическими проявлениями человеческого духа.
А самое главное — у него была причина жить. Это было нечто большее, чем слепое желание сохранить себя самого, возникшее уже в первой частице ДНК, когда та решила дать жизнь другим частицам. У него было кого любить и к кому возвращаться, была своя страна — Эутопия, Хорошая Земля, которую народ создал две тысячи лет назад на новом континенте, оставив за собой ненависть и ужасы Европы, забрав труды Аристотеля и придя в конце концов к мысли, что «цель народа есть достижение всеобщей гармонии».
Язон Филиппо возвращался на родину.
Он встал и пошел на юг.
Это случилось в тетраду, в день, который его преследователи называли онсдаг, а через полутора суток, на закате солнца, в день, называемый торсдаг, он все еще пробирался по лесу, шатаясь из стороны в сторону, с песком, скрипящим на зубах, и животом, приросшим к позвоночнику. Он шел на дрожащих ногах, отгоняя тучи мух, которых притягивал пот, выступающий на коже. Далеко позади слышался лай гончих псов.
Звук рога, похожий на долгий металлический рев, донесся из-за деревьев. Они шли по его следам, а он не мог двигаться быстрее конных преследователей. Никогда уже ему не увидеть звезд.
Рука Язона машинально коснулась оружия. «По крайней мере, нескольких из них я возьму с собой…» Хотя, нет, ведь он эллин, никого не убивающий без причины, даже варваров, желающих лишить его жизни только потому, что он нарушил одно из их табу. «Стану под голым небом, приму в себя пули и уйду во тьму, помня о Эутопии, обо всех своих друзьях и прежде всего о Ники — моей любви…»
Краем глаза он заметил, что вышел уже из соснового леса и идет через березовую рощу. Свет золотил листья деревьев и ласкал их стройные белые стволы. Откуда-то спереди донесся рокот мотора.