Однако одно обстоятельство, одно-единственное, оскорбляло чувства его единоверцев. Никакие доводы и увещевания не могли заставить Джона Ферье последовать примеру его братьев по вере в части брака. Не объясняя причин своего отказа, он держался своего решения твердо и непреклонно. Кое-кто обвинял его в пренебрежительном отношении к принятой им новой вере, а кое-кто объяснял его отказ от брака просто скупостью и нежеланием нести лишние расходы. А кроме того, ходили слухи о какой-то его давней любви к белокурой девушке, которая зачахла от тоски на Атлантическом побережье. Как бы то ни было, Ферье оставался закоренелым холостяком. Однако во всем остальном, что касалось религиозных установлений новых поселенцев, он был безупречен и считался вполне набожным и праведным человеком.
В этом самом бревенчатом доме и выросла Люси Ферье и, как могла, помогала своему приемному отцу во всех его делах. Чистый горный воздух и целительный хвойный аромат сосен были для юной девушки вместо матери и няньки. С годами Люси росла и крепла, ее щеки становились все более румяными, а походка — все более плавной. И у многих, проезжавших по большому тракту мимо фермы Ферье, оживало в душе давно забытое чувство, когда среди пшеничных полей они видели гибкую девичью фигуру Люси или встречали ее верхом на отцовском мустанге, с которым она управлялась легко и изящно, как и положено истинной дочери Запада. Бутон распустился и стал цветком. И в тот год, когда отец Люси стал самым богатым фермером, она превратилась в одну из самых красивых девушек к западу от гор.
Однако то обстоятельство, что ребенок стал женщиной, первым обнаружил вовсе не отец Люси. Да так оно, как правило, и бывает. Эта таинственная перемена происходит слишком незаметно и постепенно, чтобы можно было назвать ее точную дату. Да и сама девушка едва ли способна заметить эту перемену, покуда от звука голоса мужчины или прикосновения его руки сердце ее не забьется сильнее обычного и со смешанным чувством гордости и страха всем своим естеством она не поймет, что в ней проснулось нечто незнакомое и огромное. Редкая женщина не способна припомнить тот день и тот пустяковый случай, который ознаменовал собой начало новой жизни. Что же касается Люси Ферье, то случившееся с ней было вовсе не пустяком, не говоря уже о том, как это сказалось на ее дальнейшей судьбе и на судьбе многих других.
Стояло теплое июньское утро, мормоны трудились как пчелы. Недаром своей эмблемой они избрали пчелиный улей. В полях и на улицах стоял знакомый шум, который порождают занятые делом люди. По пыльным дорогам тянулись вереницы тяжело груженных повозок, запряженных мулами. Эти повозки двигались на запад, так как в Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка, а единственный путь туда лежал через Город Избранных. В том же направлении гнали с дальних пастбищ гурты овец и волов, туда же двигались караваны усталых переселенцев. Бесконечный путь в равной мере измучил людей и лошадей. Через всю эту разношерстную толпу верхом на своем мустанге ехала Люси Ферье, пробивая себе дорогу с мастерством опытного наездника, щеки ее разрумянились, длинные каштановые волосы развевались за спиной. Отец дал ей поручение в городе, и Люси со свойственным юности бесстрашием, держа в мыслях одно — как лучше и быстрее исполнить порученное, прокладывала себе путь в город, как это бывало прежде не раз. Покрытые дорожной пылью охотники за золотом поглядывали на нее с изумлением, даже обычно невозмутимые индейцы в одежде из звериных шкур с восхищением оборачивались, глядя вслед бледнолицей красавице.
Уже в городском предместье дорога оказалась запружена большим гуртом скота, который перегоняли из долин полдюжины диковатого вида пастухов. В нетерпении Люси попыталась преодолеть препятствие и направила своего коня туда, где, как ей показалось, быки чуть раздвинулись. Однако животные тут же сомкнулись у нее за спиной, и девушка оказалась со всех сторон зажатой движущимся потоком длиннорогих быков с налитыми кровью глазами. Привыкшая иметь дело со скотом, Люси не испугалась и не оставила надежду все-таки пробиться через гурт, при всяком удобном случае направляя своего коня все дальше вперед. К несчастью, один из быков то ли ненамеренно, то ли со злым умыслом боднул рогами мустанга в бок, что привело коня в бешенство. Тот мгновенно встал на дыбы, дико захрапел и стал метаться из стороны в сторону — неопытный наездник мгновенно оказался бы на земле. Положение было хуже некуда. При каждом своем рывке в сторону обезумевший конь вновь и вновь напарывался на бычьи рога, отчего его ярость лишь возрастала. Из последних сил Люси старалась удержаться в седле, так как падение означало для нее страшную смерть под копытами огромных, перепуганных животных. Люси не привыкла к столь опасным переделкам, голова у нее пошла кругом, и руки уже не столь крепко держали повод. Задыхаясь от пыли, поднятой копытами толкающихся животных, и от густого запаха их пота, Люси, наверное, в конце концов отчаялась бы и оставила попытки спастись, если бы не услышала рядом ободряющий голос человека, который пришел ей на помощь. Тут же крепкая загорелая рука ухватила перепуганного мустанга за узду и вскоре выволокла его из гурта на обочину.
— Надеюсь, вы не пострадали, мисс, — почтительно сказал девушке ее спаситель.
Люси взглянула в его смуглое, суровое лицо и залилась веселым смехом.
— Я насмерть перепугалась! — призналась она честно. — Кто бы мог подумать, что моего Пончо так смутят какие-то жалкие коровы.
— Слава богу, вы удержались в седле, — заметил ее собеседник заботливо. Это был высокий, с решительным лицом парень, сидевший верхом на крепком чалом коне. Молодой человек был в грубой охотничьей куртке, за спиной у него висело длинное ружье. — Вы, кажется, дочь Джона Ферье, — сказал он. — Я видел, как вы ехали от его дома. Когда увидите отца, спросите, не забыл ли он Джефферсонов Хоупов из Сент-Луиса. Если ваш отец тот самый Ферье, то с моим отцом они были большими друзьями.
— А может, вам лучше заехать к нам и спросить самому? — предложила Люси с надеждой в голосе.
— Пожалуй, так я и сделаю, — сказал молодой человек. Поступившее предложение, похоже, пришлось ему по душе, глаза его так и заблестели от удовольствия. — Но мы два месяца провели в горах, и выгляжу я не самым подходящим образом, чтобы наносить визиты. Хозяину придется принять меня как есть.
— Отцу есть за что вас благодарить, и мне тоже, — сказала девушка. — Он страшно любит меня и умер бы от горя, если бы эти коровы меня растоптали.
— Я тоже, — сказал молодой человек.
— Неужели?! Вам-то что во мне? Ведь вы даже не друг нашей семьи.
Загорелое лицо молодого охотника так помрачнело после этих слов, что Люси Ферье громко расхохоталась.
— Ну что вы! — воскликнула она. — Я совсем не то хотела сказать. Конечно, вы теперь самый настоящий друг нашей семьи. Вам обязательно надо заехать к нам. А сейчас мне нужно в город, иначе отец больше не поручит мне никакого дела. До скорого свидания!
— До свидания! — ответил молодой охотник, снял свое широкополое сомбреро и склонился с поцелуем над нежной девичьей рукой.
Люси круто развернула своего мустанга, стегнула его хлыстом и понеслась прочь по дороге, вздымая за собой облако пыли.
Джефферсон Хоуп-младший и его товарищи продолжили свой путь в угрюмом молчании. Их поисковая партия искала серебро в горах Невады, и теперь они возвращались в Солт-Лейк-Сити в расчете разжиться деньгами, которых хватило бы для разработки открытых ими месторождений. Хоуп, равно как и его товарищи, был целиком и полностью поглощен размышлениями о делах, покуда это неожиданное происшествие не направило его мысли в ином направлении. Образ юной красавицы, чистой и свежей, словно горный ветер Сьерры, до самой глубины потряс мятежное, пылкое сердце молодого охотника. Едва девушка исчезла из виду, Джефферсон Хоуп осознал: только что в его жизни произошло поворотное событие, и никакое серебро и ничто другое отныне не имеют и не будут иметь для него такого значения, какое имеет это новое, всепоглощающее чувство. Любовь, которая охватила его сердце, ничем не напоминала нежданное чувство впечатлительного юноши, это была скорее дикая, необузданная страсть мужчины с сильной волей и гордым нравом. Хоуп привык добиваться цели во всех своих делах. Он поклялся себе, что, если успех этого предприятия зависит от человеческого упорства и настойчивости и вообще в человеческих силах, он непременно добьется своего.
В тот же вечер Джефферсон Хоуп явился с визитом в дом Джона Ферье и приходил еще много-много раз, покуда не стал своим в этом доме. Целиком и полностью поглощенный своими делами, Джон безвыездно жил в этой долине и не имел особых возможностей узнать, какие перемены произошли в мире за последние двенадцать лет. А Джефферсон Хоуп много знал об этом и рассказывал так, что это в равной мере было интересно и отцу, и дочери. Молодой человек был одним из калифорнийских пионеров и мог поведать немало необыкновенных историй о том, как в эти безумные годы сколачивались и обращались в прах огромные состоянии. Он был первопроходцем и охотником, а еще искал в горах серебро и работал на ранчо. Где бы ни затевали какое-нибудь захватывающее дух предприятие, Джефферсон Хоуп был тут как тут. Вскоре он стал любимцем старого фермера, и тот расхваливал его на все лады. Слушая эти похвалы, Люси помалкивала, но ее разрумянившиеся щеки и светящиеся от счастья глаза ясно говорили о том, что ее юное сердце ей уже не принадлежит. Возможно, ее прямодушный отец ничего этого не замечал, но такое никак не могло ускользнуть от внимания мужчины, который добился от девушки ответного чувства.
И вот однажды летним вечером Джефферсон Хоуп примчался верхом и спешился у ворот. Люси стояла подле дома и пошла встречать Хоупа. Тот бросил повод на изгородь и быстро зашагал по дорожке ей навстречу.
— Люси, я должен уехать, — сказал он, нежно глядя ей в глаза, и взял обе ее руки в свои. — Сейчас я не могу взять тебя с собой, но ты будь готова к отъезду, когда я вернусь.
— И когда же мы отъезжаем? — спросила девушка разрумянившись и с улыбкой.
— Меня не будет месяца два. Я приеду и сразу посватаюсь к тебе, моя милая. Никто не сможет встать между нами.
— А как же отец? — спросила Люси.
— Он уже дал свое согласие, при условии, что на рудниках дела у нас пойдут как надо. А в этом я совершенно уверен.
— Ах вот как! Ну, если вы с отцом обо всем уже столковались, какие могут быть возражения, — тихо сказала Люси, прижавшись щекой к широкой груди Джефферсона Хоупа.
— Ну и слава богу! — хрипло произнес тот и, нагнувшись, поцеловал девушку. — Значит, решено. Чем дольше я тут стою, тем труднее мне будет уйти. Меня ждут у каньона. Прощай, моя любимая, прощай. Увидимся через два месяца.
С этими словами Джефферсон Хоуп отстранился от девушки и, вскочив на коня, понесся прочь что есть духу и ни разу не обернулся, словно из страха, что решимость изменит ему, если он еще хоть раз взглянет на то, что остается у него за спиной. Люси стояла у ворот и смотрела любимому вслед, пока он не исчез из виду. А затем она вернулась в дом, самая счастливая девушка в Юте!
Глава III
Джон Ферье говорит с Пророком
Прошло три недели с тех пор, как Джефферсон Хоуп вместе со своими товарищами уехал из Солт-Лейк-Сити. С печалью в сердце ожидал Джон Ферье возвращения молодого человека и неизбежно приближающегося расставания со своей приемной дочерью. Однако сияющее от счастья лицо Люси оказалось решающим доводом, и старый фермер смирился. В глубине души он давно решил, что ничто в мире не заставит его выдать дочь за мормона. Такое замужество он не признавал и считал постыдным и позорным. Что бы там Ферье ни думал о вере мормонов в целом, по части мормонского брака он был непреклонен. Разумеется, он помалкивал об этом, поскольку в те дни в Стране Святых было опасно открыто высказывать свои неортодоксальные взгляды.
Очень опасно — настолько опасно, что даже самые набожные мормоны только шепотом осмеливались обсуждать вопросы веры, чтобы слетевшие с их уст слова не были, чего доброго, истолкованы превратно и не навлекли на их голову скорой кары. Дело в том, что эти не так давно преследуемые люди сами теперь стали преследователями, причем самого ужасного толка. Ни севильская инквизиция в Испании, ни фемгерихт в Германии, ни тайные общества в Италии не имели столь мощной и отлаженной системы преследования, чем та, что, словно черная туча, нависла над всей Ютой.
А присущая этой организации таинственность и скрытность действий делали ее вдвойне ужасной. Она казалась всевидящей и всемогущей, однако никто ничего не видел и не слышал. Человек, выступивший против Церкви, просто исчезал, и никто не знал, куда он подевался и что с ним случилось. Его жена и дети ждали дома, однако отец семейства так и не возвращался, чтобы рассказать, как обошлись с ним его тайные судьи. За неосторожное слово или опрометчивый поступок провинившийся расплачивался жизнью. И никто не имел ни малейшего понятия, что за страшная сила карает их. Так что не было ничего удивительного в том, что люди жили в постоянном страхе и даже посреди этой пустыни не осмеливались высказывать мучившие их сомнения.
Поначалу эта страшная тайная сила карала только отступников, которые, приняв веру мормонов, впоследствии противились ей или отступались вовсе. Однако дальше больше. Дело в том, что для мормонских гаремов не хватало местных женщин, и полигамия, соответственно, превращалась в голую догму. Вскоре поползли смутные слухи о каких-то убитых переселенцах и о разграбленных лагерях, причем в тех краях, где индейцев никогда не видали. А в гаремах старейшин появлялись новые женщины, они горевали и плакали, а в глазах их читался дикий ужас. Припозднившиеся в дороге путники рассказывали, что видели в горах отряды каких-то вооруженных бандитов в масках, которые бесшумно и скрытно проходили мимо них в ночной тьме. Эти рассказы и слухи обрастали подробностями, обретали плоть и кровь, подтверждались все новыми свидетельствами, покуда в конце концов эта сила не получила свое имя. И в наши дни у жителей разбросанных по Западному краю скотоводческих ферм слова «Союз данитов» или «Ангелы Мщения» вызывают священный ужас.
Но, проведав наконец о тайной организации, действия которой были столь ужасны, люди стали бояться ее еще больше. Однако о членах этого безжалостного союза никто ничего не знал. Имена участников кровавых карательных акций, проведенных во имя святой веры, держались в строжайшем секрете. И твой старый друг, с которым ты поделился своими сомнениями относительно действий Пророка и его миссии, вполне мог оказаться среди тех, кто заявится к тебе ночью с огнем и мечом, чтобы свершить свое ужасное возмездие. Поэтому сосед боялся соседа, и никто ни с кем не говорил откровенно.
Как-то раз ясным утром Джон Ферье собрался объехать свои пшеничные поля, но тут услышал стук щеколды у ворот и, глянув в окно, увидел, что по дорожке к дому идет крепкий светловолосый мужчина средних лет. Сердце у Джона Ферье так и упало, поскольку это был не кто иной, как великий Бригем Янг собственной персоной. Старый фермер, полный самых дурных предчувствий, ибо прекрасно понимал, что этот визит не сулит ему ничего хорошего, со всех ног поспешил навстречу вождю мормонов. Однако тот холодно принял его приветствия и с каменным лицом проследовал за хозяином в гостиную.
— Брат Ферье, — начал Янг, усаживаясь и пристально глядя на фермера из-под белесых ресниц, — истинно верующие были тебе добрыми друзьями. Мы подобрали тебя, умирающего от голода в пустыне, мы делили с тобой хлеб, мы вывели тебя в землю обетованную живым и невредимым, мы дали тебе хороший надел земли и позволили разбогатеть под нашей рукой. Не так ли?
— Истинно так, — ответил Джон Ферье.
— И все это было сделано при одном-единственном условии, а именно: чтобы ты принял истинную веру и во всем следовал ее установлениям. Ты обещал это, и, если меня не ввели в заблуждение, ты пренебрегаешь своим обещанием.
— В чем же заключается мое небрежение? — воскликнул Ферье и протестующе вскинул руки. — Разве я не вношу свою долю в общий котел? Разве я не хожу в храм? Разве я…
— Где твои жены, Ферье? — перебил его Янг и повел глазами по сторонам. — Позови их, я поздороваюсь с ними.
— Все верно, я холост, — согласился Ферье. — Но ведь женщин и так не хватает на всех, и много таких, кому жены нужнее. Да я и не одинок, за мной дочь присматривает.
— О твоей дочери я как раз и собирался поговорить, — сказал вождь мормонов. — Она выросла и считается настоящим цветком Юты. И она по нраву многим, далеко не самым последним людям в нашей долине.
Сердце у Джона Ферье екнуло.
— Однако ходят слухи, — продолжал Янг, — которым я, впрочем, не склонен доверять: мол, она обручена с каким-то иноверцем. Должно быть, это пустая болтовня. Ибо не такова ли тринадцатая заповедь святого Джозефа Смита: «Пусть всякая истинно верующая дева выходит замуж за одного из избранных. Ибо, выйдя замуж за иноверца, она будет повинна в смертном грехе». Такова эта заповедь, и я не могу себе представить, чтобы ты, исповедуя нашу святую веру, позволил своей дочери нарушить ее.