Невинные - Джеймс Роллинс 48 стр.

Лазарь прошел мимо него.

Рун смотрел на его длинные пальцы, ведая, что они касались Христа. Эти сумрачные глаза взирали на Него. Эти суровые уста беседовали с Ним, смеялись вместе с Ним.

Одесную и ошуюю от Лазаря шагали двое других сангвинистов.

Мужчина и женщина.

Сказывают, они даже старше Воскрешенного, но их имен никогда не произносят. Правду говоря, эта древняя пара показывается редко, даже среди Затворников — старейшин Ордена, проводящих время в вечных молитвах и созерцании. Некогда Рун всем сердцем жаждал присоединиться к Затворникам, но вместо того его повлекли обратно в мир живущих.

Мужчина нес древний крест, дерево которого прошедшие века из коричневого обратили в серое. Женщина размахивала серебряным кадилом с благовониями. По залу разносился нежный дымок, наполняя ноздри Руна ароматом ладана и мирры. Святое благоухание окружало его, оседая на его сутане, волосах и коже.

Началось песнопение, и голос Руна возносился в лад с голосами других сангвинистов. Их прекрасный хор наполнял обширный зал звуком, взмывая до утонченных нот, недоступных нормальному слуху. В Святилище, в окружении своего Ордена и вековечной тьмы, не требуется скрывать свою инакость, и можно воспеть воистину.

Остановившись перед древним каменным алтарем, Лазарь воздел свою бледную длань, дабы начертать в воздухе знак креста.

—  In nomine Patri, et Fili, et Spiritu Sancti. [27]

— Amen, — откликнулась конгрегация.

Знакомый ритуал захватил и унес Руна за собой. Он не думал и не молился, а просто существовал момент за моментом, позволяя их веренице увлекать себя все вперед. Его место здесь, рядом с братьями и сестрами по клиру. Именно этой благочестивой жизни он желал , будучи смертным человеком, и эту жизнь он избрал , будучи бессмертным.

И так они подошли к Евхаристии.

Лазарь возгласил на латыни:

— Кровь нашего Господа Иисуса Христа, пролитая за тебя, сохранит тело твое и душу для Жизни Вечной. Причастись ея в память, что Кровь Христова пролита за тебя, и будь благодарен.

Высоко вознес древний потир, дабы все они могли взглянуть на источник своего спасения.

Рун ответил вместе с остальными и встал в очередь, чтобы получить Святое Причастие.

Когда же он предстал перед Воскрешенным, Лазарь встретился с ним глазами, и чуть заметная улыбка засветилась на его лице.

— Причастись, брат мой.

Рун запрокинул голову, и Лазарь влил вино в его уста.

Корца наслаждался шелковистостью жидкости, заструившейся в горло, разбегаясь по членам. Нынче ночью она не обожгла. В сию священнейшую из ночей наказания нет даже для таких, как он.

Только Его любовь.

Томми перещелкивал каналы на крохотном телевизоре Элисабеты. Все до единого показывали празднование Рождества по-итальянски. И так весь день — смотреть совершенно нечего. Он со вздохом выключил аппарат.

Элисабета сидела на софе рядом с ним прямо, будто аршин проглотила. Он ни разу не видел, чтобы она сутулилась, да и ему поблажки не дает.

«Обе стопы должны быть на полу все время», — сурово наставляла она его.

— Нежели ты ожидал других программ? — осведомилась она.

— Не ожидал. Надеялся.

Кроме всего прочего, он — иудей, и этот праздник не справляет, да и Хануку пропустил. Единственное напоминание о празднике ему пришло с самой неожиданной стороны — рождественская открытка, присланная Григорием Распутиным. Русский каким-то образом проведал, что Томми остановился в апартаментах в Ватикане.

Элисабета нахмурилась, обнаружив открытку, приклеенную скотчем к дверям апартаментов. На конверте было написано: «Счастливого Рождества, мой ангел!» На открытке был изображен ангел с золотым нимбом.

Томми так и не понял — то ли это угроза, то ли шутка, то ли искреннее поздравление от всей души.

А учитывая, что это за личность, — наверное, все три варианта сразу.

Он отдал пульт Элисабете, но та отложила его на кофейный столик. Томми научил ее пользоваться ПДУ, и она схватывала все буквально на лету. Ей хочется узнать о современном мире всё-всё, и Томми с радостью взялся ее учить.

Покинув египетскую пустыню, он в конце концов попал в Рим, в апартаменты, предоставленные Церковью. С момента возвращения ему уже несколько раз делали анализ крови, но в целом все оставили его в покое. Ведь теперь он обычный сирота. Ему предлагали другую временную квартиру до возвращения в Штаты, но он предпочел остаться с Элисабетой.

— Хочешь научиться пользоваться микроволновкой? — от скуки предложил он.

— Разве микроволновка не есть приспособление для стряпни? — она поджала губы. — Сие работа для слуг.

Томми поглядел на нее, приподняв бровь. Ей явно нужно узнать о современном мире куда больше, чем просто познакомиться с техническими достижениями.

— А ты не думала, что тебе придется готовить самой?

Взгляд ее омрачился.

— С какой это стати мне тратить время на подобные пустяки?

— Жить здесь вечно ты не сможешь, — обвел он комнату жестом. — А когда съедешь, тебе придется найти работу, зарабатывать деньги и готовить для себя.

— Церковь не намерена меня отпускать, — возразила она.

— Почему? Меня-то они отпустили. — Его отправят к тете и дяде в Санта-Барбару, чете, с которой он едва знаком.

— Ты всего лишь дитя. В тебе они угрозы не зрят. А посему отправляют тебя в эту Калифорнию без опаски.

Томми вздохнул, стараясь не ныть. Элисабета ненавидит, когда кто-нибудь жалуется. И наконец выпалил:

— Я не хочу уезжать!

— Ты должен, — обернулась она к нему.

— Я не знаю этих людей. Вообще. По-моему, я и встречался-то с ними всего раз.

— Они будут печься о тебе, как велит им родственный долг.

Но не будут меня любить, подумал он, как мама и папа.

— Когда ты отбываешь? — справилась Батори.

— Завтра, — Томми понурил голову.

— Сядь прямо, — Элисабета легонько вздернула его подбородок. — А то горб наживешь.

И все же она сделала это, чтобы скрыть свой шок. Очевидно, никто ей не сказал.

— Я и сам узнал только сегодня утром, — сообщил Томми. — Счастливенькое Рождество у нас обоих.

— Почему это я должна чувствовать нечто иное, нежели радость оттого, что ты воссоединишься с родными? — сдвинув брови, поглядела на него Элисабета.

— Да ни почему, — буркнул мальчик.

Он встал и направился в кухню, не найдя себя больше никакого занятия. Ему нечего собирать в дорогу, разве что пару костюмов, принесенных Христианом, да несколько книг, которые дала ему Эрин перед отъездом в Штаты вместе с Джорданом.

— Томми! — встав, Элисабета направилась к нему. — Может статься, жить тебе с этими людьми покажется трудно, но они — твоя семья. Это лучше, чем сидеть здесь в западне… вместе со мной.

Томми открыл и закрыл буфет. Не то чтобы ему требовалось что-нибудь, а просто чтобы чем-то занять руки. Захлопнул дверцу чуточку чересчур громко.

Развернув его за плечи, Элисабета снова приподняла его подбородок.

— Отчего ты так сердит? Что? Желаешь, дабы я поплакала тебе на прощание? Умоляла тебя остаться со мною?

Капельку не помешало бы.

— Нет.

— Подобные признаки истерии я не выказывала и в пору девичества, — изрекла она. — Видела подобные глупости в твоем телевизоре, но нахожу их нелепыми.

— Это замечательно, — отозвался Томми.

— Мне будет недоставать твоего присутствия, — коснулась она его руки. — Ты научил меня многому и принес мне радость.

Он подумал, что для Элисабеты произнести такие слова — все равно что современной женщине упасть на пол и разрыдаться.

— Я тоже буду по тебе скучать, — признался он.

Вынув из кармана серую коробочку, Элисабета вложила ее Томми в ладонь.

— В качестве прощального дара, поелику ты не справляешь Рождество.

Томми аккуратно снял обертку. Там оказался сотовый телефон с предоплатой.

— Если я тебе когда-либо занадоблюсь, — пообещала Элисабета, — позови, и я приду.

— Я думал, ты пленница.

— Будто они способны удержать меня взаперти, — презрительно бросила графиня.

Томми почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза, и постарался их сдержать.

Наклонившись, Элисабета заглянула ему в лицо.

— Доверия в этом мире заслуживают немногие. Но тебе я верю.

— Тот же случай.

Вот потому-то Томми и остался здесь с ней. Остальные верны своим убеждениям, а она верна ему.

Он обнял ее, чтобы скрыть слезы.

— Что за глупости, — произнесла она, но обняла его еще крепче.

Эрин сидела на покрытых ковровой дорожкой ступеньках в доме родителей Джордана, спрятавшись от суматохи в гостиной и улучив минутку, чтобы собраться с мыслями после хаоса рождественского утра. Вдыхала сладкий аромат свежеиспеченных имбирных пряников и манящий жженый запах только что сваренного кофе. И все же не трогалась с места.

Эрин сидела на покрытых ковровой дорожкой ступеньках в доме родителей Джордана, спрятавшись от суматохи в гостиной и улучив минутку, чтобы собраться с мыслями после хаоса рождественского утра. Вдыхала сладкий аромат свежеиспеченных имбирных пряников и манящий жженый запах только что сваренного кофе. И все же не трогалась с места.

Она мешкала на лестнице, разглядывая фотографии, развешанные по стене, запечатлевшие Джордана в разных возрастах вместе с братьями и сестрами. Здесь увековечено все его детство — от бейсбольных матчей до поездок на рыбалку и выпускного вечера.

У самой Эрин нет ни единой детской фотки.

Внизу племянники и племянницы Джордана, наевшись сладостей из своих рождественских чулок, скакали по гостиной, как попкорн на сковородке. Такое Эрин видела только в кино. В бытность ее ребенком Рождество было днем усердных молитв — никаких подарков, чулок или Санта-Клауса.

Одну руку она сунула в карман своего нового флисового халата. Вторая висела на перевязи. Плечо после нападения льва уже почти зажило. Джордан только что сменил ей в спальне повязку и уже вернулся вниз на поводу у племянника Барта. Эрин пообещала подойти следом, но уж очень на ступеньках покойно.

Наконец, Джордан, выглянув из-за угла, обнаружил ее и присел рядом на ступеньку. Садясь, он подоткнул свой новый халат между ног. Оба они получили эти халаты в подарок от матери Джордана.

— Ты не можешь прятаться вечно, — заметил он. — Мои племяши и племяшки затеют на тебя охоту. Они чуют страх.

Эрин с улыбкой ткнула его локтем в ребра.

— Похоже, там очень весело.

— Да, знаю, они малость достают.

— Нет, они забавные, — совершенно искренне призналась она, но его семья выглядит такой нормальной, такой непохожей на ее собственную. — Просто мне надо малость акклиматизироваться.

Джордан поглаживал тыльную сторону ее кисти большим пальцем, этим простым прикосновением напомнив, почему она так к нему неравнодушна.

— Ты хочешь мне сказать, что после того, как запросто сражалась со львами, волками, медведями и всякого роду-племени нежитью, боишься сойти к четверым детишкам, их издерганным родителям и моей матушке?

— В самую точку.

Джордан привлек ее в объятья, и Эрин прижалась щекой к теплой ткани у него на груди. Его сердце у самого уха билось сильно и ровно. Женщина упивалась этим звуком, понимая, что едва не лишилась Джордана. И обняла его покрепче.

— Знаешь… — пророкотал он. — Мы всегда можем перебраться в гостиницу, место, где будет одна кровать для нас двоих…

Эрин улыбнулась в ответ. Когда они вчера приехали, его мать настояла, что они должны спать в разных спальнях.

— Чертовски соблазнительно. Но видеть тебя в родной среде забавно.

— А где дядя Джордан? — настойчиво поинтересовался внизу тонкий детский голосок.

— Похоже, мисс Оливия теряет терпение, — Джордан потянул ее, подняв на ноги. — Пошли. Они не кусаются. Разве что мелкие.

Ее руке было тепло и уютно в его ладони, поддерживавшей ее на последних ступенях по пути в гостиную. Джордан повел ее мимо нарядной рождественской елки к дивану.

— Лучше держись от поля боя подальше, — предупредил он.

Его мать Шерил улыбнулась ей, сидя в коричневом кожаном кресле, укутав колени вязаным афганским платком. Выглядела она бледной и хрупкой. Эрин знала, что она борется с раком, и неизвестно, доведется ли ей встретить следующее Рождество.

— Мой сын прав, — промолвила Шерил. — Не подходи к елке, пока безумие не утихнет.

— Бабуль! — крикнула Оливия во все горло. — Можно уже открыть подарки?

Остальные дети поддержали ее нестройным хором.

Шерил наконец подняла руку.

— Ну ладно уж. Айда!

Дети ринулись на подарки, как львы — на загнанную газель. Под треск рвущейся бумаги воздух заполнил ликующий визг, но один огорченный голосок воскликнул:

— Носки?!

Эрин попыталась вообразить, каким бы она стала человеком, вырасти она здесь.

Оливия плюхнула ей на колени пластмассового единорога.

— Это Твайлайт Спаркл!

— Привет, Твайлайт!

— Дядя Джордан говорит, что тебя зашивали крестиком. А можно посмотреть? А сколько стежков? А это больно?

Джордан ринулся выручать Эрин от поджаривания на медленном огне.

— Оливия, швы под повязкой, так что посмотреть их нельзя.

Вид у девочки был совсем сокрушенный. Так искренне огорчаться умеют только дети.

Эрин наклонилась к ней.

— Целых двадцать четыре стежка.

Глаза Оливии совсем округлились.

— Ого-го! — Но тут же она подозрительно прищурилась. — А откуда они у тебя?

Эрин не могла преодолеть свою приверженность истине.

— Из-за льва.

Мать Джордана едва не выронила чашку с кофе.

— Льва?!

— Круто! — воскликнула Оливия. А потом вручила Джордану другую пластмассовую пони. — Держи Эпплджека.

И побежала взять еще игрушечных лошадок.

— Ты ее явно покорила, — заметил Джордан.

Вернувшаяся Оливия начала наваливать пони на колени Эрин, стрекоча их имена: Флаттершай, Рэйнбоу Дэш и Пинки Пай. Эрин из кожи вон лезла, чтобы включиться в игру, но та была ей чужда, как племенные обычаи туземцев.

— Джордан говорит, его прикомандировали к спецподразделению охраны в Ватикане, — сказала Шерил поверх головы Оливии.

— Это правда, — подтвердила Эрин. — Я буду работать вместе с ним.

— Мама, — встрял Джордан, — перестань пытаться выудить информацию из Эрин. Нынче Рождество.

— Просто хочу поблагодарить ее за то, что добилась твоего перевода в безопасное место, — улыбнулась Шерил.

Эрин вспомнила, сколько раз они оба были на волосок от гибели с тех пор, как повстречались в Масаде.

— Мне кажется, что безопасное — слово не совсем верное. И потом, будь там совершенно безопасно, Джордан вряд ли согласился бы.

— Да, он никогда не ищет легких путей, — мать похлопала его по руке.

Оливии надоело, что ее игнорируют, и она потянула Эрин за рукав. И укоризненно нацелила пальчик ей в нос.

— А ты умеешь ездить на лошади?

— Умею. У меня даже есть большая кобыла по имени Гансмоук.

Вспомнив Блэкджека, она ощутила укол сожаления о его гибели.

— А можно мне познакомиться с Гансмоук? — спросила Оливия.

— Она живет в Калифорнии, где я работаю… Где я работала, — тут же поправилась Эрин.

Вчера вечером Эрин вкратце переговорила с Нейтом Хайсмитом, поздравив его с праздником. Он уже познакомился с одним из профессоров, которых она предложила ему в качестве научных руководителей вместо себя, и вроде бы ничуть не противился ее уходу. Теперь, что бы с ней ни случилось, ему ничего не угрожает.

— А что ты делаешь? — не унималась Оливия. — Ты тоже солдат, как дядя Джордан?

— Я археолог. Я раскапываю кости и другие тайны и пытаюсь разгадать прошлое.

— Это весело?

Эрин поглядела на безмятежное, счастливое лицо Джордана.

— По большей части.

— Это здорово, — Оливия ткнула Джордана в колено. — Ему не хватает веселья.

И на этих проникновенных словах девочка устремилась обратно к груде своих игрушек под елкой.

Наклонившись, Джордан прошептал Эрин на ухо:

— Ему определенно не хватает веселья.

Улыбнувшись, она заглянула в его синие глаза и сказала чистую правду:

— Мне тоже.

Глубоко под руинами Кум Леопольд погружался во тьму беспамятства и всплывал вновь. Последние дни его качало на волнах мрака и боли, снова и снова вознося лишь затем, чтобы низринуть.

Клинок Руна порезал его достаточно глубоко, чтобы убить, но он не умер. Всякий раз Леопольд был уверен, что погружается в окончательную тьму, готовый принять вечные муки за свой провал, — а затем приходил в себя снова. Он заставлял свое тело ползком передвигаться с места на место, питаясь трупами, оставшимися в пещере, а порой перепадала и какая-нибудь злополучная крыса.

Прокормление столь жалкие твари давали скудное, зато сулили надежду.

Он думал, что отрезан здесь от мира после землетрясения, лишен надежды выбраться. Но раз сюда способна проползти крыса, значит, можно прорыть ход. Нужно лишь собраться с силами.

Но как?

Глубоко под собой Леопольд слышал рокот камней, скрежещущих друг о друга, будто исполинские зубы, словно призывая его вспомнить долг. Он с трудом приподнял свои тяжелые веки. Факелы давно угасли, оставив по себе запах дыма. Но тот был едва различим на фоне смрада серы и гниющих трупов.

Сунув руку в карман, Леопольд извлек миниатюрный фонарик. Онемевшие пальцы неуклюже возились с ним долгие, мучительные секунды, прежде он включился.

Свет ослепил Леопольда. Зажмурившись, он подождал, пока яркость перестанет резать глаза. И тогда открыл их снова.