Часовой, заметив в тени какие-то силуеты, которые страх раздул до чудовищных размеров и которые, не отвечая на его оклик, продолжали приближаться, взял ружье на изготовку.
Подняв глаза, доезжачий неожиданно заметил часового в лунном свете, который подобно молнии отразился на стволе ружья.
Крикнув часовому «Друг!», он бросился вперед, обхватил Анелетту руками и закрыл своим телом. Но выстрел уже прогремел, и бедный Этьен без единого стона, вздохнув, упал на ту, которую сжимал в объятьях.
Пуля прошла ему через сердце.
Когда жители Пресьямона, привлеченные звуком выстрела, прибежали к тропинке, ведущей из деревни в лес, то обнаружили мертвого Ангульвана и лежащую без чувств Анелетту.
Бедняжку перенесли в хижину бабушки. Но она пришла в себя только для того, чтобы впасть в отчаяние, граничившее с бредом. Когда она вышла из оцепенения, в котором пребывала первые дни, бред ее стал напоминать безумие.
Она обвиняла себя в смерти мужа, она звала его, она просила невидимых духов помиловать его, а они преследовали ее даже в те короткие мгновения сна, которые допускал возбужденный рассудок.
Она произносила имя Тибо и обращалась к прóклятому с мольбами, которые вызывали слезы у всех, кто их слышал.
Во всем, что говорила безумная, вопреки бессвязности слов, проступали реальные факты, и стало ясно, что предводитель волков замешан в роковых событиях, повлекших за собой смерть бедняги Ангульвана. Соответственно, общего врага обвиняли в том, что он сглазил этих двух несчастных, и неприязнь, которую испытывали к бывшему башмачнику, возросла пуще прежнего.
Напрасно приглашали врачей из Виллер-Коттре и ля Ферте-Милона, состояние Анелетты только ухудшалось: силы покидали ее, голос через несколько дней сделался слабым и прерывистым, бред же по-прежнему был силен и внушал всем, даже хранившим молчание врачам, мысль, что бедная Анелетта не замедлит последовать за мужем в могилу.
Горячку могла уменьшить лишь слепая старушка. Когда Анелетта слышала голос бабушки, она успокаивалась, ее блуждающий взгляд смягчался, глаза увлажнялись слезами; она клала руку на лоб, словно хотела отогнать навязчивую мысль, и на ее губах появлялась печальная мимолетная улыбка.
Однажды вечером, когда стемнело, Анелетта забылась еще более беспокойным и мучительным, чем обычно, сном.
Хижина, слабо освещенная медной лампой, была погружена в полумрак. Сидевшая у очага бабушка сохраняла неподвижность, под которой дикари и крестьяне прячут самые сильные чувства.
Одна из двух женщин, нанятых сеньором Жаном для ухода за вдовой его слуги, молилась по четкам в ногах кровати, на которой лежала такая бледная, обескровленная Анелетта, что если бы не сдавленное дыхание, вырывающееся из груди, ее можно было принять за мертвую; другая молча пряла.
Вдруг больная, которая уже несколько раз начинала дрожать, в ужасе вскрикнула, будто боролась с ужасным видением.
В тот же миг распахнулась дверь. Какой-то человек, голова которого казалась огненным шаром, вбежал в комнату, бросился к постели Анелетты, порывисто обнял умирающую, с мучительным криком прижался губами к ее лбу, а затем ринулся к задней двери, распахнул ее и скрылся.
Его появление было столь стремительным, что когда молодая женщина с криком «Прогоните его! Прогоните его!» попыталась оттолкнуть нечто невидимое, можно было объяснить ее действия галлюцинациями.
Но мужчину видели обе сиделки, и они признали в нем башмачника. Тем временем с улицы послышался шум, стали называть имя Тибо. Шум приближался к дому Анелетты, и вскоре кричавшие появились на пороге. Они преследовали предводителя волков.
Тибо видели бродившим вокруг домика Анелетты, и предупрежденные часовыми жители Пресьямона вооружились вилами и палками, чтобы расправиться с ним.
Знавший о безнадежном состоянии Анелетты Тибо не смог подавить в себе желание увидеть ее в последний раз. Прекрасно понимая, чем все это может для него закончиться, он, полагаясь на быстроту ног, пересек деревню, распахнул дверь хижины и оказался возле умирающей…
Женщины указали крестьянам на дверь, через которую выскочил Тибо, и те, словно свора собак, с еще более громкими угрозами и криками помчались по его следам.
Разумеется, Тибо ускользнул от врагов и скрылся в лесу.
После потрясения, пережитого Анелеттой во время появления Тибо, состояние больной стало настолько тревожным, что в ту же ночь послали за священником.
Было очевидно, что Анелетте осталось страдать всего несколько часов.
К полуночи пришел священник в сопровождении ризничего и детей-певчих, которые несли святую воду.
Они опустились на колени в ногах у Анелетты, а священник подошел к изголовью.
На молодую женщину, казалось, снизошла какая-то таинственная сила. Она долго тихонько говорила со священником, но поскольку было ясно, что несчастной не в чем так много каяться, присутствовавшие поняли, что она молит о ком-то другом.
Кто же был этот другой?
Это было ведомо лишь Богу, священнику и ей.
Глава 23
Годовщина
Когда Тибо перестал слышать за собой свирепые крики крестьян, он замедлил бег.
Через какое-то время в лесу стало привычно тихо. Он остановился и присел на груду камней. Башмачник был так взволнован, что узнал место, в котором оказался, лишь заметив камни в огромных черных пятнах, будто опаленные огнем.
Это были камни его очага. Случай привел его в тот уголок леса, где он жил всего несколько месяцев назад.
Тибо с горечью сравнивал свое спокойное прошлое с ужасным настоящим, и крупные слезы, стекая по щекам, падали в пепел, который он попирал ногами.
Он слышал, как пробило полночь на колокольне в Уани, затем на других колокольнях в окрестностях.
В это время священник слушал последние молитвы и мольбы умирающей Анелетты.
– О, будь проклят день, – воскликнул Тибо, – когда я пожелал иного, чем то, что Господь вложил в руки бедному ремесленнику! Будь проклят день, когда черный волк дал мне силу творить зло, потому что содеянное не только не добавило мне счастья, но и разрушило его навсегда!
Позади Тибо послышался смех.
Он обернулся и увидел черного волка собственной персоной: он крался под покровом ночи, как собака следует за хозяином. В темноте он был почти невидим, если бы не глаза, которые метали пламя и освещали его.
Он обошел вокруг очага и уселся напротив башмачника.
– В чем дело? – поинтересовался он. – Мэтр Тибо недоволен? Клянусь рогами Вельзевула, мэтр Тибо переборчив!
– Чем я могу быть доволен, – ответил Тибо, – если после встречи с тобой мне достались лишь тщеславные стремления и бесполезные сожаления? Я хотел богатства, а сам в отчаянии оттого, что потерял даже папоротниковый кров, под которым засыпал, не волнуясь о завтрашнем дне, не думая о ветре и дожде, хлещущем ветви огромных дубов… Я желал почестей, а теперь самые захудалые крестьяне, которых я прежде презирал, гонятся за мной с камнями в руках… Я нуждался в любви, но единственная женщина, которая любила меня и которую люблю я, ушла, чтобы принадлежать другому, и в эти минуты она умирает, проклиная меня, а я всей властью, которую ты мне дал, не могу ей помочь!
– Не люби никого, кроме себя, Тибо.
– О да! Насмехайся надо мной!
– Я не насмехаюсь. Разве еще до того, как я предстал перед твоими глазами, ты не бросал на чужое добро завистливых взглядов?
– О, все это из-за какой-то несчастной лани, какие сотнями щиплют травку в этом лесу!
– Ты считал, что желаешь только лань, Тибо, но желания сменяют друг друга, как ночь сменяется днем, а день – ночью. Желая лань, ты желал и серебряное блюдо, на котором ее должны подавать; серебряное блюдо влекло за собой слугу, который принесет его, и стольника, разрезающего его содержимое… Стремление подобно небесному своду: кажется, что оно ограничивается горизонтом, на самом же деле охватывает всю землю… Ты погнушался невинностью Анелетты ради мельницы госпожи Поле; когда тебе не удалось заполучить мельницу, тебе понадобился дом бальи Маглуара; но и дом бальи Маглуара потерял для тебя свое очарование, когда ты мельком увидел замок графа де Мон-Гобера… О, ты завистлив и потому целиком принадлежишь падшему ангелу, моему и твоему хозяину! Вот только тебе недостает ума желать зла и извлекать из него добро, которое возвращалось бы к тебе, поэтому, возможно, тебе лучше было оставаться честным.
– О да, – грустно ответил башмачник, – только теперь я понял справедливость поговорки «Тот, кто швыряется грязью, теряет почву под ногами». А разве, – продолжал он, – я не могу снова стать честным?
Волк насмешливо оскалился.
– Мальчишка! – воскликнул он. – За один-единственный волос дьявол может отправить человека в ад. Ты когда-нибудь считал, сколько твоих волос принадлежит ему?
– Нет.
– Не могу сказать, сколько на твоей голове его волос, но могу сказать, сколько осталось тебе. Тебе остался один волос! Как видишь, время покаяния прошло.
– Но если, – возразил Тибо, – за один волос дьявол может погубить человека, то отчего за один волос Бог не мог бы его спасти?
– Попытайся.
– К тому же, когда я заключал эту гибельную сделку, то и не думал выполнять договор.
– О, узнаю непорядочность людей! Ты не выполнял договор, отдавая мне свои волосы, дурачок? С тех пор как люди выдумали крещение, мы не знаем, за что их ухватить, и взамен кое-каких уступок, на которые идем, они должны отдавать часть тела, на которую мы можем наложить лапу. Ты уступил нам волосы; они крепко держатся, ты сам убедился в этом, они не останутся у нас в когтях… Нет-нет, ты наш, Тибо, с того самого момента, когда, сидя на пороге своего дома, вынашивал мысль о мошенничестве и вымогательстве.
– Получается, – с досадой воскликнул Тибо, вскакивая и топая ногой, – получается, что я погиб для иного мира, не насладившись радостями этого?
– Ты еще можешь их познать, Тибо.
– Как?
– Отважно ступив на дорожку, на которой ты оказался бездумно; открыто желая того, с чем ты соглашался тайком. Иначе говоря, став откровенно нашим.
– Что же нужно сделать?
– Занять мое место.
– А заняв его?
– Приобрести мою власть. Тогда тебе уже нечего будет желать.
– Если ваша власть так велика, если она дает богатство, которому я завидую, как вы от нее откажетесь?
– Не волнуйся обо мне. Хозяин, которому я приобрету еще одного слугу, щедро меня вознаградит.
– Заняв ваше место, я позаимствую и ваш вид?
– Да, на ночь. А на день ты будешь превращаться в человека.
– Ночи долгие, темные, ночью не видны засады; я могу пасть под пулей сторожа или попасть лапой в капкан, тогда прощай, богатство, прощайте, почести.
– Нет, ибо шкура, в которую я одет, непроницаема для железа, свинца и стали. Пока она будет на твоем теле, ты будешь не только неуязвим, но и бессмертен. Только раз в году, как и все оборотни, ты на двадцать четыре часа превратишься в простого волка и должен будешь бояться смерти, как все остальные. Когда мы с тобой познакомились, ровно год тому назад, это был вот такой роковой для меня день.
– А! – воскликнул Тибо. – Поэтому вы так боялись зубов собак сеньора Жана!
– Когда мы ведем переговоры с людьми, нам запрещена всякая ложь, и мы вынуждены им говорить все. Их дело – согласиться или отказаться.
– Вы расхваливали власть, которую я могу получить. Ну что ж, хорошо, посмотрим, что это за власть.
– Она такова, что сравниться с ней не может даже власть самого могущественного короля, потому что у королевской власти есть границы возможного для человека.
– Буду ли я богат?
– Так богат, что научишься презирать богатство, потому что стóит тебе пожелать, как у тебя будет не только то, что люди получают за золото и серебро, но и то, что высшие существа получают с помощью заклинаний.
– Я смогу отомстить своим врагам?
– Во всем, что касается зла, твоя власть будет безграничной.
– Сможет ли меня снова покинуть женщина, которую я полюблю?
– Господствуя над тебе подобными, ты будешь распоряжаться ими как заблагорассудится.
– Ничто не сможет избавить их от моей власти?
– Ничто, кроме смерти, которая сильнее всего.
– А я? В один день из трехсот шестидесяти пяти я буду подвергаться риску умереть?
– Только в один. В другие дни ни железо, ни свинец, ни сталь, ни вода, ни огонь не одолеют тебя.
– В ваших словах нет лжи, нет подвоха?
– Нет, слово волка!
– Согласен, пусть будет так, – сказал Тибо. – Волк на двадцать четыре часа, царь творения все остальное время! Что нужно сделать? Я готов.
– Сорви лист падуба, разорви его на три части зубами и отбрось их подальше от себя.
Тибо сделал то, что ему было приказано.
Разорвав лист, он разбросал кусочки и тогда, хотя до этого ночь была непривычно тихой, раздался удар грома, а порыв ветра, неистовый как буря, закружил эти кусочки и унес их с собой.
– А теперь, брат Тибо, – сказал волк, – занимай мое место, и пусть тебе везет! Как и я год назад, ты двадцать четыре часа пробудешь волком; постарайся выйти из этого испытания так же счастливо, как благодаря тебе вышел из него я, и тогда сбудется все, что я тебе обещал. Я же буду просить господина с раздвоенным копытом, чтобы он уберег тебя от зубов собак барона де Веза, ибо – клянусь дьяволом! – ты вызываешь у меня настоящий интерес, друг Тибо.
И Тибо показалось, что он видит, как черный волк увеличивается, вытягивается, поднимается на задние лапы и удаляется в облике человека, помахивающего ему рукой.
Мы говорим «показалось», потому что на мгновение его мысли утратили ясность и он впал в какое-то оцепенение.
Позже, когда Тибо пришел в себя, он был один. Все части его тела были заключены в странные и необычные формы. Он стал как две капли воды похож на большого черного волка, который разговаривал с ним всего мгновение назад. Единственная белая шерстинка на затылке контрастировала с мрачной шкурой. Эта шерстинка волка была последним черным волосом, оставшимся у человека.
Тибо не успел еще прийти в себя, как ему послышалось, что кусты шевелятся и оттуда доносится приглушенный лай собак.
Он с дрожью подумал о своре сеньора Жана.
Превратившийся в волка Тибо сказал себе, что поступит благоразумнее своего предшественника и не станет дожидаться, пока собаки нападут на его след.
Он предположил, что, должно быть, слышал лай ищейки, и решил не дожидаться, пока собаки будут спущены.
Он побежал по прямой, как обычно делают волки, и с удовлетворением отметил, что после превращения сила и гибкость его тела удесятерились.
– Клянусь рогами дьявола! – воскликнул в нескольких шагах от него сеньор Жан, обращаясь к своему новому доезжачему. – Ты никак не научишься держать собак под сапогом, парень. Ты позволил ищейке зарычать. Так мы никогда не настигнем волка.
– Это моя вина, господин, и я не отрицаю ее, – ответил доезжачий. – Но, увидев, как вчера волк пробежал в ста шагах отсюда, я не мог предположить, что он пробудет всю ночь здесь и мы обнаружим его в двадцати шагах от нас.
– Ты уверен, что это тот же самый зверь, который уже столько раз ускользал от нас?
– Да пусть хлеб, который я ем на службе у господина, превратится в отраву, если это не тот черный волк, на которого мы охотились в прошлом году, когда утонул бедный Маркотт!
– Мне очень хотелось бы напасть на него, – со вздохом сказал сеньор Жан.
– Пусть господин только прикажет, и мы начнем охоту! Но, с вашего позволения, замечу, что впереди еще добрых два часа кромешной тьмы, и этого будет вполне достаточно, чтобы лошади переломали ноги.
– Я не говорю «нет», но если мы станем дожидаться утра, Смышленыш, этот типчик окажется в двадцати лье отсюда.
– По меньшей мере, господин, – произнес Смышленыш, качая головой, – по меньшей мере!
– Мне этот гнусный черный волк все мозги проел, – добавил сеньор Жан, – и так хочется завладеть его шкурой, что если я ее не заполучу, то уж точно заболею.
– Ну что ж, начнем, господин. Начнем, не теряя ни минуты.
– Ты прав, Смышленыш! Иди за собаками, друг мой.
Смышленыш сел на коня, который, пока он ходил по лесу, был привязан к дереву, и ускакал. Через десять минут, показавшихся барону десятью столетиями, Смышленыш возвратился с остальными. Немедленно рассворили собак.
– Тише, дети мои, тише! – сказал сеньор Жан. – Не забывайте, что мы имеем дело не с нашими старыми ловкими и верными псами. Большинство из этих новички, и если вы выйдете из себя, то они поднимут дьявольский шум и все пойдет насмарку. Дайте им разогреться самостоятельно.
И правда, освобожденные от поводков собаки тут же уловили запах, который оборотень оставил после себя, и начали подавать голос.
Их лаю вторили другие.
Все пустились по следу Тибо, сначала скорее сближаясь, чем охотясь, лая только изредка, а затем все громче и разом, когда учуяли запах волка. Погоня становилась все отчаяннее, псы с бешеным лаем и невероятным задором неслись вперед, по направлению к Иворскому лесу.
– Зверь, беги быстрее, загоним скорее! – кричал сеньор Жан. – Ты, Смышленыш, займись запасными; я хочу видеть их повсюду! Я сам стану подбадривать собак… И все остальные тоже поживее! – добавил он, обращаясь к младшей обслуге. – Мы должны отомстить не за одно поражение, и если по вине кого-то я не настигну волка, то – клянусь рогами дьявола! – вместо волка брошу того на съедение псам.
После этих ободряющих слов сеньор Жан пустил коня в галоп, и хотя ночь была непроглядной, а дорога отвратительной, не снижал темпа, пока не догнал собак, лай которых доносился уже от Бур-Фонтена.
Глава 24
Бешеная охота
У Тибо было большое преимущество перед собаками благодаря мерам, которые он предпринял: снялся с места, как только послышался лай первой ищейки.
Он мчался довольно долго, не слыша за собой собак. Однако внезапно откуда-то издалека, словно раскат грома, донесся их лай, который вызвал у него некоторое беспокойство. Он уже не трус´ил, а удвоил скорость и остановился только тогда, когда между врагами и им насчитывалось несколько лье.