Коварный замысел Овчины-Телепнева удался.
К Новгороду с сильной дружиной подошел Никита Оболенский, но князя Старицкого там не застал, о чем послал известие Овчине-Телепневу. Лазутчики Шуйских донесли, что стан князя Андрея находится за Старой Руссой, в Тюхоли. Туда и поспешил Телепнев, отправив наказ Оболенскому в городе без его приказа разрухи не чинить, установить наблюдение за боярами.
Овчина прибыл к Тюхоли. Навстречу ему вышло войско князя Андрея. Овчина передал Старицкому, что не желает кровопролития и что у него есть послание великой княгини. Князь Андрей встретился с ним.
Тут Овчина-Телепнев показал, на что способен. Крестясь пред иконами, он клялся в благосклонности великой княгини, обещал то, о чем было договорено в Москве. Старицкий потребовал, чтобы Овчина поцеловал крест. Тот ничуть не смутился и сделал это.
Андрей поверил ему. Он с облегчением объявил по дружинам и в Новгород о прекращении противостояния, приказал распустить войско и спокойно отправился с Овчиной-Телепневым в Москву.
Княгиня Елена встретила брата покойного мужа обвинениями в измене. Князь Андрей изумился. Он не ожидал ничего подобного. Овчина же продолжал играть свою роль, изображал недоумение.
Встреча закончилась повелением великой княгини заточить в темницу князя Андрея Старицкого, посмевшего поднять мятеж. Вместе с ним туда угодили его жена и сын. Советников же боярских Елена приказала пытать немилосердно. Тридцать знатных персон, самых преданных князю Андрею, она велела повесить на столбах вдоль дороги на Новгород, дабы все люди, проезжавшие по ней, видели, какая кара ожидает тех, кто ослушается правительницу.
Подвергся опале и род Колычевых. Ивана, дядю Федора, заточили в темницу. Семья Степана Ивановича не подверглась физической расправе, но и боярин Колычев, и сын его Федор были отлучены от двора.
Шел год 1537 от Рождества Христова. Дмитрий Ургин прознал об опале Колычевых и субботним вечером заехал к ним, желая поддержать друга. Князь застал Федора в той же горнице, за оконцем которой по-прежнему шелестела ветвями береза, сильно выросшая. На столе, как и прежде, были разложены книги и горели восковые свечи.
– Это ты, Митя? – спросил Федор.
– Я. А что, не ждал?
– С нами, Колычевыми, теперь дружбу водить опасно. Ведь мы враги престола.
– Что ты мелешь, Федор? Какие враги?
– А такие же, как и те, что на столбах вдоль новгородской дороги висят, заживо гниют в темницах. А за что, Дмитрий? За то, что не пожелали терпеть унижения, поверили великой княгине, подло обманувшей всех.
– Но вас-то не тронули.
– Так я теперь должен спину гнуть перед Глинской и Овчиной? Этого не будет.
– Ладно, Федя, успокойся. Что случилось, то случилось. Удивительно, как князь Андрей доверился Овчине. Ведь знал же, сколь подла и гнусна душа его.
– Он поверил лишь потому, что Телепнев крест целовал в том, что княгиня обещала ему свою милость.
– Ты думаешь, она давала такую клятву?
– Не знаю, Дмитрий, да и знать не хочу. Бог рассудит всех.
– Все это так. Смотрю, ты опять за книги взялся?
– А я никогда и не оставлял их. Читал, как выпадет свободная минута.
– Ладно в юности, а сейчас-то?.. Ты и так человек ученый.
– Учиться надо всю жизнь, Митя. В знаниях великая сила.
– С тобой спорить – только время терять. Иван сегодня о тебе спрашивал. Чего, мол, не приходит? Неужто обиду какую затаил? Скучает он по тебе, Федя.
– И я скучаю, но что делать, если мне запрещено общение с ним? Что ты-то князю Ивану ответил?
– А не пришлось ничего отвечать. Елена увела его к себе, и хорошо. Что я мог бы сказать? Мать запретила тебе видеть его? А солгать язык не повернулся бы. Вот так, Федор Степанович, сын боярский! Иван теперь на полном попечении Овчины-Телепнева. Отблагодарила Елена князя за поход на Новгород. Он теперь стоит во главе опекунского совета, первый среди ближних бояр. Глинская же повелела величать себя не иначе как великой княгиней Московской и всея Руси. Бояре согласились с этим. Иного от них ждать не приходилось. Кроме Шуйских. Те вроде как и смирились, но видно, что притворно. Не сдались Шуйские, так что главная схватка за власть еще впереди. Против них Бельские, да и Глинские, братья Елены, в стороне не останутся. Овчина добился желаемого и успокоился, а напрасно. Первой полетит с плеч его голова, коли завяжется большая свара. А ее недолго ждать.
– Не пострадал бы Иван.
– Того не допустим.
– Теперь, Дмитрий, только ты и сможешь защитить юного государя.
– Ничего! И ты вернешься. Я добьюсь этого.
Колычев встал с лавки, подошел к Ургину.
– Нет, друг мой, ты не так меня понял.
Дмитрий удивленно посмотрел на Федора.
– О чем ты, Федя? Что-то я не узнаю тебя.
– И немудрено. Я принял решение уйти из Москвы.
– Что? – еще более удивился Ургин. – Как уйти? Куда?
– Далеко, на север, на Соловецкие острова, в монастырь послушником. Там я пройду испытания и приму постриг.
– Но почему? Неужели ты убоялся опалы?
– Не тебе ли знать, что Федор Колычев никогда и ничего не боялся!
– Но твое решение, Федя…
– Что? Напоминает бегство? Нет, друг мой, это не бегство, а прозрение.
– Прозрение?
– Именно, Митя! Как-то летом в храме услышал я слова Спасителя, что нельзя одновременно служить двум господам. Я не раз убеждался, что в них заключена великая правда. Я не могу служить княгине. Своими делами она вызывает у меня ненависть. Я люблю Господа нашего и рад служить ему. В этом, Митя, прозрение.
– Да! Наверное, ты прав, но каково без тебя станет твоим родителям? Мне? Ивану?
– С вами всегда будут мои молитвы.
– Батюшка с матушкой знают о твоем решении?
– Нет! До сего момента никто не знал. Теперь знаешь ты. Прошу тебя, Митя, никому об этом не говорить.
– Не скажу. Когда ты намерен покинуть Москву?
– Немедля, этой же ночью и уйду!
– Так если бы я не заехал сюда, то мы и не попрощались бы?
– Я зашел бы к тебе, не сомневайся.
– Но родители твои, когда ты уйдешь, будут беспокоиться! Почему ты не хочешь сказать им?
– Об этом не думай. Я сообщу им, куда пошел, с первой же оказией.
– А что мне ратникам сказать, если захотят тебя проведать? Тому же Григорию?
– Пока ничего. После – правду!
Дмитрий вздохнул.
– Тяжко мне прощаться с тобой, Федя, но отговаривать и задерживать не стану. Прощай, Федор!
– Прощай, Дмитрий! Даст Господь, свидимся еще, а нет, значит, не суждено.
Друзья крепко обнялись. Потом Дмитрий быстро и молча покинул дом Колычевых, направился к себе. Он верил, что еще увидит друга, но даже предположить не мог, как это произойдет.
Впрочем, в ту темную ночь 1537 года от Рождества Христова этого не знал никто. Даже сам Федор, в будущем Филипп, митрополит Московский и всея Руси. Ночью, в одежде простолюдина, не попрощавшись с родителями, он покинул дом и пошел из Москвы на север, в неизвестность, в историю своей страны.
Утром следующего дня князь Ургин приехал в Кремль около 10 часов. До этого он объехал посады и площадь, где обычно кипела ярмарка. В этот воскресный день торговые ряды не были заполнены и наполовину. Последнее время на Москву съезжались торговые люди лишь из ближних уделов. Остальные начали переправлять товары в другие города. Это было связано с неспокойной обстановкой в столице. Мрачной стала Москва, неприветливой.
За воротами Ургина встретил Тимофеев, с семи часов заступивший на службу.
– Приветствую тебя, Дмитрий! Ты опять разъезжаешь по Москве в одиночку? Почему не держишь при себе охрану?
– Здравствуй, Гриша! Слишком много вопросов задаешь. Сразу и не ответить. Держи коня, я проведаю Ивана, после поговорим.
– Тебе нет надобности идти во дворец, князь!
– Почему, Гриша?
– А потому, что Ивана вывез из Кремля князь Овчина. Он взял с собой пять дворцовых стражников.
– Что значит вывез? Куда?
– Слыхал, на новгородскую дорогу, показать юному государю повешенных бунтовщиков.
– Он что, совсем голову потерял, ребенку висельников казать?
– Ты у него спроси.
– Спрошу! Сколько наших в Кремле?
– Со мной трое. Я, Андрюша Молчун да Афанасий Дубина.
Ургин приказал:
– Ты и Молчун со мной, Дубину послать за Шлягой и Лихим. Пусть быстро собираются и догоняют нас.
– А мы куда?
– Туда же, куда и Овчина отправился.
Григорий улыбнулся.
– Чую, будет свара. Вот и славно! Я быстро.
– Давай, Гришка, жду.
Вскоре князь Ургин, Григорий Тимофеев и Андрей Молчун выехали из Троицких ворот Кремля и направились к новгородской дороге.
Отряд князя Телепнева-Оболенского в то время достиг виселиц. Здесь были казнены бояре, вставшие на сторону Андрея Старицкого.
Увидев трупы с посиневшими лицами, с вываленными изо рта языками, остекленевшими открытыми глазами, Иван отвернулся и прижался к Овчине, с которым ехал на одном коне.
Тот наклонился к мальчику и спросил:
Тот наклонился к мальчику и спросил:
– Ты что, государь, испугался?
– Да, боюсь, – ответил Иван.
– Кого, государь? Мертвецов? Так их нечего бояться. Опасаться следует живых, а мертвые вреда уже не принесут. Государь, смотри на этих висельников. Они хотели сжечь Москву, убить и тебя, и маму твою.
– За что? – не глядя на повешенных людей, прошептал испуганный Иван.
– Дядюшка твой пожелал захватить власть, занять твое законное место.
– Я боюсь их!
– Ну вот! Тебе радоваться надобно, что врагов твоих мы вовремя выявили и извели.
– А мне не радостно, а страшно и… жалко их.
– Запомни, государь, измену на Руси только каленым железом выжигают. Не ты, а тебя все бояться должны. Теперь будут, ибо изменников казнили от твоего имени. Так что подними голову и гляди. Привыкай. Тебе не раз предстоит… – Князь Овчина услышал приближающийся топот коней, обернулся. – А это еще кто спешит сюда? Ургин никак не угомонится! – Он приказал охране: – Князя пропустить, остальных остановить и держать в кольце до отдельной команды!
Но люди Овчины не смогли остановить ратников особой стражи. Те галопом прошли мимо и сдержали коней, вплотную подъехав к Овчине и великому князю.
Овчина-Телепнев гневно выкрикнул:
– Чего тебе надо? Кто звал сюда тебя и твоих людей?
Иван потянулся к Ургину.
– Дмитрий, мне страшно!
Тот обжег Овчину пронзительным взглядом.
– Отпусти Ивана!
– Что еще?
Но Дмитрий подхватил Ивана за руки, протянутые к нему, и тут же передал его Тимофееву.
– Подержи, Гриша, великого князя. Отъезжайте с Молчуном в сторону, покуда я с Овчиной поговорю.
Овчина-Телепнев резко обернулся к охране.
– Стража! Взять людей Ургина, забрать великого князя.
Ратники двинулись было с места, но на дороге от Москвы показались еще три всадника. Это спешили к начальнику Федор Шляга, Егор Лихой и Афанасий Дубина. Люди Телепнева замешкались и сами оказались в окружении ратников особой стражи.
На этот раз приказ отдал Ургин:
– Гриша, передай нашим людям, чтобы смотрели за охраной князя Овчины. Если что, разоружить ее, но никого не увечить, понял?
– Понял, князь! Это мы быстро.
Овчина сообразил, что сила на стороне Дмитрия, повернулся к нему.
– В чем дело, князь? Что за дерзость? Или ты забыл, кто пред тобой?
– Тебя разве забудешь? Захочешь, да не сможешь. Ты зачем сюда великого князя привез? Похвастать, как перевешал бояр, сложивших оружие и поверивших твоей лжи? Конечно, достойно похвалы. А ты не подумал, что Иван еще ребенок? Нашел забаву, дитя висельниками страшить! Или это входило в твои тайные планы? Запугать ребенка так, чтобы он умом тронулся? Потом легче будет влиять на него!
– Как ты смеешь, Ургин, так разговаривать со мной? – процедил сквозь зубы Овчина-Телепнев.
– Мой род познатнее твоего будет. Так что смею, князь Овчина. Великая княгиня не снимала с меня ответственности за безопасность великого князя. Да это и не в ее силах. А ты для меня не указ, не глядя на все твое положение.
– Что? – Рука Овчины дернулась к сабле, висевшей на боку.
Ургин усмехнулся.
– Ты за сабельку-то не хватайся, и вытащить не успеешь, как окажешься на земле. А может, ты желаешь сразиться со мной в честном поединке? Так давай! Отправим стражу с великим князем подальше и начнем. Но учти, драться в поединке – это тебе не города грабить, в чем ты отличился в Литве три года назад. Палач ты отличный, ничего не скажешь. Посмотрим, сколь силен в сражении.
– Не по чину мне драться с тобой, князь Ургин.
– Струсил? Не ожидал я от тебя этого. Впрочем, трусость иногда спасает жизнь.
– Ты горько пожалеешь о сегодняшней дерзости!
– Э-э, князь, сколько мне угрожали, не счесть, однако живой пока.
– Вот это ты верно сказал, что пока.
– Тебе не обо мне, о себе думать надобно, и не малолетнего князя пугать, а в оба глаза глядеть, как бы сабля чья голову не снесла. Творящим зло злом и воздастся.
– Все! Мне надоело слушать тебя, тем более продолжать разговор. Во дворце пред великой княгиней ответ держать будешь за свое хамское поведение.
– Я отвечу за слова свои, не впервой! Только ты, когда станешь расписывать княгине подробности нашей встречи, не забудь сказать, что твой отряд из шести человек без боя лапки задрал. То-то она довольна будет охраной великого князя.
– Оставь свои советы при себе!
– Конечно. – Ургин развернул коня и отдал команду ратникам особой стражи: – В Кремль, ребята! Гришка, великого князя держи крепко да не растряси!
Отряд Ургина скрылся за поворотом дороги, с двух сторон сжатой густым лесом.
Овчина же вытащил плетку, подъехал к поникшим стражникам и начал яростно хлестать их.
– Вот вам, скоты, за службу верную, вот вам за защиту и за храбрость! – Он махал плетью, покуда рука не устала, после чего приказал: – Домой! Там с вами отдельный разговор будет, воины!
Вернувшись в Кремль, Ургин ожидал немедленного вызова к великой княгине. Ведь разъяренный Овчина первым делом поспешил во дворец. Но время шло, а Дмитрия никто никуда не вызывал. Более того, дворец покинул и Овчина-Телепнев. Ургин отпустил стражников и остался в Кремле.
С ним остался и Григорий Тимофеев, который поправил на себе оружие и сказал:
– Что-то, Дмитрий, я последнее время Федора Колычева не вижу. Не захворал ли? Проведать бы его надобно.
– Не до того, Гриша.
– Почему?
– Не пойму я, Гриша, неужто Овчина не доложил Елене о нашей стычке?
Тимофеев пожал плечами.
– Кто знает, Дмитрий. Вроде и должен был. С другой стороны, невыгодно это ему.
– Невыгодно?
– Сам посуди, узнает княгиня о том, что мы спокойно Ивана у Овчины забрали, и как поведет себя? Похвалит князя? Вряд ли. Скорее уж обвинит в трусости. А Овчине оно надо? Вот, наверное, и решил князь Иван замолчать это дело. Ты к Елене не пойдешь, Ивана Овчина уломает не говорить матери о твоем с ним разговоре. Да мальчонка толком ничего и не слышал. Разбирательств не будет. Это на руку Овчине. Понятное дело, задел ты его серьезно, и обиду он на тебя затаил большую. Сейчас Овчина мстить не станет, но позже обязательно устроит тебе какую-нибудь подлость. Да ну его, Дмитрий, что будет, то и будет. Поедем-ка лучше Федора проведаем.
– Никуда мы не поедем.
– Почему?
– Нет Федора на Москве.
– А где ж он?
– Узнаешь позже.
– Ничего не понимаю.
– Вот и не ломай голову. Я во дворец пройду. Не нравится мне поведение Овчины, да и с Иваном еще переговорю, коли доступ к нему получу. С каждым днем все труднее становится его увидеть. Успокаивает одно. При такой матери тронуть великого князя не посмеет никто. Но так ли неуязвима сама Елена? Почему Василий говорил, что не дадут ей долго править?
– В этих дрязгах можно запутаться хуже, чем в рыбацких сетях. Ладно, ступай во дворец, Дмитрий, а я тут с Лихим да Молчуном побуду, дождусь тебя.
Дмитрий отправился во дворец, зашел в палаты Ивана.
Тот сидел на лавке, глядел в окно, обернулся и спросил:
– Это ты?
– Я, государь! Гляжу, опечален ты. Не можешь забыть то, что видел на дороге?
– Не хочу вспоминать.
– Так и не вспоминай. Вон кенарь в клетке прыгает. Поиграй ему на свирельке, он запоет, и тебе веселее станет.
– Скажи, Дмитрий, почему ты Ивана Овчину не любишь? Чего вы враждуете? Мама его привечает, со мной он ласков, как и ты.
– Он не девица, государь, чтобы его любить. А насчет вражды, тут ты заблуждаешься. Овчина не враг мне, покуда не выступает против тебя. Я исполняю клятву, данную мною твоему отцу, великому князю, защищать тебя. Беречь, покуда сам не наберешься силы. Вот вступишь на престол, возьмешь в руки всю власть, тогда я пойму, что сполна выполнил свой долг, и уйду.
– Я не хочу, чтобы ты уходил.
Дмитрий улыбнулся.
– Не захочешь, не уйду. Буду и дальше верно служить тебе. На все будет только твоя воля, а над тобой – Божья.
– Это когда еще станется, а теперь я желаю, чтобы вы с Овчиной дружны были. Так и ему скажу.
– Скажи. Кто не против тебя, тот не враг и мне. Ты с матушкой по приезде виделся?
– Нет! Хотел, но мне сказали, что матушка захворала.
– Что с ней?
– Не знаю. Аграфена говорила, простудилась.
– Пусть выздоравливает.
– А почему, Дмитрий, ко мне Федор не приходит?
– Так он тоже захворал. Теперь лечится.
– Ты скажи, жду его.
– Коли увижу, скажу. Ты прилег бы, государь, намаялся с утра.
– Прилягу, голова болит.
– Я к тебе мамку пришлю!
– А сам уйдешь?
– Да. Вечером загляну. Ты отдыхай, государь, и о плохом не думай.
– Страшно мне, Дмитрий.
– Помолись. Страх пройдет.
В палату вошла Аграфена Челяднина, мамка великого князя.
Дмитрий покинул дворец, и к нему тут же подошел Григорий.
– Ну что там, во дворце, князь?
– Да ничего особенного.
– Не прознал, почему Елена не вызвала тебя к себе?
– Захворала она. Не до того ей.
– Как Иван?