У стены стоял тот самый парень, который утром прикидывался похмельным десантником. Наручников на нем не было. От мешка он успел избавиться. Подмигнул и покинул коридор через боковую дверь.
– Артист, – сказал Хват.
– А ты как думал, – ухмыльнулся конвоир. – Выпускник театрального училища.
– Далеко пойдет. Если кости по пути не переломает.
– Не держи зла, братишка, – попросил второй конвоир. – Сам знаешь, какие тут у нас традиции.
– Где «тут»? – буркнул Хват, вставая.
– Гр-рубый гр-рузчик гр-рузит гр-руши, гр-руппирует гр-рунт гр-рузин, – сказали ему.
Сплошное «гр-р», как в рычании хищника. Неофициальный пароль спецназовцев ГРУ. Значит, свои. Но еще важнее, что свой.
– Будь ствол заряжен, – проворчал Хват, – я бы в каждом из вас по два отверстия навинтил.
– А мы в тебе – восемь, – захохотали конвоиры. – В две руки.
Хват лишь досадливо махнул рукой. Ему, боевому офицеру, было неприятно, что его развели, как желторотого юнца. Единственным утешением было, что игра эта ведется не на чужом поле. Хвата явно приняли в команду. Иначе бы он уже дергался в конвульсиях, пристреленный в затылок. Просто он в очередной раз оказался на волосок от смерти. Какой по счету? Не упомнишь…
* * *– Вот такие пироги, – сказал Реутов, чтобы что-то сказать. Его руки разошлись в виноватом жесте, хотя глаза смотрели без тени смущения.
– Поганые пироги, с подначкой, – проворчал Хват.
– А ты предпочитаешь лопать настоящие, домашние? – Полковник прищурил один глаз. – С капусткой, с картошечкой, а? Сидя на печи?
– Терпеть не могу пирожки.
– Ну, это нам известно.
– Рад за вас.
– Мы за тебя тоже. Между прочим, наш психолог в точности предсказал твое поведение в подвале. Убить незнакомого человека для тебя не составляет труда, и все же ты умышленно промажешь.
– Совесть, ага, – осклабился Хват.
– Дух противоречия. Он же заставит тебя попытаться разделаться с конвоирами, поскольку быть подопытным кроликом не в твоих правилах.
– Не в моих, – подтвердил Хват.
– Слушай, а ты ведь действительно открыл огонь на поражение. – Реутов испытывающе прищурил другой глаз.
– Ну открыл. А что еще с огнем делать? Не закрывать же?
– И не жалко парнишек было?
– Жалко? – переспросил Хват. – Мне совсем другие навыки прививали.
Он отлично помнил методы психофизической подготовки разведчиков. Их не просто обучают убивать, а заставляют относиться к этому как к повседневной работе. Подумаешь, убить человека! А для чего еще создан настоящий мужчина? Детишек плодить? Дома строить? Деревья сажать? Не без этого, конечно, но кто-то же должен еще и защищать этих детишек, эти дома и сады. То есть убивать врагов. Беспощадно, умело, жестоко.
Для новичков в училище изготавливали чучело, одевали его в старую десантную форму, покрой которой был стилизован под полевое обмундирование армии США, в нагрудный карман прятали какой-либо документ. После этого инструкторы обильно поливали манекен кровью, а в расстегнутую куртку помещали внутренности бродячей собаки или коровы, неосторожно забредшей в расположение части. Когда отдавался приказ обыскивать этот «труп», далеко не каждый оказывался способен ковыряться в кровавом месиве кишок, но неженок заставляли преодолевать этот психологический барьер. Хвату дважды приказывать не пришлось. Он выдержал испытание с первого раза.
Следующим этапом было воспитание в подчиненных готовности убить врага любым из изученных способов. Для этого опять могла пригодиться бродячая псина… или пушистый щенок, или игривый котенок, такой ласковый, такой трогательный в своей беззащитности. Психологически было очень тяжело лишать жизни ни в чем не повинное существо, однако каждый знал, что без этого нельзя. Ведь спецназовец обязан уничтожить любого мирного жителя, случайно обнаружившего группу в тылу врага. Это может быть ребенок, старик, женщина. Однако если пожалеть их, то они почти наверняка выдадут группу противнику, и тогда прольется твоя собственная кровь.
От бойца, не переносящего вида насилия, толку мало. Те, которые падали в обморок, когда при них пытали пленных, потом либо сбегали с поля боя, либо становились предателями. Выполняя рейды на чужой территории, Хват собственноручно расстреливал трусов и не испытывал ни малейших угрызений совести.
А вот Тузиков и Бобиков, которых душили и резали курсанты, он в глубине души жалел, не признаваясь в этом окружающим. Приходилось верить инструкторам, утверждающим, что подобные упражнения – необходимый элемент воспитания психологической устойчивости. Какие, к черту, сантименты, когда тебе приказывают не только прикончить четвероногого друга, но и слопать его вместо обеда! Щи да каша – пища наша? Ха, это сказано про кого угодно, только не про спецназовцев ГРУ. Желудок каждого из них привык переваривать мясо собак, кошек, крыс, насекомых, лягушек, змей. Плакали, блевали, а жрали. А рядышком прохаживался инструктор, приговаривая: «Преодоление врожденной брезгливости – немаловажный фактор для выживания в экстремальных условиях. Завтра точно так же врагов будете рвать зубами. А кому не нравится, пусть дерьмом давится. Этого добра везде хватает. Желаете угоститься?»
Желающих не находилось.
Вот почему среди мужчин, прошедших столь жестокую подготовку, не встречались слабаки, подверженные поствоенному синдрому. На памяти Хвата не было ни одного бойца спецназа, который очутился бы в психушке либо подался в монахи. Добренькие по домам сидят, мюсли кушают, телевизионным проповедям внимают. Воротят носы от кадровых военных, все из себя такие чистенькие, благородные, либеральные. А когда появляется враг, вопят хором: караул, убивают! И на помощь им приходят те самые профессионалы, которых они просто презирали.
Все это было так, но все равно на душе у Хвата скребли кошки. Отвык он быть машиной для убийства.
– Что показали результаты моего психологического теста? – поинтересовался он, водя взглядом по знакомому кабинету. – Я готов к труду и обороне?
– С некоторыми оговорками. – Реутов поднес к глазам лист с отпечатанным текстом. – По заключению медиков ты потенциально способен выполнить любое задание, даже если это не сулит тебе никакой ощутимой выгоды. Но ты не умеешь, точнее, не хочешь идти на компромиссы. Выражаясь научным языком: у тебя четко выраженная собственная позиция, вступающая в противоречие с чужой волей. Уразумел?
Хват приподнял бровь:
– Но, в общем, я надежный товарищ?
– В общем, капитан, я в тебе с самого начала не сомневался.
– Если вы не сомневались, товарищ полковник, то зачем понадобился этот спектакль с пистолетами? – Ладони Хвата, выложенные на стол, сжались в кулаки. Сколько можно устраивать эти чертовы проверки? Что они дают?
– Что они дают, спрашиваешь? – усмехнулся Реутов. – Нам, по сути дела, ничего. А тебе, капитан, урок. Тебя ведь как сопливого пацана взяли возле магазина. Купился ты тогда, на сострадании к ближнему купился. Хорошее чувство, спору нет. – Полковничье лицо выражало убежденность в прямо противоположном. – Для христианского проповедника, скажем. Но в нашем деле сочувствие крайне вредно и даже опасно. У нас тут не курорт, сам понимаешь.
– Чистилище?
– А что, очень даже подходящее сравнение. Отделяем семена от плевел.
– Мы, надо понимать, семена?
– А как же? – изумился Реутов.
– Только всходы очень уж кровавые.
– Если хочешь сеять разумное, доброе, вечное, то тебе в школу нужно. Преподавателем. Хотя теперь уже поздновато. Назвался груздем, полезай…
– В петлю, – перебил полковника Хват. – Хватит меня уму-разуму учить. Я еще вчера свой выбор сделал.
– Я тоже, – сказал Реутов.
Они осклабились, сделавшись похожими на волков, готовых биться за место вожака стаи. Выбор оба сделали не вчера, а давным-давно, когда поступили в военное училище ГРУ. Там им привили одинаковые понятия о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Никакой рыцарский орден, никакая масонская ложа не объединяют людей, как спецназ. Это не просто род войск, это изолированный мир, где каждый живет на пределе человеческих сил… и за их пределами. Их бытие не имело ничего общего с будничной жизнью большинства людей. Они выработали в себе те качества, которые могут ужаснуть нормального обывателя.
Как Хват, так и Реутов были законченными скептиками. Они не раз удостоверились в слабости и порочности человеческой натуры, а потому были напрочь лишены идеализма. Идеальный спецназовец ценит дружбу, но в то же время никогда не забывает о том, что она редко выдерживает испытание на прочность в экстремальных ситуациях. Все за одного, да. Но при этом каждый сам за себя.
Последним куском хлеба делятся не из благородства, а если чувство голода недостаточно сильно. Прикрывают от осколков командира потому, что без него отряд не способен уцелеть. Раненых выносят лишь тогда, когда есть силы и надежда добраться до своих. Цена собственной жизни слишком высока, чтобы оплачивать ею ошибки товарищей.
Отправляясь на задание, все спецназовцы помнят об этом. Тот, кто сейчас идет с тобой плечом к плечу, может оказаться трусом и предателем. Сильный проявит слабость, балагур распустит сопли, смельчак повернет обратно. Разумнее никогда не доверять товарищам до конца, чтобы в трудную минуту не остаться с неприкрытой спиной. Разумнее, но…
Рационализм – вот чего всегда недоставало Хвату. Почему-то ему казалось, что полковник страдает тем же недостатком. И его неприятно удивило завершение разговора.
– Тут вот какая закавыка… – Реутов отвел взгляд и уставился в стол, на котором не наблюдалось ничего интереснее канцелярских принадлежностей. – В курс дела тебя не я буду вводить, а Сам. – Полковничьи глаза машинально переместились на потолок. – Считай это главной проверкой. Он людей насквозь видит.
– Рентгенолог, – не сдержался Хват.
– Отставить! – рыкнул Реутов. – Забыл, где находишься? Напомнить?
Странно было видеть его таким, странно и грустно. Ветеран спецназа, не раз рисковавший жизнью в бою, неожиданно сжался от страха за свою карьеру. Говорят: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Допустим. Но полковники, мысленно примеряющие генеральские погоны с лампасами, становятся слишком осторожными и исполнительными.
Решив, что с него достаточно капитанского звания, Хват изобразил на лице нечто похожее на благоговение, плохо сочетавшееся с насмешливым выражением его желтых глаз.
Глава девятая
Часть современных русских фашистов-нацистов – воинственные противники любого социализма, тогда как другая часть ратует за возрождение империи СССР. Первые значительно опаснее, поскольку исповедуют гитлеровскую идеологию. Собственно, все скинхеды так или иначе попадают под эту категорию. В большинстве скинхеды – это подростки 13–19 лет, школьники, учащиеся ПТУ, техникумов, вузов или безработные. Они объединены в маленькие (от 3 до 10 человек) группы, входящие в крупные и упорядоченные структуры. При аресте эти рядовые члены не в состоянии описать иерархическую систему своей организации, поскольку знают лишь непосредственных командиров. Главную опасность представляют собой так называемые «берсерки», или «зомби», появившиеся в рядах скинхедов в 2005 году. В древности «берсерками» считались викинги, которые перед началом боя приводили себя в экстатическое состояние, не испытывая страха и боли. Сегодня подобный эффект достигается применением психотропных препаратов и практик нейролигвистического программирования. В московской группировке «Хаммер» насчитывается до 20 «берсерков», которых при необходимости можно использовать не только как зачинщиков уличных беспорядков, но и в качестве смертников. В Петербурге при попытке оказать сопротивление были застрелены три невменяемых молодых человека, устроивших драку на концерте, посвященном Дню Победы 9 мая.
Оперативная сводка МВД РФ, доведенная до состава ППС в связи с повышением бдительности во время несения службы в праздничные и предпраздничные дни.Субботний день клонился к вечеру, заставляя принарядившуюся Москву ускорять движение и шуметь на миллионы разных голосов. Возможность сбежать отсюда представлялась Хвату несказанным благом, как если бы ему удалось выскользнуть из объятий стареющей и не слишком опрятной шлюхи, возомнившей себя вечно юной, блистающей и неотразимой.
Вторым положительным итогом сегодняшнего дня было то, что он, в кои-то веки, обзавелся транспортом. Пусть не личным, а служебным, все равно здорово! Какой же русский спецназовец не любит быстрой езды, скажите на милость?
«Ямаха», оседланная Хватом, неслась по четырехполосному шоссе, давая понять, что она готова оторваться от асфальта в любой момент, если хозяин того пожелает. Это была усовершенствованная модель «XR700». Езда на столь мощном мотоцикле, увлекаемом вперед шестьюдесятью лошадиными силами, во многом напоминала свободный полет. Ехать верхом, конечно, было не так комфортно, как в салоне легкового автомобиля. Зато вольный ветер в улыбчиво оскаленное лицо. Зато минимум застывших декораций вокруг. Вперед, только вперед!
Пожирая километр за километром, японский мотоцикл рассекал упругий, как резина, воздух. Серая лента шоссе под передним колесом казалась призрачной, полупрозрачной. Точно так же нереально выглядели деревья и столбы, уносящиеся назад столь стремительно, словно их подхватил ураган. Воздушные потоки трепали синюю рубаху Хвата, притворяясь, что готовы разорвать ее в клочья. Встречные машины пролетали мимо гигантскими снарядами: р-рунг… гах-х… Некоторые проносились так близко, что ощущалось тепло разогретого металла, но Хват не сбавлял скорость, продолжая пришпоривать своего механического коня новыми порциями газа.
Прямо по курсу, на юго-востоке от Москвы лежал неказистый городок Бронницы, населенный семнадцатью тысячами таких же заурядных жителей. Давным-давно, в незапамятные времена, там проживала зазноба еще безусого Хвата, ненасытная девка с огненным влагалищем и глазами невинной монашки. Не раз и не два истосковавшийся по ней Хват добирался туда от железнодорожной станции пешком, и как-то местный старожил мичуринской наружности, напросившийся ему в попутчики, воспользовался случаем, чтобы прочитать на ходу лекцию о родном крае.
Оказалось, что название древнего городка происходит вовсе не от слова «броня», как предполагал Хват. Просто в пятнадцатом веке на левом берегу реки Москвы возникло селение Бродничи, названное так по мужскому имени Бродня, обычно даваемому лентяям и шалопаям. Постепенно Бродничи превратились в Бронничи, а к началу восемнадцатого века – в Бронницы, хотя лентяев и шалопаев в городке меньше не стало.
На протяжении тех тринадцати километров, которые Хват прошагал плечом к плечу со словоохотливым старичком, он почерпнул еще массу полезных и важных сведений, но запомнилось лишь, что близ собора Михаила Архангела похоронены два декабриста, а на могиле Фонвизина однажды повесилась малолетняя сожительница директора перчаточной фабрики.
Городок со столь бурным прошлым никогда не привлек бы внимания Хвата годы спустя, если бы в его окрестностях не находился дачный поселок, а в поселке том – добротный дом из бруса, фотографию которого продемонстрировал подчиненному Реутов. Сам по себе дом был малопримечательный, расположенный более чем в полусотне километров от МКАД по рязанскому направлению, стоящий на отшибе. Дороже чем за пятьдесят-шестьдесят тысяч долларов его вряд ли удалось бы продать, но, как подозревал Хват, никто этого делать и не собирался. И сам дом, и четырнадцать соток земли, на котором дом стоял, принадлежали не кому-нибудь, а генерал-майору Васюре, заместителю начальника Главного разведывательного управления.
Не будучи лично знаком с генералом, Хват чувствовал к нему не только заочное расположение, но и доверие. Мужик, обосновавшийся в этой глуши, явно не привык ни кремлевские задницы лизать, ни мздоимствовать, ни пыль в глаза на ворованные деньги пускать. Наверное, добротный дом служил владельцу той самой крепостью, в которой он намеревался переждать нашествие современных варваров и вандалов, заполонивших Россию от Москвы до самых до окраин. Довольствуясь дачей под Бронницами, Васюра демонстративно отказывался от законного места у государственной кормушки, за что вряд ли был любим в высших эшелонах власти.
«Не любят, зато уважают», – подумал Хват. Сторонятся, как обожравшиеся падали гиены, почуявшие поблизости льва. Жаль, что нынче подобных примеров мало. Народишко-то пошел мелкий, неказистый. Вот и норовят либо дворец до небес отгрохать, либо лимузином побольше обзавестись. Иначе среди простых смертных не выделиться. Нечем.
Плавным движением правой руки Хват направил мотоцикл на проселочную дорогу, ведущую к дачному поселку. Левой рукой сорвал с себя шлем, в котором чувствовал себя довольно скованно, точно космонавтом на карнавал вырядился.
Сбросившая скорость «Ямаха» заскакала по ухабам, как лошадь, идущая тряской рысью. За ней увязалась облепленная репьями собачонка, надрывающаяся от переполняющей ее смеси восторга и ужаса. Прежде ей не доводилось облаивать железных коней, и она старалась вовсю, не отставая до тех пор, пока, нырнув с пригорка вниз, Хват не переехал по громыхающему жестяными листами мосту на противоположный берег болотно-зеленой речушки.
План местности, набросанный полковником на четвертушке бумажного листа, был не слишком подробным, но зато предельно точным. При неспешной езде по пыльной дороге выяснилось, что дачный поселок смотрится значительно лучше, чем можно было ожидать: за аккуратными заборами разрослись яблони и груши, тут и там мелькали выложенные плитами тропинки, высились симпатичные двухэтажные дома, увитые виноградом беседки, душевые кабинки.