— Где твои жены, Ферье? — перебил его Янг и повел глазами по сторонам. — Позови их, я поздороваюсь с ними.
— Все верно, я холост, — согласился Ферье. — Но ведь женщин и так не хватает на всех, и много таких, кому жены нужнее. Да я и не одинок, за мной дочь присматривает.
— О твоей дочери я как раз и собирался поговорить, — сказал вождь мормонов. — Она выросла и считается настоящим цветком Юты. И она по нраву многим, далеко не самым последним людям в нашей долине.
Сердце у Джона Ферье екнуло.
— Однако ходят слухи, — продолжал Янг, — которым я, впрочем, не склонен доверять: мол, она обручена с каким-то иноверцем. Должно быть, это пустая болтовня. Ибо не такова ли тринадцатая заповедь святого Джозефа Смита: «Пусть всякая истинно верующая дева выходит замуж за одного из избранных. Ибо, выйдя замуж за иноверца, она будет повинна в смертном грехе». Такова эта заповедь, и я не могу себе представить, чтобы ты, исповедуя нашу святую веру, позволил своей дочери нарушить ее.
Старый фермер молчал, нервно теребя свой хлыст.
— Вот эта самая заповедь и послужит испытанием истинности твоей веры, — продолжал Янг. — Так решил Священный Совет Четырех. Твоя дочь юна, и мы не станем выдавать ее за седого старика. Мы даже не лишим ее права выбора. У нас, у старейшин, хватает своих тёлочек,[16] однако мы должны подумать о своих детях. У Стэнджерсона есть сын, и у Дреббера есть сын. Любой из них с радостью возьмет твою дочь к себе в дом. Пусть она выберет одного из них. Оба молоды и богаты, и оба истинно верующие. Что ты скажешь на это?
Некоторое время Ферье молчал, нахмурившись.
— Дайте нам время, — произнес он наконец. — Моя дочь слишком юна, ей еще рано замуж.
— У нее будет целый месяц, чтобы сделать свой выбор, — отрезал Янг и встал. — Когда срок истечет, она должна дать ответ.
Уходя, уже в дверях, Янг обернулся. Лицо его побагровело, глаза горели.
— Запомни, Джон Ферье, — сказал он с угрозой. — Если ты и твоя дочь осмелитесь противопоставить свою слабую волю приказу Святой Четверки, то ты горько пожалеешь о том, что ваши кости не лежат сейчас на камнях Сьерра-Бланко!
Сделав угрожающий жест, Янг развернулся и пошел прочь, а старому фермеру оставалось лишь слушать звук его тяжелых шагов по гравийной дорожке.
Он так и не встал, он сидел, подперев руками голову, и раздумывал, как он скажет обо всем этом своей дочери. Из тяжелых раздумий его вывела нежная рука, которая легла на его руку. Подняв глаза, он увидел стоящую подле него Люси. Одного взгляда на ее бледное, испуганное лицо старику хватило, чтобы понять: она слышала весь этот разговор.
— Я не подслушивала! — сказала Люси как бы в ответ на взгляд отца. — Он ведь кричал на весь дом. Ох, отец! Что же нам делать?
— Не убивайся, милая, — успокоил дочь Джон Ферье, обнял ее и ласково погладил каштановые волосы своей крепкой, натруженной рукой. — Как-нибудь все устроится. Тебе еще не разонравился этот парень, а?
В ответ раздался лишь горький всхлип да рука девушки крепче стиснула руку отца.
— Нет, конечно нет! — сказал Ферье. — Ничего другого я и не ожидал услышать. Он славный парень и добрый христианин, не то что эти, даром что молятся день и ночь. Завтра в Неваду отправляется партия старателей, и я пошлю твоему парню весточку, чтоб знал, во что мы вляпались. Если я в нем не ошибся, он прилетит сюда быстрее электротелеграммы.
Услышав это сравнение, Люси рассмеялась сквозь слезы.
— Вот он приедет и все устроит, — сказала она. — Но я боюсь за тебя, отец. Знаешь, говорят, что с теми, кто пошел против воли Пророка, случаются страшные вещи.
— Но ведь мы еще не пошли против его воли, — возразил старый фермер. — У нас еще все впереди. И у нас впереди целый месяц, а ближе к концу, я считаю, нам надо бежать из Юты.
— Бежать из Юты?
— Похоже на то.
— А как же наша ферма?
— Что сможем, обратим в деньги, а остальное — пропади оно пропадом. Честно говоря, Люси, я и прежде подумывал о бегстве отсюда. Не желаю я, чтобы мной помыкали, как это позволяют местные жители своему поганому Пророку. Я свободный американец, и все это не по мне. Поздновато мне меняться. А если он вздумает шастать подле нашей фермы, то рискует напороться на хороший заряд дроби.
— Но ведь они не дадут нам уйти, — сказала Люси.
— Подождем Джефферсона, там и разберемся. А тем временем, моя дорогая, не расстраивайся и не плачь, а то мне попадет от твоего парня, когда он увидит тебя. Беспокоиться нам не о чем, никакой опасности нет.
Джон Ферье произносил эти слова утешения от всей души, но Люси не могла не обратить внимания на то, что отец запер дом на ночь с особой тщательностью, а потом вычистил и зарядил старое заржавевшее ружье, которое висело на стене в его спальне.
Глава IV
Бегство
Утром, после разговора с Пророком мормонов, Джон Ферье поехал в Солт-Лейк-Сити, отыскал там своего знакомого, который собирался уезжать в горы Невады, и доверил ему передать Джефферсону Хоупу свое послание. В этом послании он сообщал о страшной опасности, которая угрожает ему с дочерью, и о том, что тому необходимо срочно вернуться. Покончив с этим, Джон Ферье возвратился домой, и на душе у нег о полегчало.
Однако, подъезжая к ферме, он с удивлением увидел двух лошадей, привязанных у ворот. Он удивился еще больше, когда обнаружил в своей гостиной двух молодых людей, которые, похоже, чувствовали себя здесь как дома. Один, с продолговатым бледным лицом, развалился в кресле-качалке, положив ноги на печку. Другой, с бычьей шеей и рублеными чертами крупного лица, стоял у окна, засунув руки в карманы, и насвистывал церковный гимн. Оба они кивнули вошедшему хозяину.
— Возможно, ты нас не знаешь, — начал разговор тот, что сидел в кресле-качалке. — Вот он — сын старейшины Дреббера, а я — Джозеф Стэнджерсон, с которым ты вместе ехал по пустыне, когда Господь простер свою десницу и присоединил тебя к истинной пастве.
— Как в свое время Он поступит со всеми, — добавил другой гнусавым голосом. — Жернова Господа мелют долго, но тонко.
Джон Ферье холодно кивнул. Он сразу догадался, кто они, эти незваные гости.
— Мы пришли вдвоем, — продолжал Стэнджерсон, — по совету своих отцов, чтобы просить руки твоей дочери, потому что любой из нас может оказаться по нраву тебе и ей. Однако, так как у меня всего четыре жены, а у брата Дреббера — семь, у меня есть некоторое преимущество.
— Так не пойдет, брат Стэнджерсон! — возмутился Дреббер. — Дело не в том, сколько у кого жен, а в том, сколько их он может содержать. Недавно мой отец отдал мне свои мельницы, так что я богаче тебя.
— Верно, но мои виды на будущее лучше, — возразил Стэнджерсон, начиная сердиться. — Когда Господь призовет к Себе моего отца, мне достанутся его дубильня и кожевенная фабрика. А кроме того, я старше тебя и выше по положению в братстве.
— Пусть решает девушка, — сказал Дреббер, любуясь своим отражением в зеркале. — Мы оставляем выбор за ней.
Слушая этот разговор, Джон Ферье стоял в дверях, с трудом сдерживая гнев и желание пройтись своим хлыстом по спинам этих двоих наглецов.
— Слушайте меня внимательно, — сказал он, решительно войдя в гостиную. — Когда моя дочь позовет вас, вы можете прийти в мой дом. А до тех пор, чтоб я ваши рожи здесь больше не видел!
Двое молодых мормонов в ошеломлении уставились на него. На их взгляд, эта пикировка между ними из‑за девушки была высочайшей честью для нее и ее отца.
— Здесь два выхода, — грозно сказал Ферье. — Вот дверь, а вот окно. Какой вы предпочитаете?
Его загорелое лицо было столь свирепым, а костлявые кулаки столь грозными, что молодые люди поспешили убраться восвояси. Старый фермер следовал за ними до самого порога.
— Когда договоритесь между собой, дайте мне знать, — сказал он с издевкой.
— Ты еще пожалеешь об этом! — крикнул побелевший от ярости Стэнджерсон. — Ты пошел против Пророка и Совета Четырех. И будешь раскаиваться в этом до конца своих дней!
— Тяжела будет для тебя десница Господня, — добавил Дреббер. — Он возденет ее и обрушит на твою голову!
— А пока я займусь вашими головами! — взревел Ферье и бросился было наверх за ружьем.
Однако Люси схватила отца за руку и остановила. Прежде чем он успел вырваться, стук копыт за воротами сказал ему, что противник уже вне пределов досягаемости.
— Молокососы! Ханжи! Негодяи! — не унимался Ферье, отирая со лба пот. — По мне, лучше тебе быть в могиле, чем женой одного из них!
— Молокососы! Ханжи! Негодяи! — не унимался Ферье, отирая со лба пот. — По мне, лучше тебе быть в могиле, чем женой одного из них!
— По мне, тоже, отец! — горячо сказала Люси. — Но ведь Джефферсон скоро приедет.
— Наверное, ждать уже недолго. Чем раньше он приедет, тем лучше. Неизвестно, чего от них ожидать.
И то сказать, было самое время, чтобы кто-нибудь помог советом и делом непокорному старому фермеру и его приемной дочери. Никогда еще в этом мормонском поселении не было случая столь открытого неповиновения церковной власти. И если мелкие проступки карались самым жесточайшим образом, то какая кара ожидала такого бунтаря! Ферье прекрасно понимал, что его положение и его деньги тут не помогут. Многие не менее известные и состоятельные люди исчезали бесследно, а имущество их обращалось в пользу Церкви. Ферье был человеком не робкого десятка, однако внутренне содрогнулся, кожей чувствуя эту нависшую над ним страшную опасность. Без дрожи в коленках он готов был встретить любого врага лицом к лицу, но здесь беда грозила неизвестно откуда. Однако старый фермер скрывал свои страхи от дочери и всячески делал вид, что все это дело не стоит выеденного яйца. Но любящая дочь прекрасно видела, что отец ее встревожен не на шутку.
Ферье ожидал, что Янг не замедлит с каким-нибудь напоминанием, и не ошибся, однако произошло это самым неожиданным образом. Проснувшись утром, он с удивлением обнаружил квадратный листок бумаги, который был приколот булавкой к одеялу, прямо на груди. Крупными печатными буквами на листке было написано следующее: «Чтобы одуматься, у тебя осталось двадцать девять дней, а потом…»
Это многоточие было куда страшнее любой открытой угрозы. Ферье ломал голову, как это предупреждение оказалось у него в спальне, поскольку слуги в доме не ночевали, а все двери и окна он запирал на ночь самолично. Он разорвал листок на клочки и ничего не сказал дочери, однако случившееся заставило похолодеть его сердце. Очевидно, эти двадцать девять дней остались ему от того самого месяца, который назначил ему Янг. Какие сила и мужество способны противостоять противнику, обладающему столь таинственной мощью? Тот, кто приколол послание к одеялу, запросто мог вонзить нож старику в сердце, который никогда бы не узнал имени своего убийцы.
Еще более сильное потрясение ожидало Ферье на следующее утро. Вместе с дочерью они сели завтракать, и вдруг Люси с удивлением вскрикнула и указала рукой вверх. В самой середине потолка было начертано, очевидно углем, число двадцать восемь. Люси ничего не поняла, а Ферье не стал разъяснять. Следующую ночь он провел без сна, с ружьем в руках, но ничего не увидел и не услышал. И все же утром снаружи на дверях он обнаружил крупно намалеванное краской число двадцать семь.
И так продолжалось изо дня в день. Каждое утро Ферье на каком-нибудь видном месте находил свидетельство того, что его незримые враги ведут свой счет. И он своими глазами видел, сколько дней осталось от отпущенного ему месяца. Эти роковые числа оказывались то на стенах дома, то на полу, изредка — на клочках бумаги, приклеенных к садовой калитке или к доскам забора. Несмотря на все свои ночные усилия, Ферье никак не мог выяснить, каким образом появляются на ферме эти ежедневные напоминания, при виде которых его охватывал суеверный ужас. Старый фермер осунулся и потерял покой, в глазах его стоял страх загнанного зверя. У него осталась одна надежда — возвращение молодого охотника из Невады.
Число двадцать сменилось числом пятнадцать, а то, в свою очередь, числом десять, однако от Джефферсона Хоупа не было никаких известий. Отсчет все продолжался, а об охотнике не было ни слуху ни духу. Всякий раз, когда по тракту проезжал какой-нибудь всадник или погонщик громко понукал своих заупрямившихся животных, старый фермер спешил к воротам, надеясь, что наконец-то к нему прибыла подмога. И в конце концов, когда пятерка сменилась четверкой, а та — тройкой, он совсем упал духом и потерял надежду на спасение. Он прекрасно понимал, что без помощников и с его плохим знанием окрестных гор попытка побега обречена на провал. А кроме того, за всеми проезжими дорогами строго и непрерывно наблюдали, и никто не мог миновать посты без пропуска, выданного Советом Четырех. В общем, как ни крути, Джону Ферье никак было не избежать нависшей над ним опасности. И все-таки старый фермер скорее был готов расстаться с жизнью, чем обречь свою дочь на то, что считал для нее несмываемым позором.
Как-то поздним вечером Ферье сидел, погруженный в тяжелые размышления о своей беде, тщетно ища выхода. Утром он увидел на стене своего дома двойку, и, стало быть, следующий день — последний. И что тогда? Он представлял себе самое страшное. А дочь? Что станет с ней, когда его убьют? Неужели никак нельзя вырваться из этой невидимой паутины? Он уронил голову на стол и зарыдал от сознания своего бессилия.
Но что это? Ферье услышал какой-то скребущий звук, тихий и осторожный, но вполне различимый в вечерней тишине. Этот звук шел от входной двери. Ферье крадучись подошел поближе и прислушался. Некоторое время стояла полная тишина. Но затем этот еле слышный, пугающий звук повторился. Сомнений не осталось — кто-то очень осторожно постукивает в дверь. Быть может, это какой-нибудь полуночный убийца, который явился сюда, чтобы исполнить смертный приговор, вынесенный тайным трибуналом? Или вестник, присланный начертать на двери, что наступил последний день отпущенного срока? Джон Ферье решил, что смерть на месте всяко лучше, чем неизвестность, которая терзала его и заставляла холодеть сердце. Резким движением он выдернул засов и распахнул дверь.
Снаружи было все тихо и спокойно. Ночь была безоблачной, на небе высыпали яркие звезды. Перед глазами старого фермера лежал его небольшой огороженный сад, но ни в саду, ни на дороге не было ни души. С облегчением вздохнув, Ферье посмотрел направо и налево и случайно взглянул прямо себе под ноги. Он увидел какого-то человека, который ничком лежал, распластавшись на земле.
Тот лежал так неподвижно, что Ферье прижал руку к горлу, чтобы подавить невольный вскрик, другой рукой он оперся о стену дома. Сперва он подумал, что этот человек ранен или вовсе умирает, но тот вдруг пополз по земле прямо в дом, быстро и бесшумно, словно змея. Оказавшись в доме, человек вскочил на ноги и запер дверь. Ферье увидел перед собой суровое, решительное лицо Джефферсона Хоупа.
— Боже милостивый! — воскликнул старый фермер. — Как ты меня напугал! Но отчего ты являешься таким странным образом?
— Дайте мне поесть, — перебил тот фермера хриплым голосом. — Двое суток у меня не было времени, чтобы поесть и напиться воды. — Он набросился на холодное мясо и хлеб, которые остались на столе после ужина, с жадностью заглатывая целые куски. — Как Люси? — спросил он, утолив свой голод.
— С ней все в порядке. Она толком и не знает о грозящей нам опасности, — ответил Ферье.
— Вот и хорошо. За вашим домом следят со всех сторон. Поэтому мне пришлось ползти. Может, они там зорче сокола, но куда им выследить охотника из Уошоу.
Осознав, что наконец-то к нему подоспела подмога, Джон Ферье словно ожил. Он схватил загрубевшую руку молодого человека и крепко стиснул ее.
— Таким мужчиной, как ты, можно гордиться! — сказал он. — Не многие пошли бы на то, чтобы разделить с нами все беды и опасности.
— Да уж, приятель, — заметил молодой охотник с усмешкой. — Я очень вас уважаю, но честно говоря, если бы дело касалось вас одного, я бы дважды подумал, совать ли свою голову в это осиное гнездо. Я здесь из‑за Люси. И покуда в Юте еще жив кто-нибудь из семьи Хоупов, ни один волос не упадет с ее головы.
— Что нам делать?
— Завтра последний день. Если не сбежать этой ночью, все кончено. В Орлином ущелье у меня спрятаны две лошади и мул. Сколько у вас денег?
— Две тысячи долларов золотом и пять тысяч ассигнациями.
— Этого хватит. У меня примерно столько же. Нам нужно добраться до Карсон-Сити, перевалив через горы. Вам самое время разбудить Люси. И хорошо, что слуги не ночуют в доме.
Покуда Ферье отправился наверх, чтобы разбудить дочь и подготовить ее к предстоящему пути, Джефферсон Хоуп упаковал все, что нашел съедобного, и налил воды в глиняный кувшин, так как не понаслышке знал, что в горах родников мало и они находятся далеко друг от друга. Он едва успел завершить свои приготовления, как спустились фермер с дочерью, оба уже одетые и готовые отправиться в путь. Влюбленные поздоровались нежно, но торопливо, так как время было дорого, а многое еще нужно было успеть.