Присев на самый краешек отцовского кресла, чтобы нанести как можно меньше ущерба, Байрон взял листок плотной белой бумаги и отцовскую ручку и тщательно, с помощью стрелочек, изобразил схему движения «Ягуара» по Дигби-роуд. Он пометил и веревки с бельем, и то цветущее дерево. Затем, тоже с помощью стрелочек, показал, где автомобиль резко свернул влево и затормозил на обочине. То место, где они оставили девочку с красным велосипедом, он пометил кружком. Она упала совсем рядом с машиной, но так, что только он один мог ее видеть.
Нарисованную схему Байрон тщательно сложил и сунул в карман, затем положил на место ручку, а кресло протер полой рубашки, чтобы уж никаких следов не осталось, чтобы отец ни в коем случае не догадался, что Байрон осмелился нарушить запретную границу. Он уже собирался уходить, когда в голову ему пришла мысль насчет еще одного эксперимента.
Он опустился на колени, а потом прилег на ковер, прижавшись к нему верхней частью туловища, стараясь принять в точности ту же позу, в какой лежала та девочка под своим красным велосипедом – на боку, поджав к подбородку колени и крепко обхватив их руками. Если бы с ней действительно ничего не случилось, она, наверное, сразу должна была бы вскочить и поднять крик. Люси, например, мгновенно начинает орать во все горло, стоит ее случайно задеть или оцарапать. Возможно, полиция уже сейчас разыскивает его мать…
– Ты что это здесь делаешь?
Байрон, вздрогнув от неожиданности, вскочил и повернулся к двери. Дайана так и осталась стоять на пороге, словно не решаясь пройти чуть дальше. Невозможно было догадаться, сколько времени она уже там стоит.
На всякий случай Байрон несколько раз перекувырнулся на ковре, делая вид, что просто играет тут, как самый обыкновенный мальчик, пусть даже довольно большой и весьма неуклюжий. Кувыркаясь, он так спешил, что у него закружилась голова, а мышцы в руках и ногах отозвались острой болью. Мать рассмеялась, и кубики льда в стакане, который она вечно держала в руке, зазвенели, точно осколки стекла. Поскольку ужимки Байрона явно ее развеселили, он решил еще разок перекувырнуться, изображая не в меру разошедшегося младенца, а затем, стоя на коленях, посмотрел на мать и сказал:
– Может, нам завтра лучше на автобусе в школу поехать?
С кувырками он все-таки явно переусердствовал: перед глазами все плыло, а мать так и качалась из стороны в сторону.
– На автобусе? – переспросила она и снова засмеялась: – Это еще зачем?
– Ну, или на такси. Как мы обычно ездили, пока ты не научилась водить машину.
– Но в этом нет никакой необходимости. Во всяком случае, с тех пор, как ваш папа научил меня водить…
– Мне просто показалось, что для разнообразия было бы неплохо.
– У нас же есть «Ягуар», милый. – На мать его доводы не оказали никакого воздействия, сбить ее было невозможно. – Папа купил его специально для того, чтобы я могла возить вас в школу.
– Вот именно! И он такой новенький! Нам следует его поберечь и не пользоваться им постоянно. И потом, папа всегда говорит, что женщины водить машину не умеют.
Услышав это, мать расхохоталась.
– Н у, это-то уж точно неправда. Хотя твой отец, безусловно, человек очень умный. Куда умнее меня. Я-то ни разу ни одной книги до конца не дочитала.
– Неправда! Ты читаешь журналы. И книги по кулинарии.
– Да, но там полно картинок. А в умных книгах одни слова.
Они немного помолчали. Во время этой паузы мать изучала порезы у себя на руке, поворачивая ее то ладонью вверх, то ладонью вниз. И вокруг словно все исчезло, только лился из окна поток света, и в нем плясали крошечные серебристые пылинки. Только часы на камине тикали на редкость настойчиво.
– Сегодня утром нам просто пришлось немного отклониться от привычного маршрута, только и всего, – тихо сказала Дайана. Потом глянула на часы и охнула: – Боже, вам давно пора купаться и спать! – И мгновенно, точно кто-то щелкнул выключателем, она превратилась в такую знакомую, обычную маму. Так зонтик, раскрывшись, принимает свою привычную форму. Мать с улыбкой посмотрела на Байрона и предложила: – Если хочешь, можешь взбить себе самую пышную пену. Ты, кстати, уверен, что ничего в папином кабинете не трогал?
Но она так ни слова и не сказала о том, что случилось утром!
Один день недели сменялся другим, и все шло, как всегда. И никто к ним так и не явился арестовывать Дайану. И солнце каждое утро всходило, описывало по небу широкую дугу, а потом исчезало где-то за пустошью. И по небу пробегали облака, которые то щекотали длинными, словно костлявыми, пальцами отроги холмов, то вдруг, словно рассердившись, темнели и разрастались, превращаясь в тучи. А ночью всходила луна, бледная копия солнца, и ее свет разливался по холмам, отбрасывая серебристо-синие тени. Мать на всю ночь оставляла окна в спальнях открытыми, чтобы впустить как можно больше свежего воздуха, и было слышно, как на пруду кричат гуси, а где-то в темноте тявкают лисицы.
Дайана, как всегда, продолжала хлопотать по хозяйству. Она просыпалась в половине седьмого по звонку будильника. Глотала свою таблетку, запив ее водой, и вставала, то и дело поглядывая на часы, чтобы не опоздать. Надевала одну из своих старомодных узких юбок, которые так нравились отцу, и готовила Байрону очередной «здоровый завтрак». К среде она уже сняла бинт с руки, и теперь в ее внешности не осталось уже ничего, напоминавшего о том утре на Дигби-роуд. Даже Джеймс, похоже, забыл о прибавленных секундах.
И только Байрон все отлично помнил. В тот день изменилось время. В тот день его мать сбила девочку. Только она этого не заметила, а он заметил. И все это он знал совершенно точно, и эта истина не давала покоя его душе, точно заноза, застрявшая в пятке, и хотя он старался никак эту истину не тревожить, порой все же забывал проявить необходимую осторожность, и «заноза» сразу же острой болью напоминала о себе. Он пытался чем-то отвлечь себя, играл со своими солдатиками или упражнялся, делая разные фокусы, чтобы потом продемонстрировать их Джеймсу, но та утренняя сцена то и дело вставала у него перед глазами. Причем в мельчайших подробностях, словно теперь все это принадлежало только ему одному. Он вспоминал полосатое платье той девочки, ее черные косички цвета лакрицы, сбившиеся гольфы, вращающиеся колеса красного велосипеда. Нельзя что-то сделать и думать, что можешь избежать последствий сделанного. Если ты вел себя, как последний «ignoramus», мистер Ропер все равно заставит тебя в наказание написать определенное количество строчек; если ты кинешь через ограду камень в пруд, по воде непременно разойдутся круги, похожие на раскрывшиеся венчики цветов. Ничто в мире не случается само по себе. И пусть его мать ни в чем не виновата, пусть никто не знает про этот несчастный случай, эхо случившегося рано или поздно все равно их настигнет. Байрон прислушивался ко всем часам в доме, которые тикали и звонили, отмечая очередной этап своего движения сквозь время.
Он твердо знал: когда-нибудь – если не сейчас, то в будущем – кому-то обязательно придется за это заплатить.
Глава 6
Оранжевая шляпа
Джим опрыскивает столик у окна. Один раз. Второй. Потом вытирает. Один раз. Второй. У него своя собственная бутылка с антибактериальным многоцелевым аэрозолем и своя голубая тряпка.
Стоит начало декабря, небо закрыто тучами, и кажется, вот-вот пойдет снег, только он почему-то все не идет. Но, возможно, снег все-таки выпадет, и тогда получится настоящее «белое Рождество», что было бы просто замечательно. И потом, это будет первый снег за то время, что он живет в кемпере. Покупатели стрелой проносятся через автостоянку, таща огромные сумки и цепляющихся за них малышей, от холода все кажутся какими-то нахохлившимися и взъерошенными, в ледяном воздухе словно рассыпан перец, так щиплет в носу. Некоторые украсили себя шарфами и шапками с рождественскими сюжетами, у одной девочки на шапочке даже торчат оленьи рога, и из-за них шапка все время сползает набок. Вся эта суета происходит на фоне пестрых холмов Кренхемской пустоши, вершины которых устремлены в холодное серое небо. Зеленые, желтые, розовые и пурпурные пятна на склонах холмов – это папоротники, вереск, дикие орхидеи и травы, обожженные холодом и кое-где побуревшие. Вдали виднеется «Бесли Хилл», и Джим различает вокруг него разные строительные механизмы. Ходят слухи, что там будет новый микрорайон из пятнадцати роскошных пятизвездочных особняков. С тех пор как построили Кренхем-вилледж, строительство началось и по всей пустоши. Там и сям возникают новые стройплощадки, причем возникают внезапно, точно из-под земли, и они похожи на вылезшие из могил кости некогда похороненных здесь людей.
– Тебе что, делать нечего? – говорит, появляясь у Джима за спиной, мистер Мид, маленький человечек с аккуратными усиками. У мистера Мида есть свой собственный набор парковочных конусов, которыми, в случае чего, всегда можно выгородить место на стоянке.
– Тебе что, делать нечего? – говорит, появляясь у Джима за спиной, мистер Мид, маленький человечек с аккуратными усиками. У мистера Мида есть свой собственный набор парковочных конусов, которыми, в случае чего, всегда можно выгородить место на стоянке.
– Я с-с-с…
Но мистер Мид не дает ему договорить. Так, собственно, делают все. Наверное, людям неприятно, когда человек так сильно заикается, что смотреть больно.
– Между прочим, Джим, у тебя шляпа набок съехала.
Действительно съехала, потому что она ему мала. И потом, разве это шляпа? Во всяком случае, это явно не серьезная шляпа. Во-первых, она оранжевая, как и его форменная футболка, фартук и носки, во-вторых, сделана из мягкого пластика, хотя и претендует называться «трилби», то есть вполне мужской шляпой. Единственный человек, который такой шляпы не носит, – это мистер Мид, потому что он управляющий. В конце концов, и от членов королевской семьи не стоит ждать, чтобы они размахивали флажками или вывешивались из окон, пусть все прочие подобным образом выражают свои патриотические чувства, завидев их.
Джим поправляет оранжевую шляпу, и мистер Мид удаляется, чтобы собственноручно обслужить какую-то посетительницу. А новая повариха, конечно, снова опаздывает.
И дело не в том, что посетителей в кафе слишком много. Несмотря на все недавние усовершенствования, за столиками только двое мужчин, застывших над своим кофе в такой неподвижности, что может показаться, будто они замерзли насмерть. Самая живая вещь здесь – это искусственная елка из фиброволокна, ее поставили на лестничной площадке, чтобы она приветствовала посетителей, которые поднимаются в кафе из супермаркета, расположенного на первом этаже, елка мигает разноцветными огоньками – зелеными, красными, синими. Поглядывая на нее, Джим брызгает на столик аэрозолем и протирает его тряпкой. Один раз. Затем второй. На такой работе подобное повторение действий вполне допустимо. Отчасти это заменяет процедуру с волшебной клейкой лентой; ничего, вечером Джим вернется в свой домик на колесах и сможет воспроизвести весь ритуал правильно, то есть проделать все строго двадцать один раз.
Чья-то тонкая рука дергает его за рукав.
– Вы пропустили мой столик, – говорит какая-то женщина. Ага, это та самая, которую только что обслуживал мистер Мид. Джим выдергивает руку из ее цепких пальцев, словно они его обожгли. Да он даже в глаза ей посмотреть не может!
На прогулке обитатели «Бесли Хилл» всегда шли рядом друг с другом и никогда друг к другу не прикасались. Если няньки кому-то и помогали одеться, то делали это неторопливо, спокойно, прекрасно понимая, что могут невольно вызвать у пациента панику.
– Вы что, не видите? – раздраженно говорит Джиму посетительница, словно он какой-то дурак, и указывает на столик в центре зала. Она выбрала тот, что стоит на одинаковом расстоянии и от окна, и от сервировочного стола у противоположной стены. На спинке стула уже висит новенькое пальто дамы, на столе возле баночек с приправами и бумажными пакетиками с сахаром стоит ее чашка кофе. Джим следует за ней, и она приподнимает свою чашку, чтобы он мог вытереть столик. Лучше бы все-таки она не стояла так близко от него! У Джима начинают дрожать руки. Женщина нетерпеливо вздыхает и говорит:
– Бог знает, что тут творится в вашем кафе! Может, на его переустройство и истрачена огромная сумма, да только все равно это дешевка. Ничего удивительного, что здесь так пусто.
Джим брызгает аэрозолем. Два раза. Потом еще раз. Вытирает. Два раза. И еще раз. Чтобы немного расслабиться, он старается полностью освободить свои мысли, как ему вечно советовали медсестры. Он представляет себе белый свет, как он плывет в нем… но тут чей-то крик резко возвращает его к реальности, сокрушая только что созданную им защиту:
– Черт бы побрал эти проклятые ступеньки! О-о-о! Чтоб вас всех!..
Нет, в таких условиях невозможно продолжать работать! Джим украдкой бросает взгляд на особу, что хватала его за рукав. Вид у нее в высшей степени оскорбленный, как, впрочем, и у мужчин, что до этого казались абсолютно замороженными. И все они смотрят на мигающую елку.
– Чтоб меня черти взяли! – говорит елка.
Интересно, думает Джим, а мистер Мид знает, что елка не только мигает, но еще и разговаривает и даже непристойно ругается? Но тут из-под елки показывается физиономия новой поварихи Айлин, она поднимается наверх с таким видом, словно ей пришлось карабкаться по голой отвесной скале.
– Вашу мать… – отчетливо произносит она.
Вспышка, вспышка, вспышка – это елка ей отвечает.
Кстати, поварихе не полагается пользоваться лестницей для посетителей. Ей следует подниматься по служебной лестнице. Этого нарушения порядка вполне достаточно, чтобы Джима начало трясти. Кроме того, своими воплями и неожиданным появлением эта грубиянка нарушила ритуал, и теперь ему придется снова пшикать аэрозолем и вытирать, пшикать и вытирать…
– Послушайте, я вовсе не намерена торчать здесь весь день! – возмущенно говорит ему посетительница. – Может, наконец отойдете от моего столика? Очень вас прошу!
Джим старается не думать об Айлин, но ощущает ее, словно приближающийся фронт непогоды. Трудно притвориться, что ее как бы не существует. Иногда он слышит, как она смеется на кухне с двумя другими молодыми девицами, и в ее смехе столько веселья и недвусмысленности, что он пробуждает в душе Джима чудовищный хаос, и ему приходится, закрыв уши руками, выжидать, когда этот хаос уляжется. Айлин – женщина высокая, ширококостная, со спутанной гривой золотисто-рыжих, «тициановских», волос, ее волосы лишь чуточку темнее дурацких шляпок, которые обязаны носить все служащие кафе, а посредине идет ослепительно белый пробор. На ней зеленое пальто цвета падуба, которое трещит по швам в тщетных попытках удержать в себе ее могучее тело.
– Ради бога! – почти кричит надоедливая посетительница. – Я всего лишь попросила вас вытереть стол. Да что с вами, в конце-то концов? Где управляющий?
Айлин хмурится, словно услышала что-то неприятное, и идет в сторону кухни. Сейчас ей придется пройти совсем близко от Джима, и он начинает все снова: пшикает и вытирает, пшикает и вытирает. Он должен освободить свои мысли…
– Скорей, скорей, поторопитесь, пожалуйста! – не унимается эта противная особа.
Несмотря на немалые размеры Айлин, походка у нее удивительно легкая и быстрая. Противная особа стоит точно у нее на пути. Господи, почему же она не отойдет в сторону? – в ужасе думает Джим. И почему Айлин идет здесь, а не поднялась на кухню по служебной лестнице? Она надвигается на эту особу, как скала, сейчас попросту сомнет ее. Джим дышит часто-часто, в ушах у него поднимается звон. Если эта особа сейчас не отойдет, если он сейчас не сделает все правильно, случится нечто ужасное…
Влево, вправо, влево, вправо. Влево, вправо. Его рука дергается так быстро, что мышцы горят огнем. Кончики пальцев покалывает от напряжения.
Айлин уже почти рядом.
– С-стол, – с трудом выговаривает он, потому что процесс вытирания явно не помогает, так что придется все-таки прибегнуть к словам, – п-привет…
– Что это вы такое говорите? – возмущается противная особа и подходит к Джиму еще ближе, чтобы получше расслышать. И Айлин, точно вода в распахнутые ворота шлюза, устремляется дальше, в сторону кухни. Опасность миновала.
Но Айлин то ли случайно задела стул, то ли не совсем случайно, но он так и подпрыгнул, когда она проходила мимо, и пальто, висевшее на спинке, соскользнуло на пол, став похожим на шелковую лужу.
– Чтоб тебя! – Айлин и не подумала остановиться.
Это катастрофа. И опасность по-прежнему угрожает Джиму.
– Извините! – восклицает противная особа так пронзительно, что это слово тут же приобретает совершенно противоположное значение. – Извините, мадам! Вы что, даже поднять мое пальто не намерены?
Но Айлин, не оборачиваясь, движется в сторону кухни.
– Немедленно поднимите мое пальто! – приказывает противная особа.
– А чего самой-то не поднять? – бросает Айлин через плечо.
У Джима сердце пускается бешеным галопом. Пальто лежит у его ног.
– Я этого так не оставлю! – угрожающим тоном заявляет противная особа. – Я сию же минуту вызову управляющего. Я на вас жалобу напишу!
– Да пожалуйста, – говорит Айлин и вдруг – о нет, только не это! – останавливается. Похоже, теперь она уже никуда не собирается уходить. Поворачивается к противной особе и смотрит на нее в упор, та тоже не отводит глаз. А Джим по-прежнему торчит между ними и все пшикает и вытирает, пшикает и вытирает, шепча при этом: «Привет, солонка! Привет, подсвечник!» Ему необходимо, чтобы все встало на свои места, чтобы все было, как прежде. Вот если бы еще это пальто каким-то чудом вновь очутилось на спинке стула! Он закрывает глаза и нащупывает в кармане свой любимый брелок с ключами. Думает о клейкой ленте и о том, что нужно сохранять спокойствие, но ничего не помогает. Этой приставучей женщине не поздоровится. И Айлин тоже не поздоровится. Не поздоровится и всем посетителям супермаркета, и мистеру Миду, и девицам на кухне, а виноват будет только он, Джим…