Сегодня Аня была уверена, что ее папа — ученый, ушедший в долгую Амазонскую экспедицию. Очень долгую и очень опасную. И даже эта навязанная дочери, спасительная ложь казалась мне — ее законченному параноику-отцу — недостаточно надежным прикрытием. Лучше бы все-таки Лиза сказала ей, что я умер. Так было бы гораздо проще для всех нас, и ребенок не получил бы душевную травму, если вскорости мне и впрямь придется покинуть сей бренный мир. Но моя жена решила пойти по такому, более сложному для нее как для матери пути. За что я, конечно же, был не вправе ее осуждать.
Я знал, что Аня всякий раз посылала мне в «дебри Амазонки» вместе с фотографией письмо и непременный подарок. Которые Лиза, естественно, была вынуждена, скрепя сердце, втайне от дочери, уничтожать и выбрасывать. Но до меня всегда доходили сведения, какой сувенир отправила мне Аня на этот раз и о чем говорилось в ее письме. После чего Пожарский высылал ей в ответ какую-нибудь южноамериканскую безделушку, уйму которых он специально для этой цели загодя накупил через Интернет. Безделушка, дабы не вызывать подозрений, переправлялась Семеном лично Блюмбергу, тот передавал ее Лизе, а уже она сочиняла за меня ответное письмо и вручала якобы мой подарок Ане.
Говорят, дочка оставалась довольна. Только недоумевала, почему за все эти годы папа ни разу не связался с ней через спутник, а ограничивается лишь этими глупыми бумажными письмами. Мама опять врала ей что-то про непроходимые джунгли Амазонки, где нет никакой электронной связи и куда даже бумажную почту везут по месяцу на лодках, и многое другое в таком духе. Пока что Аня ей верила. Но вряд ли это могло продолжаться долго. Девочка взрослела, умнела, и с каждым годом у нее накапливалось все больше вопросов обо мне и моей странной работе. А Лизе становилось все труднее врать нашему ребенку. И я, увы, ничем не мог ей в этом помочь.
Вернее, пока не мог. Но я пытался и хватался за любой шанс вернуться назад, к своей семье. Ради чего и полез очертя голову в «Лототрон» по приказу претендующего на роль моего исцелителя беглого доктора Свистунова…
О мире, где жили сегодня Лиза и Аня, я знал лишь понаслышке, исключительно со слов Мерлина. И наверняка мои представления о тех краях были далеки от истины. И тропический остров, на какой я взирал сейчас в образе бесплотного духа, вряд ли имел много общего с настоящей Мадейрой. Зато он в точности соответствовал той Мадейре, какая вот уже пять лет присутствовала в моем воображении и дополнялась новыми деталями всякий раз, когда я о ней думал. Поэтому, как видите, я вам не солгал: мир, над которым я парил, был целиком, вплоть до последней песчинки и океанской капли, создан мной. Но каким образом он вдруг перенесся внутрь «Лототрона», на этот вопрос я вам, к сожалению, уже не отвечу.
Я оглянулся, намереваясь, пока не поздно, вернуться назад. Несмотря на отсутствие тела, у меня запросто получилось сменить направление моего полета на противоположное. Только никакого проку от этого не оказалось. Вместо отверстия, через которое я, теоретически, должен был видеть место, откуда меня затащило в мир моей фантазии, надо мной голубело небо. Не отрезанное мутным Барьером, безоблачное и бездонное небо, какое я не видел сами знаете уже сколько времени.
Тут бы мне и восхититься этой дивной, по меркам Пятизонья, картиной, но нет, вместо радости на меня накатило еще большее отчаяние. Я провалил нашу с Тиберием операцию и наверняка в данный момент либо пребываю в коме, либо и вовсе мертв. А все, что творится вокруг меня, — всего лишь греза отрешившегося от реальности или угасающего перед смертью сознания. И выйти из этого состояния одним усилием воли у меня не получится при всем желании. Равно как и оттянуть момент моей окончательной смерти, если, конечно, все и впрямь настолько плохо, что хуже некуда.
И раз так, что мне теперь остается делать? Правильно: отдаться на милость судьбе и дожить остаток жизни в этом виртуальном пространстве, как мне заблагорассудится. А заблагорассудиться мне, за неимением бренного тела, может только одно. Сейчас я спикирую из поднебесья вниз и навещу на Мадейре моих жену и дочь. Пусть даже не в реальности, а понарошку — так, как я всегда себе это представлял.
Устремиться мыслью к земле, когда я фактически являл собой летающую по воздуху мысль, оказалось проще пареной репы. Куда нужно лететь, я также прекрасно знал. Да и как мне этого не знать, если все, что меня окружало, было создано мной и никем иным? Причем создано безо всяких усилий, с той же непринужденностью, с какой курильщик, развлекаясь, пускает изо рта колечки дыма.
Пляжи, скалы, отели, виноградники, фруктовые рощи, поместья с бассейнами и кипарисовыми аллеями… Все это промелькнуло подо мной озаренной солнцем, жизнерадостной тропической идиллией. Хотя я, честно говоря, не припоминал, когда воздвиг на моей Мадейре, скажем, вон тот дом или засадил вон тот склон мандариновыми кустами. Да это и не важно. Как не важно и то, что городок Камаша, на окраину которого я намеревался приземлиться, был мне незнаком. Я даже не знал точного адреса, по какому ныне проживала и одновременно работала Лиза. Но к чему все эти несущественные подробности, если с высоты птичьего полета я уже видел нужный мне особняк? Мой глаз Создателя Мира безошибочно выделил его из тысяч других особняков, пускай глядя на их одинаково красные крыши сделать это было куда сложнее, чем с земли.
Пока я снижался, интуиция подсказала мне, что сейчас — самый разгар дня. А значит, я могу попросту не застать дома ни Лизу, ни Анечку. Конечно, мне не составит труда их отыскать, ведь Камаша — город многолюдный, но небольшой. Однако вместо этого я поступил с воистину божественной практичностью: мысленно ускорил время и, прогнав день, укутал Мадейру вечерними сумерками. Легко и изящно, словно потушил свет в комнате.
Сегодня Блюмберг ночевал не здесь, а в своей столичной резиденции в Фуншале — я это также знал совершенно точно. Но в отсутствие хозяина жизнь в его загородном поместье вовсе не остановилась, а текла своим обыденным чередом. На аллеях и у парадного входа в трехэтажный особняк горели фонари. Дюжие охранники, скрывающие пистолеты под мешковатыми пиджаками, неторопливо прохаживались по дорожкам вдоль высокой каменной ограды. В окнах особняка и хозяйственных пристроек горел свет. Доделывая свои последние на сегодня дела, кое-где еще суетилась и переговаривалась между собой прислуга. Откуда-то — кажется, из открытых ворот гаража, — доносилась негромкая музыка, едва различимая за непрерывно стрекочущим хором цикад. Еще час-другой, и над поместьем взойдет полная луна, а само оно погрузится в сон…
Впрочем, все это заинтересовало меня постольку поскольку, пока я пролетал над оградой, аллеями и позевывающими охранниками. Конечной моей целью являлись два крайних окна на третьем этаже левого крыла особняка. Оба они были зашторены, но в этот поздний час еще светились мягким, уютным светом. Таким по-домашнему безмятежным, что, имей я сейчас тело, у меня наверняка защемило бы сердце от тоски и несбывшейся надежды когда-нибудь вернуться домой.
Я подлетел к тому из окон, свет в котором был приглушен сильнее, и впервые с момента моего появления в этом мире остановился… То есть попросту повис без движения в воздухе перед шторой, не решаясь преодолеть эту смехотворную, на первый взгляд, преграду…
Скажете, я оробел? Да, именно оробел — к чему это скрывать? Даже осознавая, что натуральным образом витаю в собственных грезах, я вел себя так, словно и впрямь спустя годы возвратился наконец к жене и дочери. И оттого робел до дрожи в несуществующих коленках, будучи не в состоянии переступить порог… вернее, подоконник нынешнего пристанища моей многострадальной семьи.
Я прислушался: из окон не доносилось ни звука. Это, по идее, должно было придать мне спокойствия, но на самом деле меня вдруг охватили давние сомнения. Те, с которыми я вроде бы смирился, но которые все равно продолжали временами терзать меня будто ноющая зубная боль.
С моей дочерью все было более-менее ясно — Мерлин много рассказывал мне о том, как ей живется на новом месте. Но как обстояли дела у Лизы? Думаю, рассказывая о ней, Пожарский многое недоговаривал. Хотя обо всем, о чем он умолчал, я мог и сам легко догадаться.
Лиза — молодая, симпатичная женщина, одна, с дочерью, на чужбине… В каком бы подавленном настроении ты ни покинул потрепанную Катастрофой Россию, солнце, море, тропики и курортная атмосфера вечного праздника все равно рано или поздно пропитают тебя. И волей-неволей заставят хоть немного, но пожить в свое удовольствие. Ну, вы понимаете, о чем я?
Я не строил насчет Лизы никаких глупых иллюзий. Не тот она человек, чтобы замыкаться в себе и сидеть угрюмой, даже после всех напастей, какие мы с ней пережили. Разумеется, я был бы огорчен, прознав, что на Мадейре она завела с кем-нибудь роман. Чертовски огорчен. Но не более, и дальше этого нормального в моей ситуации огорчения дело бы не зашло. Можете быть в этом абсолютно уверенными. Я — разумный человек и не стану держать на свою жену зла ни за один подобный роман, ни даже за несколько, ибо прекрасно ее пойму. И прощу. Ведь это по моей вине Лиза лишилась полноценной, счастливой жизни, и потому пусть теперь наверстывает упущенное так, как ей этого хочется. Не ради себя, так хотя бы ради Ани, которой вряд ли понравится глядеть на постоянно унылую, горюющую в одиночестве маму. Хватит с Ани и того, что вот уже полжизни она разлучена со своим отцом, ставшим для нее настолько опасным, что он не может сам прислать дочери даже открытку.
Я не строил насчет Лизы никаких глупых иллюзий. Не тот она человек, чтобы замыкаться в себе и сидеть угрюмой, даже после всех напастей, какие мы с ней пережили. Разумеется, я был бы огорчен, прознав, что на Мадейре она завела с кем-нибудь роман. Чертовски огорчен. Но не более, и дальше этого нормального в моей ситуации огорчения дело бы не зашло. Можете быть в этом абсолютно уверенными. Я — разумный человек и не стану держать на свою жену зла ни за один подобный роман, ни даже за несколько, ибо прекрасно ее пойму. И прощу. Ведь это по моей вине Лиза лишилась полноценной, счастливой жизни, и потому пусть теперь наверстывает упущенное так, как ей этого хочется. Не ради себя, так хотя бы ради Ани, которой вряд ли понравится глядеть на постоянно унылую, горюющую в одиночестве маму. Хватит с Ани и того, что вот уже полжизни она разлучена со своим отцом, ставшим для нее настолько опасным, что он не может сам прислать дочери даже открытку.
Хотя, что Лиза… Разве я в этом плане перед ней безгрешен? Была и в моей жизни некая фройляйн Хельга Рингельнац — адреналиновая наркоманка, профессиональная искательница сокровищ из Германии, что прибыла пару лет назад в Пятизонье поохотиться за моими алмазами, а в итоге… Впрочем, в эту историю из моего прошлого мы, пожалуй, углубляться не будем. По крайней мере, сегодня…
Ладно, долой предательские сомнения! В конце концов, я или не я хозяин этой Мадейры? Да и к тому же, согласитесь, глупо и смешно — робеть перед собственными фантазиями, насколько бы реально они ни выглядели.
А выглядели они, надо заметить, реальнее некуда. Когда я, собравшись с духом, просочился-таки сквозь штору внутрь полутемного помещения, то вновь растерялся. И вмиг застыл у окна, только теперь с другой его стороны.
Комната, в которой я очутился, оказалась детской спальней. Не слишком просторной, но вполне уютной и аккуратно прибранной. Да, помнится, Лиза любила порядок и явно сумела привить эту полезную привычку нашей дочери…
…Которая также находилась здесь. И была уже уложена спать, хотя я знал, что ей нравилось заигрываться допоздна, из-за чего у них с мамой постоянно возникали конфликты. Похоже, в сегодняшнем споре Ане пришлось уступить. А еще она не любила засыпать в темноте. Вот и сейчас в ее комнате продолжало гореть бра, а значит, Аня, судя по всему, заснула совсем недавно.
И первый сон, что ей сегодня приснился, был явно тревожный. Я всмотрелся в личико дочери. Оно то и дело хмурилось, а ее глаза под закрытыми веками беспокойно двигались. Спящая в обнимку с мягкой игрушкой Аня изредка вздрагивала и стискивала в объятиях своего любимца, подозрительно напоминающего… индийского мангуста в натуральную величину! Как интересно! Что это: просто совпадение, или Лиза, наверняка знающая о моем нынешнем прозвище, нарочно купила дочке этого плюшевого зверька, чтобы папа всегда был с ней, хотя бы в таком забавном виде?..
Впрочем, о чем это я? Ведь это всего лишь моя фантазия, и я могу только догадываться о том, какие в действительности игрушки нравятся моей дочери…
Аня выглядела чуть взрослее, чем на фотографии, что неудивительно. Имеющийся у меня ее снимок был сделан больше года назад, а девочки в ее возрасте быстро растут. Зная, что в моем бестелесном состоянии можно не волноваться об осторожности, — зачем, если у меня даже отсутствовало дыхание? — я тем не менее приблизился к кроватке дочери так, словно и впрямь мог ненароком ее разбудить. Разбудить, погладить по голове, обнять, поговорить с ней… Черт побери, многое бы я отдал, чтобы обрести в своих грезах нормальный человеческий облик! Но, увы, это мое желание в созданном мной мире было почему-то невыполнимо.
Однако исполнилось другое, хотя я, казалось бы, не настаивал на его исполнении. Или это произошло уже само по себе, независимо от меня?.. Поди теперь разберись. Но, как бы то ни было, вздрогнув в очередной раз, девочка вдруг проснулась, открыла глаза и, откинув одеяло, рывком уселась на кровати. После чего посмотрела… нет, конечно, не на меня, а сквозь мое незримое тело на окно, через которое я сюда проник. Хлопая спросонок ресницами, Аня неотрывно глядела на чуть колышущуюся штору, будто ребенку и впрямь померещилось, что в комнате кто-то есть.
Или не померещилось?
Я не желал пугать дочь. И все же не мог не проверить, ощущает она мое присутствие или нет. Взлетев под самый потолок, я проследил за реакцией Ани, но ее взгляд метнулся в другую сторону и уперся в самый темный угол комнаты. Туда, где, видимо, по мнению девочки, и скрывались разбудившие ее страхи.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы она была напугана. Продолжая сжимать в объятиях своего плюшевого любимца, Аня не дрожала и не кричала, а лишь хмурила брови и, прикусив губку, казалось, чего-то напряженно ожидала.
Чего именно, хотелось бы знать? Уж не очередного ли моего знака — более отчетливого и доходчивого?
Но, к сожалению, я был не призрак и не полтергейст. И не мог даже намекнуть девочке о себе, передвинув какие-нибудь предметы либо начертав на стене или зеркале коротенькое послание. Всё, что мне сейчас оставалось, это в отчаянии метаться по комнате, надеясь поймать на себе взгляд Ани. Или определить по ее реакции, что она подозревает о моем присутствии.
Тщетно. Просидев минуту в настороженном ожидании, дочь соскочила с кровати и, не выпуская игрушки, потопала босиком в соседнюю комнату. Надо полагать, к маме. Лицо девочки все еще сохраняло угрюмую озабоченность. И лишь однажды, когда она задержалась ненадолго на пороге спальни и напоследок вновь оглядела ее, я заметил в глазах Ани нечто, похожее на робкий проблеск надежды.
И мне это явно не почудилось. Ребенок на самом деле искал в темной комнате какую-то одному ему известную «черную кошку». И хоть она там действительно присутствовала, обнаружить ее было столь же сложно, как и в той восточной присказке, которую я сейчас перефразировал…
В отличие от нашей взрослеющей дочери, Лиза выглядела так же, как на последней присланной мне фотографии. За годы, что мы с ней не виделись, она, конечно, изменилась — давали о себе знать все пережитые ею страхи и треволнения. Но солнце, море и южный климат благотворно сказались на ее самочувствии, как физическом, так и душевном. Глядя на жену, сидящую в банном халате на краешке кровати и вытирающую полотенцем мокрые волосы, — очевидно, Лиза готовилась ко сну и только-только приняла душ, — я отметил, что она по-прежнему очень красива. И что превосходный загар, который теперь украшал их с дочерью кожу, здорово идет им обеим. Присутствуй я здесь во плоти, то смотрелся бы рядом с этими двумя «южанками» в буквальном смысле бледным родственником. Они бы небось и не поверили, что три последних месяца мне тоже пришлось провести на жарком юге. Вот только в моем случае определение «жаркий» уже не имело к климату ни малейшего отношения.
— В чем дело, Перчинка? Ты что, заболела? — обеспокоенно поинтересовалась Лиза у плюхнувшейся рядом с ней на кровать насупленной дочери и потрогала ей лоб. — Да нет, непохоже… Тогда почему не спишь? Плохой сон приснился?
Перчинка! А ведь это я прозвал так Аню за ее вредный, неугомонный характер, когда ей был всего год с небольшим. И не предполагал, что мама до сих пор называет ее этим давним прозвищем… Хотя, да-да, помню: это же все происходит не наяву, а в моем воображении!
— Мне опять снился папа, — заговорила наконец Аня, подсаживаясь поближе к матери. — Но это был другой сон. Не тот, что раньше.
— Неужели это папа тебя так напугал? — удивилась Лиза, обняв дочь и ободряюще потрепав ее по плечу. — Вот уж никогда бы не подумала! А может, тебе просто показалось, и это был совсем не он?
— Нет-нет, это был он! Честное слово! — запротестовала девочка и помотала головой: — Но папа меня совсем не напугал. Мне приснилось, что он прилетел к нам по воздуху из Южной Америки и влетел в окно. Прямо как настоящий Супермен, только одет он был по-другому. Но это точно был папа! Или ты думаешь, я забыла, какой он?
— Конечно, я так не думаю, — поспешила согласиться с дочерью Лиза. — И, конечно, мы с тобой не забыли папу. Вот только боюсь, что летать по воздуху он у нас совсем не умеет. А жаль, правда? Будь это так, тогда бы он обязательно прилетал к нам через океан на каждые выходные…
Не умеет летать… Действительно, жаль. А ведь раньше умел, и пять лет назад Аня прекрасно об этом знала. И даже знала, как называется вертолет, которым управляет папа и на котором он все обещал покатать дочь, но так и не сдержал свое обещание… Я мог лишь догадываться, каких усилий стоило Лизе внушить потом Ане, что ее отец — не военный вертолетчик, а ученый-естествовед. Но усилия те явно не пропали даром. И сегодня, повзрослев, наша девочка рассказывает своим новым подругам обо мне уже совсем другие истории.
— Мне не нужно было просыпаться, — шмыгнув носом и потупив взор, огорченно пробубнила она. — Я проснулась, и папа сразу же пропал. Я все ждала, когда он снова появится, но он, наверное, не хотел, чтобы я просыпалась, и потому на меня обиделся и рассердился.