Подождав, когда шум угомонится и гости окончательно разойдутся, я вышел из номера. Я был уверен, что легко справлюсь с дверью, смогу отодвинуть ее и вернуть на место. Что было бы достаточно для проникновения в номер. Однако меня ждал малоприятный сюрприз. У номера был оставлен сторож. Тот самый милый пожилой джентльмен, которого я принял за почтенного законника, оказался примитивным подручным русской полиции.
Кажется, я забыл упомянуть, что я успешно разоблачил этого господина с голландской фамилией. На самом деле он – агент русской криминальной полиции, чего-то вроде Скотленд-Ярда или Сюрте в русском исполнении. И должен сказать, что агент он из рук вон плохой, раз так просто дал себя разоблачить. Полагаю, что фамилия Ван Заров тоже поддельная. А зовут его одним из этих жутких русских имен, от которых кровь стынет в жилах, а язык отказывается повиноваться: Порфирий Петрович, или что-то подобное.
Но вернемся к старичку. В руках у него был заряженный револьвер. И хоть я мог легко скрутить его, и оружие ему не помогло бы, но производить глубокой ночью шум было неразумно. Жильцы, возбужденные происшествием, наверняка сразу бросятся на помощь. От этого плана мне пришлось отказаться. Но вторая его часть была исполнима.
Пожелав старикашке доброй ночи, я спустился в бельэтаж. В интересующем меня номере было тихо. Но я был уверен, что его жилец не спит. И потому осторожно постучал. Мне ответили по-русски. Я назвал себя. Дверь быстро открыли, на пороге стоял господин Веронин. Не особо дружелюбно он посмотрел на меня и спросил, что мне угодно. В такой ситуации трудно рассчитывать на любезность. Я ответил, что мне надо сообщить ему нечто важное. Но лучше это делать без посторонних ушей. Он прекрасно понял намек, но не счел нужным пригласить меня к себе. У нас даже враги такого себе не позволяют. Мне было сказано примерно так: говорите и уходите. Все-таки воспитание в этой стране оставляет желать лучшего.
Про себя я отметил важную деталь: до того часа, а было около трех ночи, Веронин так и не снял костюм, в котором играл «неудачный» для него турнир. При этом он был одним из тех, кто не интересовался происшествием на верхнем этаже. Отсутствие Марго, пожилой дамы и ее спутницы я в расчет не беру. Наличие одежды могло говорить о многом, о чем пока я предпочту тут умолчать, чтобы сохранить интригу.
Я понадеялся, что лучшей защитой в отсутствие тихой комнаты будет незнание французского языка. А потому стал говорить полушепотом, чтобы долетающие обрывки слов на чужом языке стали для подслушивающих полной бессмыслицей.
Оценив характер господина Веронина, я выбрал тактику прямоты. Моя мысль заключалась в том, что завтрашний турнир, вероятно, не состоится и тех целей, которые в нем преследовались, достичь не удастся. Однако среди узкого круга гостей находятся как минимум две персоны, которые имеют самое прямое отношение к секретной полиции империи и криминальной полиции. Что само по себе говорит об уровне интереса к этому захолустному местечку. Конкретную причину их интереса я обозначил достаточно недвусмысленно. Упомянув пропавшую вещь более чем ясным намеком, я дал понять, что к поискам ее могли быть привлечены любые силы. Что было чистой правдой. Моя заказчица хотела сохранить все в тайне. Но рядом с ней есть влиятельный муж, который мог быть осведомлен о пропаже и предпринять соответствующие меры. Не ставя в известность жену.
Я обещал Веронину, что, несмотря на имеющиеся у меня неопровержимые улики, я не дам им хода и дело может закончиться тихо и без последствий. Для чего и нужен частный сыщик. Вещь вернется так же загадочно, как и пропала. Не будет никакого скандала, а тем более судебного преследования. Ищейки, идущие по кровавому следу, останутся ни с чем. В такой ситуации это можно расценивать как очень щедрое предложение. Но его действие – только сейчас. На раздумья нет времени. Утром ситуация может решительно измениться, и тогда уже я ничего не смогу сделать. Принимать решение надо сейчас же, сию минуту. Иначе будет поздно.
Веронин смотрел на меня так, будто я сделан из венецианского стекла.
Проявив терпение и покладистость, какую не удавалось получить от меня ни одному преступнику, я рассчитывал на взаимность. А более всего, что мой психологический удар, позднее время суток, когда воля парализована, и общее настроение сломят волю к сопротивлению этого человека. Я приложил все усилия, я был красноречив и убедителен, как никогда раньше. Хотя и шел на сделку с совестью. Я считаю, что любой вор должен, несомненно, сидеть в тюрьме. Там ему самое место.
Итак, запас моего красноречия был израсходован целиком. Я ждал, что его сердце висит на тонкой ниточке страха. И она вот-вот оборвется. Дело было за малым.
«Что вы от меня хотите?» – последовал вопрос.
Я ответил, что он прекрасно понимает: надо вернуть пропавшую вещь. И в тот же миг мы расстанемся навсегда. Он больше никогда не узнает обо мне, а я забуду о его существовании. Все будет в рамках джентльменского договора.
«Какую вещь вы от меня хотите?» – спросил он.
Я откровенно назвал ту, что была украдена. Я ждал, что чаша весов качнется в мою сторону и я смогу наконец завершить этот труднейший розыск. Я так надеялся.
«Что же произошло?» – спросите вы меня, дорогая Агата. И я вам отвечу. У меня перед носом захлопнулась дверь. Без извинений и лишних слов. Меня выставили вон, как надоедливого коммивояжера. Такого оскорбления я не получал никогда. И он еще горько пожалеет, что связался с вашим Пью.
О, эта страна выпивает из меня все соки. Скорей бы домой.
Дорогая Агата, умоляю вас не заглядывать в конец моих записок, как бы ни подталкивало вас к тому любопытство. Пусть это будет маленькой платой за перенесенные вашим другом страдания.
32
Глаза его смотрели прямо и холодно. Не было в них ни тоски, ни печали, а только тишина, какая приходит в свой срок за каждым. Земной лабиринт был пройден до конца. И что будет и случится после него, что осталось после него, какая память и слава или бесславие, как другие, а не он, будут мучиться вопросами, что случится или не случится, не занимало ни мысли его, ни чувства. Не было ни мыслей, ни чувств больше, а только великий покой, в который ушел он своей тропкой. Ему не было нужно больше ничего.
Доктор подскочил с кресла так, что сбил стул. Он суетился, искал пульс, тормошил тело, давил на грудную клетку, кинулся за лекарством, чуть не расколошматив дверцу шкафчика, стал наливать в мензурку, пролил, пробовал лить в губы микстуру и даже тер ушные раковины. Ванзаров не мешал ему. Могилевский должен был израсходовать завод пружины.
Наконец он опустил руки и уселся на край стола.
– Если не заметили, он мертв с полчаса, – сказал Ванзаров. – Без господина Лебедева не рискну ставить более точный срок.
– Не может быть… – проговорил доктор, сокрушенно и бессмысленно покачивая головой.
– У вас пациенты не умирали?
– Всякое бывало, я врач. Но чтоб так…
– А что удивительного в этой смерти?
– Ее не могло быть! – закричал доктор. – Я все проверил. Да, он был без сознания, но обморок не сильный, зрачки нормальные. Сердцебиение усиленное, но допустимое. Горло свободно, трахеи чистые, реакции в норме…
– Кололи его?
– Тихонько… Странно, что в обмороке реагировал, это редкость, но такое возможно…
– Сердце могло не выдержать переживаний.
– Да он здоровее нас с вами… был, – добавил доктор. – Я же с ним сидел, чтобы исключить любую случайность. Почему, думаете, не пошел спать?
– Спирт с актером выпить, байки театральные послушать…
– Больно надо на этого шута время тратить!
– Зачем оставили его в коридоре?
– Чтобы обратно отвести больного! – Могилевский выразительно постучал по лбу. – Это же элементарно. Что тут делать на кушетке? Я полагал, что Маверик, или как его, отлежится, придет в себя, и мы вместе с актером проводим его назад в номер. У него большой вес, в одиночку мог не справиться. А этот провинциал – здоровый. Никаких тайн!
– Американец что-то говорил, пока его несли или уже здесь?
– Кажется, нет… – Доктор зло фыркнул. – Я делом занимался, а не болтовню слушал.
Доктор был в том состоянии, когда правда так и льется из уст. Этот момент нельзя было терять. Ванзаров предложил подробно описать, что происходило за последний час. Оказалось, что рассказывать особо нечего. Вместе с актером вынесли тело из пансиона, без приключений донесли до курзала. Тут пришлось повозиться, пока открыл дверь. Вошли в коридор, было темно. Чтобы зажечь свет, пришлось положить американца на паркет. Потом донесли до коридорчика. Тут опять была заминка, но класть не стали, кое-как удержали на весу. Внесли в кабинет, перекатили с одеяла на смотровую кушетку.
– А Меркумов долго был? – спросил Ванзаров.
– Сразу выставил, – ответил Могилевский. – Как только стал намеки делать на то самое, я и попросил его подождать.
– Он был уверен, что вы разделите с ним запас вашего шкафчика…
– Актер, что с него взять, – сказал доктор с брезгливостью римского патриция.
– К лежавшему подходил?
– Одеяло свернул, ему сунул и проводил до двери. Ему было некогда…
Доктора обладают своеобразным чувством юмора. Ванзаров его ценил. По-своему.
– Это вы расскажете завтра приставу, – сказал он.
Могилевский быстро прикинул: сунется завтра полиция, начнет выискивать, узнает про карточный турнир, а дальше может случиться все, что угодно. Прощай, теплое, насиженное место. Врачей в Сестрорецке своих хватает. Не говоря уже о ненужном пятнышке на чистом и здоровом лице санатория. Этого никак нельзя допустить.
– Зачем же пристав? – сердечно спросил доктор.
– Возвращаю вам пас: это элементарно, доктор, – сказал Ванзаров. – Здоровый мужчина, полный сил и мышечной массы, тихо и бесшумно уходит в мир иной у вас на глазах. Что это такое?
– Несчастный случай… – пробормотал Могилевский. – Медицина еще многого не знает.
Ванзаров нацелил указательный палец на холодное лицо.
– А про это она знает?
Палец указывался на зрачки. Они были расширены, как будто их растянули.
– Вы показали, что глаза проверили. Это – что?
Доктор опустился на колени перед американцем и принялся разглядывать глаз. Головы он не касался, брезговал трупом.
– Действительно… – пробормотал он… – расширены… Но даю вам слово, да что там слово, под присягой заявлю: они были нормальные.
– Сколько времени нужно, чтобы лекарство подействовало?
– Смотря какое?
– Которое приводит к подобному результату, – Ванзаров указал в то же место.
– Я не знаю, что он принял! – Доктор был доведен до отчаяния. – Говорю же вам: я сразу посмотрел на туалетный столик. Это строгое правило вообще: проверять, что пациент мог принять до приступа.
– По-моему, вы сразу занялись телом.
– Достаточно одного взгляда, чтобы понять, что, кроме чая, там ничего не было…
– Мог чай привести к… – Ванзаров подбирал слова, – …поединку с самим собой и такому результату?
– Если только ему спорынью или белладонну не подмешали, – ответил доктор. – Но его камердинер не похож на убийцу.
– Это завтра пристав будет выяснять…
– А нельзя ли обойтись без пристава?
– Нельзя. Но вред санаторию от его визита можно уменьшить…
В глазах Могилевского произошло то, что в газетах называют «вспыхнул лучик надежды». Особенно когда дело касается разрешения очередного кризиса.
– Каким образом? – спросил он.
– Выясняете все, что сможете, о личности мистера Маверика Петра Ивановича. А также, что это за замечательный фонд взаимной помощи…
– Но я ничего не знаю ни про Маверика, ни про фонд! – Доктор плохо справлялся с паникой. – Мне пришло распоряжение от члена правления, вызвали из дома, прислали список гостей по почте, вот и все! А Маверика я сегодня увидел впервые в жизни!
– Тогда без пристава не обойтись…
Доктор натурально схватился за голову, охая и причитая. Страх его был неподдельным.
– …Но кое-что можно сделать, – закончил Ванзаров.
Его ладонь схватили и стали трясти со всей докторской мочи, умоляя спасти и выручить, а за это просить что угодно: хоть отдых на все следующее лето. Так не хотелось Могилевскому иметь дело с полицией.
– Сделать можно только одно, – сказал Ванзаров, выдергивая ладонь, липкую от чужого пота.
– Да-да, что угодно?!
– Не так много: всего лишь найти убийцу.
– Но как же… – только начал доктор и умолк бессильно. Это было выше человеческих сил. Его – наверняка.
– Пристав примет его как подарок. На остальное глаза закроет. Особенно на азартные игры. Такой позор для лучшего санатория Европы…
– Простите меня… – пробормотал Могилевский.
– Это уже в прошлом. Пока от вас требуется следующее: как можно дольше сохранять происшедшее в тайне…
Могилевский тут же накинул одеяло на тело и лицо американца.
– Далее… Утром на вопросы отвечать, что Маверик должен провести день-другой в медицинской части. Никого сюда близко не подпускать. Хоть спите здесь…
Перспектива оставаться с трупом доктора не радовала.
– К утру запах пойдет… – сказал он.
– Действительно, – согласился Ванзаров. – В столовую потянет, повара с тухлой говядиной перепутают.
– У нас не бывает тухлой говядины, – не сдержался за честь мундира Могилевский.
– Ледник есть?
– Да, в глубине парка.
– Рано утром, пока не рассвело, отнесете тело туда…
– Но как же я сам…
– Возьмите в помощь Катю-Кабаниху, она не проговорится.
Доктор пропустил колкость мимо ушей, не до того было.
– Ну почему так случается… – задумчиво проговорил Ванзаров. – Когда господин Лебедев нужен как воздух – его нет. А как к актрискам ехать – так пожалуйста.
– Да-да, – сокрушенно заметил Могилевский. – А что мне до утра делать?
– Ждите здесь, – ответил Ванзаров. – Если Маверик вдруг очнется – дайте знать…
Он нарочно сильно хлопнул дверью. Чтобы наступившая тишина особенно больно кольнула Могилевского. Ему предстояло дожить до рассвета. А первый петух, отгоняющий нечисть, пропоет не скоро.
Что бы он ни говорил, Ванзаров искренно надеялся, что американец не оживет. Это бы сломало стройную цепочку, которую начала плести логика. Как доплетет, останется накинуть ее на нужную шею удавкой.
33
Снег не кончался. Ветер свирепел и гнал тучи в залив. Глазок папиросы виднелся у входа. Фигура была смазана одеждой. Ванзаров вышел из темноты без предупреждения. Меркумов вздрогнул и невольно подался назад.
– А, это вы… – сказал он доброжелательно, отгоняя рукой клуб дыма.
– Кого ожидали увидеть? – спросил Ванзаров, оглядывая наряд артиста.
Он пребывал все в тех же подштанниках, ботинках на босу ногу и халате. Только накинул пальто на плечи. И с одеялом расстался. Страсть к табаку проморозила его основательно. Меркумов притоптывал и мелко дрожал. Холод брал за косточки. Лучшего и не придумать для душевного разговора.
– Ой, не пугайте, и так ночь для ведьм…
– Ведьмы – не страшны. Человек куда страшнее. Хотел спросить вас, Леонтий Иванович…
– Может, в дом пройдем? – спросил Меркумов, танцуя и сопя.
– Ничего, подышим… – ответил Ванзаров. – Ваш номер стенка в стенку с номером мистера Маверика. Так что ночью слышали?
– Ничего не слышал…
– Книжку читали?
– Нет, спать лег. И провалился. Давно так хорошо не спал, воздух здесь такой.
– Воздух убийственный, – согласился Ванзаров. – Вроде так нервничали, что на радостях графин воды ухнули. А потом – спать? Нет, чтоб продолжить…
– Сам удивился, – ответил Меркумов. – Думал, до утра не засну, все мысли в голове крутились, а потом потянуло на подушку, только прилег и очнулся – уже гам стоит… Я поначалу не понял, что случилось…
– Слышали, как «Пожар!» кричали?
– А кто кричал?
– Да вот кричали. – Ванзарову стало жаль бедного актера, медленно превращавшегося в ледышку. – Идите спать. Папиросой где разжились?
– Так господин Францевич угостил…
– Тоже не спится хорошему человеку.
– Да, он за дом пошел, – сказал Меркумов. – Фонарь взял… Простите, Родион Георгиевич, замерзаю окончательно, а водки нет… – И он юркнул в пансион.
Ванзаров сам бы не отказался от запотевшей рюмки. Но кто пьет водку в три часа ночи? А ведь кто-то пьет…
За домом стояла темень бесконечная. Залив еле виднелся. Снег лежал не сугробами, а холмами, доходя чуть не до окон. Чуть вдалеке по белому метался кружок желтого света. Ванзаров уверенно пошел на него. Францевич удачно был к нему спиной. В другой раз можно было и пошутить, но, помня, как трудно шло их общение, Ванзаров сдержался. Чего доброго еще придется ловить револьвер в темноте. У этого ума хватит палить не глядя.
– Ротмистр, вольно! – скомандовал Ванзаров.
Францевич обернулся быстро и уже занес руку к кобуре, но сдержался.
– Чего вам не спится? – спросил он, пряча фонарь за спину. Чем сделал свою фигуру только заметнее.
– Вот решил проверить, кто это под окнами ходит, следы преступника ищет…
– Ваши окна с другой стороны.
– Ой, а я не заметил… – Ванзаров улыбнулся без надежды, что это оценят. – Полагаете, кто-то мог напасть на американца, а потом уйти через окно и закрыть за собой шпингалеты изнутри?
– Фокусников много, – ответил ротмистр.
– Вы бы еще Веронина допросили. С пристрастием.
– А вам всюду нос надо сунуть? Следствие уже открыли? Причину для этого вескую нашли?
– Павел Федорович, еще раз хочу предложить вам честную и дружескую помощь.
Предложение союза в полной темноте под снежной бурей было столь внезапным и необъяснимым, что ротмистр не удержался.
– И что можете мне предложить? – начал он торговаться.
– Мой товар такого свойства, что может многое изменить, – ответил Ванзаров.