— Мина, давай посидим немного в каком-нибудь кафе?
В кафе я отыскал самый укромный уголок и, делая заказ, даже не взглянул на официанта.
Мина, молчаливая и серьезная, внимательно смотрела на меня, в то время как я ни на миг не сводил с её глаз.
— Тебе, должно быть, стыдно появляться со мной на людях?
— Мина, — ответил я изумленно, — Я стараюсь ни на кого не смотреть, когда бываю с тобой.
— Ты не можешь простить мне, какую я веду жизнь.
— Я прощаю тебе все твое прошлое, Мина, каждый твой день и каждую ночь, но я хочу понять тебя, — ведь, ты уже не та глупая девчонка, какой была когда-то, и, хотя я чуть не плачу от того, что произошло, я, тем не менее, сдерживаюсь и не плачу. Я знаю одно, что я люблю тебя, и, что я — твой, как и прежде. Выходи за меня замуж, Мина, кончай с этой жизнью. Что тебе стоит это сделать? Ведь, так или иначе, однажды тебе придется это сделать!?
— Разве, ты не видишь, что ты жалуешься? Это вовсе не говорит о том, что ты простил меня.
— Но может быть я тебя ещё должен и благодарить за то, чем ты продолжаешь заниматься? Неужели ты не понимаешь, как я страдаю, оставаясь один, и, представляя тебя со всеми этими мужчинами? Почему с ними, а не со мной?
— Но с ними — это другое дело., Гвидо, совсем другое и… потом это случается очень редко.
— Я бы мог понять это, если бы ты любила кого-нибудь из них!
— Неужели? Я тебя отлично знаю, Гвидо, и знаю, что ты бы завыл бы от боли ещё сильнее.
— Мина, разве тебе не противна подобная жизнь?
— Ну, что, Гвидо, теперь-то ты видишь, что ты стыдишься меня?
В тот момент я впервые испытал весь ужас и безысходность ситуации, в которой я находился, подобное испытывает человек, шлепнувшийся со всего маху о скалу.
Мина, между тем, наклонив голову, прищурившись, разглядывала меня своими чистыми, невинными глазами. Я тяжело вздохнул и опустил глаза.
— Теперь ты видишь, о чем все твои мысли? — продолжила Мина растроганным голосом. — Почему не с тобой? Но я поступаю так, ради тебя самого. Я уверена, что затем было бы все гораздо хуже.
— А… — промычал я, нервно улыбнувшись. Тогда я тебе предоставлю такую возможность поработать, если ты это считаешь своей профессией. И, если так угодно богу, то я приду к тебе, как это делают все другие.
Мину всю так и передернуло, и она тут же бросила мне в лицо: «Тем хуже будет для тебя, Гвидо, если ты поступишь так: после этого ты больше меня не увидишь».
В тот полдень, набродившись в течение двух часов по жарким и пыльным улицам, я оставил в покое подъезд Мины и направился к другому дому, знакомому мне по предыдущим посещениям, и, находившемуся в глубине переулка. Но, даже удовлетворившись, я не смог избавиться от дурного настроения, вызванного глупой и скучной угодливостью девушки, и направился домой с невыносимым желанием расплакаться. К тому же, я начал снова размышлять — во всех подробностях — над тем, что составляло работу Мины. И вечером, будучи охваченным невыносимой тоской, я вновь стоял у её подъезда. Хотя в тот момент я уже должен был находиться в пути, в моей деловой поездке по клиентам. «Если сегодня вечером я вновь вернулся к ней, — подумал я, — то это значит, что я её действительно люблю».
Но я не осмелился позвонить. И зашел в сомнительную остерию (забегаловку), расположенную почти напротив подъезда. Отсюда в пространстве между горшочками с цветочками и заборчиком хорошо просматривалась дорога, освещенная тусклым светом, и спущенные жалюзи дома, погрузившегося в темноту.
«Здесь я буду проводить все свои свободные вечера», — мысленно вознамерился я. Но уже через полчаса я совсем раскис. В подъезде постоянно кто-то исчезал: то это был мужчина, то юноша, то группа солдат, сменявшаяся шумной ватагой этаких любителей острых ощущений. Или — что еще хуже — периодически кто-нибудь из них неожиданно задерживался на пороге и принимался истошно кричать во всё горло. Один тип, одетый в кожаную куртку, приехал даже на мотоцикле, наполняя ночь невообразимым шумом, соскочил с мотоцикла и тут же бросился со всех ног вверх по лестнице.
Не говоря уже о тех, кто выходил. Каждый из них мог побывать у Мины. Я заметил тучного и лысого мужчины, который подозрительно поозирался по сторонам и тут же поспешно удалился. Если бы я в тот момент не побежал, то наверняка бы не выдержал и закричал бы, что есть сил.
Не секунды не колеблясь, я бросился к подъезду и сразу же позвонил. В переполненном и прокуренном зале Мины не было. Я застыл на месте и, с трудом переводя дыхание, уставился на дверь. Неожиданно передо мной выросла полуобнаженная Аделаида. Она подмигнула мне и поприветствовала меня, взяв под козырек.
Я поинтересовался у нее — не вышла ли она подышать свежим воздухом. И в тот же момент увидел Мину. Она была в нежно голубой блузе и в белых шелковых трусиках — при этом особенно бросались в глаза ее загорелые ноги и талия. Между тем, она что-то протягивала хозяйке. Увидев меня, стоящим за Аделаидой, Мина нахмурилась. Нельзя сказать, что это её сильно удивило, но действовала она решительно. Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно отстранила Аделаиду в сторону, и собиралась было заговорить со мной. Но тут же какой-то мужчина, весьма худощавый, из блондинов, лысоватый спереди и в очках, до того стоявший неподвижным в стороне, неожиданно появился перед ней и указал на неё пальцем.
Мина опустила глаза, повернулась и покорно последовала за ним, оставив меня наедине с собой. Аделаида буквально прыснула со смеху. Мне же совершенно перехватило дыхание.
Горькие слезы, навернувшиеся на моих глазах, со стороны могли быть принятыми за капли проступившего пота. Я слышал, как что-то говорила Аделаида. Тут же затарахтели звоночки, размещавшиеся на столе у хозяйки. Тогда я решительно вышел, никого и ничего не замечая вокруг себя.
* * *Может это показаться глупо, но той же ночью я принял другое невероятное решение: напиваться каждый вечер. Я говорил себе: «Если она загорела снаружи, то я загорю изнутри». Мне тут же стало плохо, и, хотя голова шла кругом, я никак не мог забыть блузки Мины. Поскольку я привык жить один, мне было непросто освободиться от какой-либо навязчивой мысли, и вследствие чего этот сардонический очкастый блондин мерещился мне на протяжении всей ночи.
Мину я увидел только в воскресенье, как обычно, рано утром. Я поджидал её появления, наблюдая из остерии, и решительно преградил ей дорогу. Мина удивленно посмотрела на меня, остановилась, протянула мне руку, и затем, так как я мешал ей ступить на тротуар, предложила: «Может, пройдемся, у меня нет никакого желания задерживаться здесь».
Она принялась жаловаться на то, что я пренебрег ей и собирался её предать. Говорила о том, что все это время думала обо мне, особенно, пробуждаясь по утрам, когда она чувствовала себя особенно одинокой. Почему я не был добр к ней? Ведь, был же я к ней добр в Вогере, когда мне было только двадцать лет. Я ничего не ответил и подумал о том, мучаясь от ревности, что сейчас Мина была уже женщиной.
— Предать тебя? Но с кем? — неожиданно спросил я.
— О, Гвидо, — ответила она мне, — ведь, и я хочу того же, чего желаешь ты. Но затем всё станет ещё хуже, и ты станешь обращаться со мной, как с другими…
— Так сделаем же доброе дело, и, давай поженимся.
— Гвидо, я не могу, и причиной тому — моя жизнь. Я уверена, что через год, а, может быть, и раньше, ты меня возненавидишь…
— Мина, но я люблю тебя.
— Я это знаю, — ответила Мина, взяв в свою руку мою руку, — я это знаю, Гвидо. Ты думаешь, я не понимаю, что ты переживаешь? Но как раз, поэтому я тебя и прошу быть моим другом и не желать ничего больше. После чего, взглянув мне в глаза, тихонько проговорила: «Мне было бы постоянно стыдно за меня перед тобою».
— В Вогере ты была согласна выйти за меня замуж.
— В Вогере ты меня любил и поверил мне, когда я тебе призналась, что именно отец настроен против этого брака.
— Что из этого вышло, теперь мы видим!
— Гвидо, мой отец умер, и все остальное касается только меня.
— Но, с кем это я собирался предать тебя?
— Ты зачем разговаривал с Аделаидой?
— Что мне оставалась делать, если она оказалась прямо передо мной: ведь, я искал тебя.
Мина нахмурилась. — Гвидо, больше никогда не приходи в этот дом. Или же ты меня больше никогда не увидишь.
— Мина, — сказал я и остановился, — я не хочу спрашивать тебя ни о чем, но я вижу, что ты стыдишься этой жизни. Так прекрати же её, и, давай поженимся. Я — всё тот же и ничуть не изменился.
— Мне нечего стыдиться, Гвидо. И я уже тебе сказала свое слово.
— Может, ты больна сифилисом, Мина?
По лицу Мины пробежала улыбка. — Но, как тогда я бы смогла работать? О, Гвидо, да ты ещё совсем мальчишка. Как хорошо бы было чувствовать себя просто друзьями и забыть обо всех этих вещах. Какое тебе дело до всего этого? Смотри на все так, как если бы я была уже замужем.
Мы продолжали встречаться друг с другом, каждый раз утром. Мина носила все то же платье коричневато-зеленого цвета. Один раз она пришла, одетая во все белое и показалась мне еще более стройной и серьезной под развевающей на ветру пелериной. Чтобы выкроить себе каждую неделю по два-три свободных утра, я стал ездить ночью, уменьшая продолжительность поездок до минимума, и, не выполняя обязательств по отношению к ряду клиентов. Иногда, сев в поезд, и, оказавшись без попутчиков, я принимался думать со страстью об этой столь стройной и серьезной Мине, но мне никогда не удавалось увязать в единое целое этот образ с другим, владевшим мною. Для решения этой дилеммы надо было её раздеть. Её нахмуренный, по-женски маленький лоб, бросал меня в дрожь. Чуть ли ни до смеха мне было жалко тех дней, что она провела на море. В моем представлении она была там одинёшенька. Разнежившись, я мысленно сопровождал Мину в её поездке: вот я сижу с ней, затем я прогуливаюсь подле неё и бормочу какие-то слова. И наконец, наступает момент, когда мы засыпаем вместе. Иногда мне все же удавалось справиться с тем беспокойством, которое внушали медленно протекавшие полдни, и я убеждал себя, что все идет хорошо. Что я встретил совершенно новую женщину, не растратившую своих нежных чувств, несмотря ни на какие унижения. И именно та решительность, с которой она сопротивлялась всем моим попыткам овладеть ею, имела для меня и ценность, и горестную сладость. Некоторое утешение я находил от мысли, что та жизнь, о которой она не распространялась, была и простой, и вызывала решительный протест. Я чувствовал, что в этом она была чем-то схожа и с моей.
Как-то свежим сентябрьским утром Мина пришла на свидание в компании своей молодой подруги. На ней была косая шляпка, сдвинутая на одну сторону. Особенно бросались в глаза губы, обильно накрашенные губной помадой. Кажется, я скорчил недовольное лицо, ибо они поглядели друг на друга и рассмеялись. Причем, девушка особенно звонко.
— Не означает ли это, что бы больше не будем ходить обедать вместе? — спросил я у Мины, устроившись сбоку от неё.
Мы сейчас, как раз и идем на обед, — улыбнулась она и взяла меня под руку.
Неожиданно она резко прижалась ко мне. Я был удивлен и счастлив, так как мне хотелось поведать ей о многом в непринужденной обстановке за обедом. Но присутствие девушки меня раздражало.
Мина принялась говорить со мной о моей работе и заставила меня перечислить все те места, где мне довелось побывать за последние дни. Она нахмурилась, когда я с легкой улыбкой на устах открыл ей, что потерял ряд клиентов, стремясь не пропустить утренних свиданий. Она приостановилась на тротуаре и состроила мне гримасу. Я прекратил улыбаться, и, взмолившись, глазами указал на её подругу, остановившуюся вместе с нами.
— Ты когда-нибудь погубишь себя из-за всех этих глупостей, — заметила Мина резко, — а я совсем не хочу этого. Подобного ребячества я просто не выношу. Когда находишься на работе — надо работать. Ты живешь один и должен строго следовать избранному пути. Получается, что я невольно способствую твоей гибели, поэтому лучше будет, если мы больше не будем встречаться.
На губах у меня снова некстати появилась глупая улыбка. Лицо подруги Мины, которое я видел в профиль, было бесстрастным и обращенным вниз, на тротуар.
Я не нашел, что ответить Мине, взял её за руку и, говоря сбивчиво, предложил ей продолжить путь. Мина тут же решительно высвободила свою руку, и мы двинулись дальше.
Продолжительное молчание неожиданно прервала её подруга, что-то спросив у Мины резко. Они тут же принялись энергично выяснять между собой, насколько наказание хозяйки отвечало провинности Аделаиды, израсходовавшей за месяц две дюжины ирисового мыла.
— И, что она ей сделала? — поинтересовался я.
— В том то и дело, что она ей ничего не сделала, — сгримасничала девушка, поджав уголки губ. — Просто у Аделаиды есть этот каприз, а это раздражает хозяйку.
Я взглянул на Мину. Она, опустив голову, глядела на мостовую. Я сопоставил её профиль, с тонким, чувственным профилем подруги, я обнаружил в нем всё ту же уверенную линию, увенчанную властным подбородком, так нравившимся мне. Я слегка коснулся её руки, а затем — сжал её.
— Вы уже давно знаете друг друга? — спросил я девушку.
— Нучча — романьолка (родом из области Романья), — ответила Мина.
— Послушай, Нелла, госпожа Мартире интересовалась у меня, когда ты снова сможешь поехать в Болонью?
Я вздрогнул. Мина пристально посмотрела на Нуччу. Мы несколько прибавили шагу и в молчании достигли кафе. Нуччу здесь уже ожидали.
Мы сидели за белым столиком нашей траттории, поглядывая друг на друга, и молчали. Я заметил, что руки Мины вновь посветлели.
— Ты в этом году загорела сильно?
— Я проводила много времени на солнце. Брала лодку, уходила далеко в море, и там снимала с себя костюм.
— Ты гребла сама?
— Это нетрудно.
Я не сводил с неё глаз. Мина попыталась улыбнуться. — Ничего у меня не спрашивай, Гвидо. На море я езжу только, чтобы отдохнуть немного.
— Я часто подумывал поехать туда вместе с тобой.
— Именно поэтому я хочу уточнить, что я езжу туда только для отдыха.
Мина быстро справилась со своим блюдом. Наблюдая за мной, как я ем, она неожиданно спросила: — Почему ты так поступаешь?
— Ты что имеешь в виду?
— Почему ты совсем забросил свою работу? И ты хочешь, чтобы я тебе верила, после всего этого?
— А ты, почему не хочешь выйти за меня замуж?
— Я уже тебе сказала почему, Гвидо.
— Нет, ты мне этого еще не сказала. Тебе нравится разыгрывать меня. Когда ты собираешься ехать в Болонью?
— Я не поеду в Болонью. Вероятнее всего, что я поеду в Милан.
— И сколько домов ты уже посетила?
— Я их не считала.
— Так кто же тебя содержит?
Властный взгляд Мины, неожиданно стал мягче. — Гвидо, ты должно быть сильно страдаешь, если говоришь подобные вещи. Я верю, что и тебе тяжело, от всего этого.
— Я предпочитаю платить злом за зло. Ты не хочешь меня, потому что у тебя есть кто-то другой.
— Но, Гвидо, разве, ты не видишь, как мне приходится работать, и какую я веду жизнь? Если бы кто-то содержал меня… — она остановилась, не находя слов, и тут же нахмурила брови. — Я сама зарабатываю себе на жизнь, и ты это знаешь.
— Именно потому, что я вижу, какую жизнь ты ведешь, я хочу жениться на тебе. О, Мина, почему ты не хочешь никак понять меня? Мы могли бы работать вместе, если ты этого хочешь, и видеться только по вечерам. Если ты не хочешь, чтобы мы поженились, мы можем не жениться, но вырвись из этой жизни, пожалей меня.
Ты — единственная женщина, ради которой я готов на всё. И тогда в Вогере, ты не захотела прислушаться к моей мольбе. Скажи мне, ради своего же блага, как я должен тебя просить. Эта жизнь, которую ты сейчас ведешь…
— Эта жизнь мне нравится, — спокойно отрезала Мина.
У меня было такое ощущение, словно меня ударили обухом по голове. Я находился в сильнейшем шоке, и, совершенно ничего не соображая, принялся озираться по сторонам. Затем в мое сердце закралась дикая ярость. И понизив голос, я обрушил на Мину поток оскорблений, всё, на что только я был способен.
— Вот видишь: а ты ещё хотел жениться на мне, — заметила спокойно Мина.
* * *Как-то утром она неожиданно попросила меня, чтобы я показал ей мою комнату, и пожелала привести её в порядок. Весь трепещущий, я повел ее наверх, по старой, слабо освещенной лестнице, и, войдя в комнату, тут же распахнул в ней окно. Вместе со свежими лучами солнца, нахлынули и новые чувства. На полу, у едва приоткрытого шкафа, валялся чемодан, и лежала связка старых каталогов фирмы, на которой я сейчас работал. Чашка, перепачканная кофе, и, оставленная на ночном столике, неприбранная кровать — были такими же, какими я их недавно оставил до этого.
Мина пошла мне навстречу и поцеловала меня. Еще и сегодня, я не могу поверить в то, что произошло там, и замирает мое сердце при одном лишь только воспоминании о той девственной и безграничной неги, которая исходила от ее тела. Мина все время
не сводила с меня своих светлых глаз, лаская мне спину. Нас обволакивала какая-то необыкновенная воздушная атмосфера, чего я больше никогда не испытал в моей жизни.
Но настал полдень, и я вновь остался один. Мина пообещала мне, сказаться больной и в тот день не работать, при условии, что я обязательно поеду по делам фирмы. Понурив голову, я сел на поезд. Но на следующий день на рассвете я уже снова вернулся домой и написал ей записку. Её я передал через привратницу, довольно-таки вульгарную женщину, вышедшую в халате, и, взявшую записку с недовольным видом. Город еще спал. Я бегом направился в наше кафе, пересекая улицы, обволакиваемые густым туманом. В аллеях ещё зеленели деревья, но и их не пощадил холод.