Были у Байрона и другие соображения: теперь, когда школьная неделя позади, впереди маячит уик-энд и неизбежный приезд отца, а значит, достаточно самой маленькой ошибки, и отец сразу догадается насчет Дигби-роуд. Дома Байрон с бешено бьющимся сердцем наблюдал за матерью – как она приносит из сада и ставит в вазы свежие розы, как укладывает волосы феном, как проверяет время по телефону, чтобы убедиться, что ее наручные часики идут точно. И пока Дайана носилась из комнаты в комнату, проверяя, чистые ли полотенца в ванной, и поправляла стопку «Ридерз Дайджест» на кофейном столике, Байрон незаметно пробрался в гараж и в очередной раз самым внимательным образом осмотрел «Ягуар», светя себе фонариком, но опять никаких следов наезда не обнаружил.
Они ждали отца на станции вместе с другими встречающими – по вечерам в пятницу там всегда собиралось много народу. Было все еще слишком жарко, чтобы торчать на солнцепеке, и они спрятались в тень у ограды на дальнем конце платформы и чуть в стороне от остальных. В конце концов, думал Байрон, отец каждый день у себя в банке имеет дело с людьми, и вряд ли ему будет приятно, если, сойдя с поезда, он увидит, как мама оживленно болтает с кем-то. Ждали они довольно долго, и Дайана то и дело доставала из сумочки пудреницу и смотрелась в зеркальце, проверяя, все ли у нее на лице в порядке. Байрон тем временем учил Люси определять время, сдувая семена с головок одуванчиков, но воздух был настолько плотным и неподвижным, что даже эти легкие семена улетали не особенно далеко.
– Вот и тринадцать часиков пролетело, – пела Люси, – а теперь пятнадцать…
– Ш-ш-ш, тише вы оба, – сказала им мать. – Вон поезд подходит.
На привокзальной площади захлопали дверцы автомобилей, матери с детьми устремились на перрон. Там, где до этого висело неподвижное белое марево жары и царило почти полное безмолвие, теперь началось буйство красок, движение, смех.
Байрон хорошо помнил, как однажды они опоздали встретить отца – это случилось, когда мать еще не умела водить машину, – и приехали на такси. В такси Сеймур, разумеется, не сказал ни слова – невежливо выказывать недовольство при посторонних, – но стоило им войти в Кренхем-хаус, и тут же разразилась гроза. Неужели Дайана не понимает, как это унизительно, когда он, один-единственный из всех, остался стоять на платформе? Неужели ей это безразлично? Нет-нет, твердила она, она просто чуточку ошиблась, не рассчитала время. Но отец не унимался. Ошиблась? Она что, не умеет определять время? Неужели и этому мать не удосужилась ее научить? Байрон даже под одеяло спрятался и плотно зажал уши руками, чтобы не слышать. Но каждый раз, стоило чуть разжать руки, до него доносился плач матери и гневный рев отца, а потом, несколько позже, из их спальни послышались совсем другие звуки, куда более тихие, – казалось, отцу не хватает воздуха, и он, задыхаясь, ловит его раскрытым ртом. Вообще-то так очень часто бывало.
Поезд остановился у платформы. Люси и Байрон смотрели, как другие отцы здороваются со своими детьми. Некоторые хлопали сыновей по плечу, некоторые обнимали. Люси радостно засмеялась, увидев, как какой-то мужчина швырнул свой кейс на землю и подхватил дочку на руки.
Сеймур вышел последним. Солнце светило ему прямо в спину. Казалось, что к ним приближается некая зловещая черная тень, и они, все трое, невольно примолкли. Сеймур влажно чмокнул жену в щечку и сказал:
– Здравствуйте, дети. – Никого из них он не поцеловал.
– Здравствуй, папа.
– Здравствуй, дорогой. – Байрон заметил, как мать незаметно провела пальцами по щеке, словно стирая с нее след отцовского поцелуя.
Сеймур уселся на пассажирское сиденье и положил кейс на колени. Он всегда чрезвычайно внимательно следил за каждым действием Дайаны – как она поворачивает ключ в замке зажигания, как ставит под нужным углом спинку своего сиденья, как отпускает ручной тормоз. И она, чувствуя, что он за ней наблюдает, нервничала и то высовывала кончик языка изо рта, то прятала обратно, то закусывала нижнюю губу, то облизывала ее.
– Зеркало, сигнал, разворот, – скомандовал Сеймур, когда «Ягуар» выехал с вокзальной площади.
– Да, дорогой. – Пальцы Дайаны, лежавшие на руле, чуть дрожали, она то и дело убирала за ухо непослушную прядь.
– А теперь ты, наверно, начнешь перестраиваться в левый ряд?
Байрону казалось, что на уик-энд даже погода всегда меняется, становится холоднее. Он часто замечал, что и мать, когда отец приезжает домой, начинает нервно ощупывать вырез своего кардигана, словно ее знобит.
* * *Но, несмотря на все опасения Байрона, визит отца прошел вроде бы гладко. Люси ни словом не обмолвилась насчет их поездки по Дигби-роуд. Мать тоже промолчала. «Ягуар» она, как обычно, поставила в гараж, не упомянув о том, что ей пришлось один раз очень резко затормозить, отчего она съехала на обочину. И о тех двух секундах речь не заходила. Отец, повесив костюм в гардероб, надел вельветовые джинсы, куртку из харрисского твида[21] и шелковый шейный платок. Это была его обычная загородная одежда. Впрочем, на нем любая одежда выглядела какой-то твердой, несгибаемой, как картон, хотя предполагалось, что домой он приезжает, чтобы расслабиться. Сперва он прочитывал у себя в кабинете газеты, затем в сопровождении матери совершал субботнюю прогулку к пруду и смотрел, как она бросает зерна уткам и гусям. Затем мать стирала привезенные им рубашки и белье и вывешивала все это на солнце. Примерно так, думал Байрон, в королевской резиденции вывешивают «Юнион Джек», извещая всех, что королева дома. Только у них во дворе ветерок шевелил не государственный флаг, а отцовские трусы и майки. И только в воскресенье за ланчем все вдруг пошло наперекосяк.
Глядя, как Дайана накладывает ему на тарелку овощи, Сеймур спросил, как у Байрона идет подготовка к экзаменам на стипендию. Смотрел он при этом только на руки жены, которая ложкой подкладывала ему картофелины одну за другой, так что Байрон даже не сразу понял, что отец обращается к нему и ждет от него ответа. Он сказал, что у него все хорошо, и перехватил улыбку матери.
– Так же хорошо, как у этого мальчика Лоу?
– Да, папа. – В столовой были открыты все окна, и все равно почему-то стояла страшная духота. Жара вливалась снаружи, похожая на густой суп.
Байрон никак не мог понять, почему отец так не любит Джеймса. Он знал, что после той истории с мостом Андреа Лоу звонила отцу и жаловалась, после чего отец и пообещал ей обнести пруд изгородью, но после этого все вроде бы успокоились. На рождественской вечеринке их с Джеймсом отцы пожали друг другу руки и сказали, что не держат друг на друга зла. И все же с тех пор Сеймур постоянно твердил, что Байрону следует завести себе других друзей, «у этого мальчика Лоу» голова забита всякими дурацкими и совершенно неосуществимыми идеями, говорил он, хоть его отец и является QC[22] и профессором университета.
Дайана сняла фартук и села за стол. Отец посолил жареную курицу и заговорил о беспорядках в Ирландии, о волнениях среди шахтеров, о том, что все происходит именно так, как они и ожидали, и мать с энтузиазмом ему поддакивала. И вдруг он спросил:
– А как поживает наш новый «Ягуар»?
У Байрона екнуло сердце. И внутри стало холодно и пусто.
– Что, прости? – переспросила Дайана, явно не ожидавшая такого вопроса.
– Матери других учеников по-прежнему обращают на нее внимание?
– Господи, да все только и мечтают, чтобы им так же повезло, как мне! Сядь, пожалуйста, прямо, Байрон.
Байрон украдкой глянул на Люси. Она так растянула губы, что казалось, рот у нее от уха до уха.
– Мне кажется, что было бы неплохо прогуляться с ней после ланча.
– Ты имеешь в виду Люси? – спросила мать.
– Я имею в виду нашу новую машину! – сказал отец. – Наш «Ягуар».
Мать слегка кашлянула, словно поперхнувшись. Совсем чуть-чуть, но отец так и вздернул голову. Положив нож и вилку, он выждал, внимательно глядя на Дайану, а потом спросил:
– В чем дело? Разве с машиной что-нибудь случилось?
Дайана взяла со стола стакан с водой. Кажется, руки у нее слегка дрожали, потому что было слышно, как звенят в стакане кубики льда.
– Нет, ничего, я просто хотела… – Но чего бы она хотела, она так и не сказала, словно передумав заканчивать фразу.
– Чего бы ты хотела, Дайана?
– Чтобы ты перестал называть «Ягуар» «она». Точно одушевленное существо.
– Что, прости?
Она улыбнулась и ласково коснулась руки отца:
– Это же машина, Сеймур. Это не женщина.
Байрон засмеялся. Ему хотелось, чтобы и отец понял: это просто шутка, ни капли для него не обидная. На самом деле Байрону хотелось не просто смеяться, ему хотелось смеяться до слез, хотелось схватиться за живот и выть от смеха. Что, учитывая потенциальную серьезность ситуации, было бы также в высшей степени разумно. Мать, вечно твердившая, что она женщина необразованная, частенько выдавала весьма неожиданные сюрпризы. Байрон, перехватив взгляд Люси, кивнул ей, приглашая сестренку присоединиться к веселью. Вероятно, оба испытывали невероятное облегчение от того, что не нужно ничего говорить, не нужно даже упоминать о той тайне, во всяком случае, Люси так захохотала, что едва усидела на стуле, и даже косички нечаянно окунула в подливку. Но, украдкой глянув на отца, Байрон увидел, что тот сидит с каменным лицом, а над верхней губой у него выступили маленькие капельки пота.
– Они что же, надо мной смеются?
– Конечно нет! – поспешно возразила мать. – В чем дело, дети? Я ничего смешного не вижу.
– Я всю неделю работаю, как каторжный, – медленно начал отец, отчетливо произнося каждое слово, словно слова были слишком сложной формы и, выходя изо рта, застревали между зубами, – и все это только ради вас. Я купил тебе «Ягуар». Больше никто своим женам таких подарков не делает. Механик в гараже просто ушам своим поверить не мог.
Чем больше он говорил, тем старше казался. А мать все кивала, все приговаривала: «Я знаю, дорогой, знаю». Байрон знал, что у его родителей огромная разница в возрасте – целых пятнадцать лет! – но в этот момент отец казался единственным родителем в комнате.
– Прошу тебя, Сеймур, – сказала Дайана, – давай обсудим это после ланча, хорошо? – И бросила выразительный взгляд в сторону детей. – Кстати, дорогой, на сладкое у нас воздушный пирог. Твой любимый, «шварцвальдский».
Отец изо всех сил старался скрыть, что ему приятно это слышать, но удовлетворенная улыбка все равно проступила у него на лице, сурово сжатые губы обмякли, но эта почти детская улыбка была словно перевернута вверх ногами, потому что уголки отцовских губ по-прежнему смотрели вниз. Слава богу, он снова взял в руки вилку и нож, и трапеза закончилась в полном молчании.
С отцом вечно так, думал Байрон. Иной раз выражение его лица вдруг становилось совсем детским, но он тут же сердитой гримасой старался прогнать прочь этого невесть откуда взявшегося ребенка. В гостиной висели две его детские фотографии в рамках. Первый снимок был сделан в саду возле их дома в Рангуне. На нем Сеймур был в матросском костюмчике и держал в руках игрушечный лук и стрелы, а за спиной у него виднелись пальмы и какие-то огромные цветы, у которых лепестки были величиной с ладонь. Но, судя по тому, как он держал свои игрушки (как бы отстранив от себя), легко было догадаться, что он с этими игрушками никогда не играет. На второй фотографии он был запечатлен вместе с родителями в момент прибытия в Англию, когда они только-только сошли с парохода. Сеймур выглядел замерзшим, испуганным и смотрел не в объектив, а себе под ноги, его матросский костюмчик был весь измят и сидел как-то криво. Даже мать Сеймура на этой фотографии не улыбалась. «Ты просто представить себе не можешь, до чего тебе повезло, – частенько повторял Байрону отец. – Мне-то за все в жизни пришлось бороться. У нас ведь не было совершенно ничего, когда мы вернулись в Англию. Ничего!»
Фотографий Дайаны в гостиной не было ни одной. И о своем детстве она никогда не рассказывала. Было просто невозможно себе представить, что и она когда-то была маленькой девочкой, а не только их мамой.
У себя в комнате Байрон снова внимательно изучил секретную схему района Дигби-роуд. Зря, думал он, Дайана вздумала комментировать привычку Сеймура называть их автомобиль «она». И зря сам он, Байрон, так расхохотался. Они явно выбрали не самый удачный день, чтобы продемонстрировать несогласие с отцом. Вспомнив то, что случилось за ланчем, Байрон почувствовал в низу живота какую-то противную холодную пустоту – примерно такое же ощущение он испытал во время коктейля, который его родители устроили на прошлое Рождество для родителей других учеников «Уинстон-хаус». Снизу, из кухни, доносились громкие голоса, но Байрон старался не прислушиваться, потому что отец уже почти кричал. Но он все равно все слышал, даже когда пытался что-то напевать себе под нос, и глаза его незаметно наполнились слезами, а линии на схеме Дигби-роуд вдруг расплылись, превратившись в пятна, и деревья за окном стали похожи на мазки зеленой краски по синему фону. Затем в доме вдруг стало так тихо, словно все в нем умерло, превратилось в прах, и Байрону стало страшно. Он на цыпочках прокрался в холл, но даже Люси нигде не было слышно.
Впрочем, мать он обнаружил на кухне, причем в полном одиночестве, и от этого испугался еще больше. Пришлось даже притвориться, будто он только что влетел в дом, прибежав откуда-то издалека.
– А где папа?
– Уехал в Лондон. У него там срочная работа.
– И «Ягуар» не осматривал?
У матери стало такое выражение лица, словно она не понимает вопроса.
– А зачем ему осматривать «Ягуар»? Он просто вызвал такси и поехал на вокзал.
– Почему же ты его не отвезла?
– Не знаю. Как-то времени не хватило. Что-то ты слишком много вопросов задаешь, мой милый!
Но больше она ничего не сказала, и Байрон испугался, что расстроил ее своими вопросами. Но вскоре мать снова повернулась к нему и подбросила в воздух целую стайку мыльных пузырей. Байрон засмеялся и стал ловить их пальцами, а она слегка подула, и один пузырь уселся ему прямо на кончик носа, точно белый бутон. Без отца дом снова казался теплым и уютным.
* * *Та рождественская вечеринка была затеей Сеймура. Ее устроили через несколько месяцев после неприятного случая с мостом через пруд. «Пора нам кое-что им продемонстрировать, этим родителям детишек из привилегированной школы», – сказал Сеймур. Были разосланы специальные приглашения, напечатанные на белых карточках. Дайана купила огромную елку, которая даже в холле доходила до потолка, и украсила дом разноцветными бумажными цепями. Отполировала деревянные панели на стенах, напекла крошечных пирожков-волованов с разными «сюрпризиками» внутри и надела по черешенке на каждую соломинку для коктейля. Пришли все, даже Андреа Лоу с мужем, королевским адвокатом.
Это был неразговорчивый человек в бархатном пиджаке и негнущейся манишке, который всюду следовал за женой, а сама Андреа не выпускала из рук бокал с вином и канапе в бумажной салфетке.
Дайана обнесла всех напитками, и гости принялись дружно восхищаться новыми полами с подогревом, кухонным оборудованием, купальными халатами цвета авокадо в ванной, шкафами в спальне, электрическими каминами и двойными герметичными рамами на окнах. Байрону было поручено принимать и развешивать пальто.
– Новые деньги! – донеслось до него. Это сказала одна из приглашенных матерей. Сам Байрон считал, что гораздо удобнее пользоваться десятеричной системой и новыми монетками. Мимо как раз проходил Сеймур, который явно услышал слова этой женщины. Байрону казалось, что и отцу новые деньги тоже нравятся, но у того было такое выражение лица, словно он только что обнаружил некий неприятный «сюрпризик» в своем воловане с грибами. Впрочем, отец никогда не любил овощи без мяса.
А потом Диэдри Уоткинс предложила поиграть в фанты или еще в какую-нибудь светскую игру – это Байрон тоже хорошо помнил, хотя его возможности стать свидетелем самой игры были теперь ограничены удобным потайным местечком на верхней площадке лестницы. «О да, давайте поиграем!» – обрадовалась Дайана. Она вообще любила такие забавы, и, несмотря на то что отец Байрона как раз подобных вещей не одобрял, разве что мог разложить пасьянс «солитер» или решить какой-нибудь особенно сложный кроссворд, все остальные согласились, что это великолепная идея, и ему, как хозяину дома, тоже пришлось участвовать в общей игре.
Он завязал Дайане глаза – правда, Байрону показалось, что действовал он несколько грубовато, но она не жаловалась, – и сказал, что теперь пусть она его найдет. В этом весь смысл игры, сказал он. «Моя жена любит поиграть. Не правда ли, Дайана?» Иногда у Байрона возникало ощущение, что отец перебарщивает, притворяясь весельчаком. И вообще отец гораздо больше нравился ему и был гораздо понятней, когда, например, рассуждал об Общем Рынке или туннеле под Ла-Маншем. (Он был ярым противником и того и другого.) Но игра началась, и столпившиеся в гостиной веселые подвыпившие гости то и дело со смехом окликали Дайану, и та ощупью пробиралась на зов, взмахивая руками и неуверенно спотыкаясь, и пыталась поймать очередного шутника.
– Сеймур? – звала она. – Где же ты?
Она трогала щеки, волосы и плечи чужих мужчин, но мужа так и не находила.
– Ох нет, – говорила она. – Боже мой, и вы тоже не Сеймур! – И все смеялись. Даже Андреа Лоу не выдержала и улыбнулась.
Качая головой, словно она у него страшно разболелась или он просто безумно устал и все это ему надоело – трудно было сказать наверняка, – отец Байрона потихоньку ушел к себе, но никто, кроме Байрона, этого не заметил. А Дайана все продолжала искать его в гостиной. Она бродила, натыкаясь на плотную толпу, и гости начинали как бы передавать ее друг другу, как мячик или куклу, и все при этом радостно кричали и смеялись, а один раз ее толкнули, и она чуть не упала прямо на елку, но и после этого все продолжала искать своего мужа, вытянув перед собой руки с дрожащими растопыренными пальцами.
Больше подобных вечеринок родители Байрона не устраивали. Отец сразу заявил, что следующее такое сборище состоится только через его труп. Да и самому Байрону казалось, что дом у них недостаточно гостеприимный для шумных вечеринок. Но, вспоминая ту вечеринку и то ощущение дурноты и смущения, которое он испытывал тогда, глядя, как толпа гостей швыряет его мать из стороны в сторону, точно кусок плавника, Байрон снова подумал, что зря мать не промолчала, когда отец завел разговор про их новый «Ягуар».