– Благодарю, – сказал нотариус. – Надеюсь, состав полон. Итак, у нас четыре кандидата в убийц: господин Веронин, господин Навлоцкий, Родион Ванзаров и барышня.
Он вынул конверт и честно показал всем. На этом была выведена красивая тройка. Торопливо вскрыв клапан, он вынул сложенный лист.
– «Все ответы неверные… – прочитал Игнатьев, и позволил себе в тяжком вздохе выражение чувств. – Для ознакомления с моей волей открыть последний конверт».
– Он издевается над нами! – крикнул Навлоцкий в веселом угаре. – Сколько еще плясать под дудку старого дурака?!
Нотариус сделал все, что мог: вынул из папки оставшееся послание.
– Господа, прошу терпения, – не приказывал, но просил он. – Осталось совсем немного.
Последний конверт отдал содержимое. Игнатьев развернул лист.
– «Честная компания!.. – начал читать он без подготовки. – Раз никто из вас не смог найти моего убийцу, это сделаю за вас я. Пусть все решит слепая судьба. В вино был добавлен редкий яд: индейцы Амазонки собирают его в глухих лесах с кожного жира редкого вида древесных лягушек. Вы все отравлены. Яд уже поступает вам в кровь. Не пройдет и суток, как вы будете мертвы. Противоядия нет. Вернее, оно есть – единственная склянка. И находится в этом санатории. Можно сказать, почти у вас под носом. В склянке всего одна порция. Кто найдет и выпьет противоядие, останется жить и получит все мое состояние. С остальными мы скоро увидимся на небесах. Такова моя воля. До встречи, наследнички…»
Стояла невозможная тишина. Было слышно, как на зеленое сукно выпал лист из рук нотариуса.
– Ах ты, сволочь! – Навлоцкий вскинул стул. – Ты один не пил вино, гад!
С этим он запустил стул в Игнатьева. Бросок был далеко не меткий, стул угодил в оконную раму, разнеся в осколки ближнее стекло. Как всегда бывает, звон стекла стал сигналом к панике. Стрепетова в истерике вопила, Францевич яростно скоблил язык ногтями, будто это могло его спасти. Камердинер Лотошкин рыдал, обхватив голову. А Меркумов завалился спиной на стул и хохотал во всю глотку так, что у него брызнули слезы. Месье Пуйрот, позабыв приличия, успешно вызвал у себя рвоту. Только Веронин не удостоит вниманием случившийся конец света. Он сидел с прямой спиной, полный достоинства.
Могилевский не отличался в лучшую строну. Он лихорадочно щупал пульс и рвано дышал, выталкивая что-то невидимое из легких. Не найдя признаков агонии и кое-как успокоившись, доктор заметил знак, который ему подавали: прихватить бутылки. Сквозь страх он вспомнил про свои обязанности.
Теперь Ванзаров мог подумать о другом. Пробравшись к Марго, выхватил ее из рук тетки и вывел вон. В ее глазах стояли слезы.
– Ну, вот и все… – сказала она с улыбкой. – Как глупо все закончилось… Нас всех заманили в ловушку. Теперь мы все умрем… Все кончено… Это хорошо…
Ванзаров укрыл ее полушубком и вывел на мороз. Невдалеке Кабаниха тащила на загривке исполинскую вязанку дров. Марго не обратила внимания на чудовище. Она прижалась к Ванзарову.
– Все кончено… – повторяла она.
– Ничего не кончено, – сказал он, крепко придерживая ее плечо. – Это только начало. Верьте мне…
53
Разыскной рапорт № 10Ваше превосходительство!
Мои поиски принесли первые плоды. Идя по следу за убийцей, я вышел на тайное хранилище, иначе именуемое ледник. В этом укромном доме, глубоко погребенном под снежным покровом, явно скрывалось нечто важное. Однако путь преграждал висячий замок. Не имея желания отступать из-за такой мелочи, ударом подвернувшейся палки я сбил замок с петель. И проник в дом. Там оказалось так холодно, как не бывает на арктическом полюсе. И что же я обнаружил? Я обнаружил два мертвых тела. Одно из них, порядком окоченевшее, принадлежало Джокеру. А вот другим оказалась пожилая дама, что была в числе приближенных одного из главных моих подозреваемых. То, что ее убили, не вызывало никаких сомнений. На лице ее застыла маска ужаса. Вероятно, это был знак мне: вот что будет с теми, кто сунется в наши дела. Но подобные страхи не остановят ротмистра жандармского корпуса.
Кое-как затворив дверь страшного места, я заметил, что за мной наблюдают. Зимний день короток, уже смеркалось. Я не мог разобрать толком, что за тень кроется за одним из снежных сугробов. Но решил сам стать приманкой. И потому пошел во весь рост, не скрываясь, как на плацу. Тень явно уводила меня подальше от курзала. Я был готов ко всему, в кармане я сжимал револьвер со взведенным курком.
Дорога пролегала между снежными холмами. В одном месте, где уже густо росли деревья из снега, она делала резкий поворот. Я должен был понимать, что лучшего места для засады не придумаешь, но не учел дерзости своих врагов. Как только я завернул за угол, что-то со всей силы опустилось мне на голову. И я упал без чувств.
Я пришел в себя, ощущая спиной, что прижат к ледяному стволу. Тех, кто держал мои руки, не было видно. Зато справа от меня раздались тяжелые шаги. И тут передо мной явилось жуткое зрелище: уродица, порождение ночных кошмарах, горбунья с отвислой губой, буравила меня красными глазками. Она заговорила человеческим языком. Сначала я не поверил, что слышу человеческую речь, но это была правда. Страшилища, которую здесь называют Кабанихой, угрожала мне страшной смертью, если я не прекращу свои поиски. Она обещала, что не найдут даже моих косточек. Что было делать?
Пришлось применить военную хитрость. Я притворился, что сдаюсь, и просил меня отпустить, чтобы я мог немедленно уехать. Кабаниха спросила, точно ли я уберусь с ее глаз. На что я заверил это порождение кошмара, что так все и произойдет. Тогда она махнула кому-то у меня за спиной. Руки мои стали свободны. Я ни секунды не сомневался, как мне поступить. Выхватив револьвер, я выстрелил прямо в лоб этой страхолюдине. Пуля – лучшее средство от оборотней. А хороший выстрел – тем более.
Старуха и охнуть не успела, как повалилась ничком на землю. Она была всего лишь человек. Я развернулся, чтобы завершить дело, но позади, за деревом, уже никого не оказалось. Ее подручные бросились врассыпную, они бежали, прикрываясь деревьями. Стрелять в полутьме затруднительно. А пуль у меня чрезвычайно мало. Я не стал их тратить.
Этот урок доказал: я на верном пути. Осталось совсем немного, чтобы добраться до убийцы. Пусть он хитер и коварен, но еще никто не уходил от меня. Продолжаю идти по следу, который становится все горячее…
Остаюсь искренно ваш.
Ротмистр Францевич (на спец. задании)54
Зимнее небо горело голубизной. Снег сверкал искрами брильянтов. Было тихо и морозно. Короткий день подумывал о закате. И не было лучшего времени, чтобы проводить его в неспешной прогулке с милой барышней под ручку, болтая о пустяках и наслаждаясь счастьем. День был создан для счастья – простого, человеческого, о котором мечтает каждый. Чтобы с морозца вбежать в теплую комнату, где пыхтит самовар, и полный стол с закусками, и печь жарко натоплена, и кресло с пушистым пледом, и канун Рождества с веселыми Святками впереди, и все так светло, и так легко на душе. Жить бы да жить в таком раю.
Не замечая ничего вокруг, Марго жалась к Ванзарову и была непривычно тиха. Дойдя до пансиона, она отказалась заходить внутрь.
– Последние часы жизни надо провести на свободе, где небо, солнце и снег… Кто знает, что ждет нас там…
Ванзаров безуспешно пытался прикрыть ее полушубком, распахнутая одежка сползала и не хотела держаться на плечах.
– Вы замерзнете, – говорил он заботливо.
Марго грустно улыбнулась.
– Какая ирония: мы думаем о таких пустяках на краю вечности… Почему вы не хотите спасать себя? Вы найдете противоядие, я верю, примите его, живите и будьте счастливы…
– Дорогая моя… – сказал Ванзаров, отчаянно борясь с языком, который лез не в свое дело. – Не стоит принимать так близко к сердцу всякие пустяки…
– Да, вы правы, Родион, смерть – это, в сущности, пустяк.
– Хотите пари?
– Пари? – Марго посмотрела ему в глаза. – В такую минуту готовы думать о пари? Вы, мужчины, такие странные… Но извольте. О чем будет наше пари?
– Готов поставить на кон что угодно, свою честь и доброе имя, что завтра утром поздравлю вас с наступившим Рождеством.
– Если только вы – волшебник.
– Нет, я не волшебник, не маг, не Просперо, – сказал Ванзаров. – Но некоторые чудеса совершать умею. Для этого мне нужна ваша помощь…
– Что я могу…
– Скажите, как вы узнали, что мать оставила вам небольшое состояние?
– Для чего вам это? – Марго нахмурилась.
– Для чуда, – ответил Ванзаров. – Опишите подробно, как это было…
– Вы опоздаете, чувствую, как смерть проникает в мои вены…
– Марго, дорогая, это не смерть, а мороз. Того глядишь простудитесь раньше смерти. Может, зайдем в дом?
Она отказалась. Ванзарову хотелось прижать ее к себе, закрыть своим пальто, но это было решительно невозможно. О таком поведении на людях и помыслить было нельзя. Он только повторил свой вопрос.
Она отказалась. Ванзарову хотелось прижать ее к себе, закрыть своим пальто, но это было решительно невозможно. О таком поведении на людях и помыслить было нельзя. Он только повторил свой вопрос.
– Хорошо, раз вам это нужно… – сказала Марго.
Рассказ ее был прост. Чуть больше года назад, прошлым летом, она осталась дома одна. Веронина не было, тетушка Дарья с Лилией Карловной уехали на дачу. В квартиру позвонили. На пороге оказался приятного вида молодой человек, назвавшийся курьером. Нет, раньше она его никогда не видела. И прыща на носу у него не было… Курьер попросил расписаться в получении. Когда Марго вскрыла конверт, в нем оказалась дарственная на ее имя. В ней сообщалось, что по достижении совершеннолетия, то есть двадцати одного года, Марго переходит право пользоваться счетом в Сибирском торговом банке, открытым на ее имя. Право это не попадает под опекунство и безраздельно принадлежит ей. Когда Веронин приехал домой, Марго на радостях похвасталась ему свалившимся подарком. Однако опекун повел себя странно. Веронин страшно рассвирепел, принялся стучать кулаком по столу, орать на нее, как будто она в чем-то провинилась, и потребовал немедленно отдать ему эту бумагу. Испугавшись взрыва, какого от отчима никогда не видела, Марго отдала ему бумагу. Веронин сказал, что завтра съездит сам в банк и выяснит, что это значит. На следующий день он действительно уехал. А когда вернулся, сказал, что произошла ошибка. В банке перепутали адреса. При этом он был чрезвычайно мрачен. Марго, конечно, опечалилась, но быстро смирилась. Подарка от судьбы ждать глупо. На этом все успокоилось. Прошла неделя, и она отправилась гулять в парк. И тут на дорожке она опять встретила того же курьера. Поклонившись, он передал ей новый конверт, попросив в этот раз никому о нем не сообщать. В новой посылке была все та же дарственная на ее имя. Марго обрадовалась и прямиком пошла в Сибирский банк. Клерк сообщил, что после совершеннолетия она, и только она, может пользоваться счетом. А пока на него идут проценты. Об этом приятном открытии она ничего не сказала Веронину…
– Благодарю вас, – сказал Ванзаров, выслушав внимательно и почти не перебивая. – А почему вы решили, что ваша матушка оставила вам этот счет?
Вопрос показался наивным.
– Кто же еще может сделать такой подарок, если не родная мать? – спросила Марго. – У меня никого нет…
– В дарственной было указано ее имя?
Марго задумалась.
– Там была подпись, только она была неразборчива.
– А что вам сказали в банке о дарителе счета?
– Ничего… – ответила Марго. – Да я и не спрашивала… Главное, что мне пояснили: Веронин не может им пользоваться или наложить на него лапу. Таково было условие дарственной.
Ванзаров не был силен в наследственном праве. Но знал точно, что такой подарок не попадает под права опеки. Веронин мог злиться сколько угодно, но до банковского счета ему было не добраться. Оставался маленький вопрос: как матери Марго удалось завести счет и передать его в дар еще до того, как был образован Сибирский банк. Вариантов ответа было несколько, каждый из них вел к определенным последствиям. Но такими пустяками нельзя беспокоить и без того расстроенную барышню.
Марго окончательно продрогла. Ванзаров заставил ее зайти в номер, укутал одеялом, хоть она слабо сопротивлялась, и побежал за горячим чаем с медом и капелькой ликера, который собирался раздобыть на кухне. Или где угодно.
На пороге пансиона раскачивался Навлоцкий. Настроение его было истерически приподнятое. Он воздел руки.
– Ванзаров! – раздался крик на весь санаторий. – Спаситель мой! Спасите меня! Еще раз! Ну, что вам стоит! Молю вас!
И Навлоцкий бросился в объятия. Ванзаров чуть посторонился. Сжав руками воздух, Навлоцкий чуть не свалился. Но устоял. Он не был пьян: нервы разошлись окончательно.
– Ванзаров! – продолжал он в том же подъеме. – Ищите противоядие! Вы сможете, я знаю! И мне дадите глоточек? Ну что вам стоит? Спасите меня… Что мне делать?..
– Идите в номер, заприте крепко дверь.
– Запереть дверь? Так только барышни от смерти прячутся… Запереть дверь… О, я знаю, что сделаю! – Навлоцкий хлопнул себя по лбу. – Раз все одно помирать, надо брать от жизни все… Насладюсь девицей Марго… Мне ее в жены обещали, так вот и надо попробовать… Одним грехом меньше, одним больше – какая разница, на том свете разберутся… А давайте со мной? Вдвоем это дело веселее… Да я вам уступлю!
С раннего отрочества Ванзаров работал над собой. По примеру древних греков. Не столько тренировал тело, сколько душу. Зная, что подвержен бурным проявлениям чувств, старательно плел для них узду. И с годами довольно преуспел. Он не мог припомнить больше двух случаев, когда терял над собой контроль. Оба эти случаи кончились некрасивыми происшествиями, за которые было стыдно. Те, кто попал под его горячую руку, сохранили долгую память. Заодно пошел слух, который вызвал в кругах петербургских жуликов и воров редкое уважение к чиновнику сыска. Третий случай разразился внезапно.
Он ощутил легкую пустоту в голове и свист в душе, что были грозными предвестниками. Но ему было все равно. Навлоцкий сломался пополам, хватая воздух, раздавленный в солнечном сплетении, после чего совершил кульбит и шмякнулся о притоптанный снежок с такой силой, что кости застучали, как в пустом мешке. Он лежал скорченным червячком, а Ванзаров, схватив его ворот удушающим захватом, нависал черной скалой.
– Если ты… Дрянной человечишка… Только шевельнешь мыслью в ее сторону… В бараний рог сверну и узлом завяжу так, что всю жизнь с клюкой ходишь будешь… Ты меня хорошо понял?
Гнев его был страшен. Навлоцкий, забыв, что скоро умрет от яда, испугался так, что страстно захотел жить. Или хоть дышать. Он пучил глаза, кряхтел задушенно, но его не отпускали. Захват был стальной. Кое-как извернувшись, он закивал, отчаянным свистом моля о пощаде…
Ванзаров заставил себя отдернуть руки. Навлоцкий перевернулся на живот и, кашляя, пополз в сторону, уронил лицо в сугроб и тяжело дышал в снег. Кое-как он поднялся на колени и оглянулся.
– Бойтесь своих желаний…
Навлоцкий жалостно охнул, привстал, зашатался и сел в сугроб.
– Простите меня… Шутка дурацкая… Разве можно… Я же не зверь… И в мыслях не было… Голова кругом пошла… Шутка… Простите… – еле дыша бормотал он. – А еще друг мой Веронин…
– Что Веронин? – спокойно спросил Ванзаров, проклиная себя за слабость и выпуская бешенство в ноздри, не хуже быка.
– Хотел с ним помириться по-человечески, что тут делить на пороге смерти… А он… – Навлоцкий отер багровое лицо охапкой снега. – Одарил меня этаким взглядом презрительным и говорит: «Пойду приму ингаляцию, что-то горло разошлось…» Представляете! И это за все мои труды ради него! Какая благодарность! Жить осталось несколько часов, а он о горле думает. Весь в этом: удавится за бесплатное…
– Доктор его не удержал? – спросил Ванзаров.
– Куда удержишь… Такая жадность у человека…
Ванзаров побежал так быстро, как позволял утоптанный снег.
55
Курзал был отдан на разграбление, как павший город. Чужая армия вошла и творила что хотела. Францевич ни в чем себе не отказывал. Даже одной рукой он орудовал с отменной ловкостью. Для начала он выломал створку другой ниши, что была у камина. После чего методично, как при обыске, стал переворачивать все, что попадалось ему на пути. Ему не мешали, но и не отпускали далеко.
Перевернув гостиную, Францевич зашел в библиотеку. Книги он всегда не любил и теперь мог отыграться вполне. Ряды книг летели на пол, покрывая его толстым слоем. Он сворачивал все полки, до каких мог дотянуться. Шкафы зияли голым нутром. Францевич так же методично вывернул ящики письменного стола. Дальше на его пути оказалась читальня. Разгуляться здесь было не на чем. Он только свернул кресла и поднял ковер со столбом пыли. Ничего большего он не нашел. Подустав, ротмистр направился в бильярдную, но здесь все было на виду. Полку с шарами он пожалел. Но под столы все же заглянул. На чем бросил бесполезное занятие.
Кроме него, некоторую активность проявил Меркумов. Не позволяя себе громить и швырять, он заглядывал за занавески, что-то внимательно изучал в холле и даже заглянул в столовую, где накрывали обед. Поиски его были вялыми и обреченными. Вслед за ним бесцельно слонялся Лотошкин, вытирая сырость в глазах. Камердинер ничего не пытался найти, а только вздыхал и жаловался на жизнь. Ему хотелось рассказать кому-то свое горе, но господам было не до него.
Месье Пуйрот отправился на кухню, влив в себя полный графин воды, после чего исторгнул содержимое тут же, не выходя за порог. Приличия его не волновали. А волновало, чтобы непонятливая обслуга подала другой графин воды.
Дарья Семеновна подняла за ротмистром кресло, села в него и сидела неподвижно. Взгляд ее блуждал где-то далеко за окном – там, где снег и солнце. Мадам Стрепетова пыталась разговорить ее, чтобы не было так страшно, но Дарья Семеновна не отвечала вовсе, пока дама не отстала от нее.