Предводитель волков. Вампир (сборник) - Александр Дюма 24 стр.

Он мчался довольно долго, не слыша за собой собак. Однако внезапно откуда-то издалека, словно раскат грома, донесся их лай, который вызвал у него некоторое беспокойство. Он уже не трус´ил, а удвоил скорость и остановился только тогда, когда между врагами и им насчитывалось несколько лье.

Тогда Тибо огляделся и понял, что добежал до возвышенностей Монтэгю.

Он насторожился.

Похоже, собаки не сократили расстояние: они были приблизительно у кустарников в Тийе. Услышать их на таком расстоянии могло только волчье ухо.

Тибо спустился, словно шел им навстречу, обогнул Эрневиль справа, вскочил в маленький ручеек, который берет здесь свое начало, спустился по нему до Гримакура, пробежал по рощам близ Лессара и л’Абесс и достиг Компьенского леса.

Почувствовав, что, несмотря на трехчасовой быстрый бег, стальные мускулы волчьих лап ничуть не устали, он несколько приободрился.

И все-таки башмачник колебался, стоит ли рисковать в менее знакомом, чем местность под Виллер-Коттре, лесу.

Отойдя на одно-два лье, он решил вернуться по следу, а затем броситься в сторону, что казалось ему надежным способом избавиться от собак.

Он одним махом проскочил долину от Пьерфона до Мон-Гобера, вбежал в лес у поля Метар, выбежал из него у Воводрана, вновь вскочил в воду у Сансера, где сплавляли деревья, и ушел в лес у Лонпона.

К несчастью, над дорогой Висельника он наскочил на новую свору из двадцати собак, которую доезжачий господина де Монбретона, предупрежденного сеньором де Везом, привел как подмогу.

В то же мгновение собаки были спущены с поводков: доезжачий, заметив волка и опасаясь, как бы он не ушел от погони, не стал дожидаться всей охоты и рассворил своих собак.

И вот началась настоящая борьба.

Это был настолько безумный бег, что даже лошади, какими бы быстроногими они ни были и какими бы умелыми ни были всадники, едва-едва поспевали за собаками.

Охота со скоростью мысли проносилась по равнинам, лесам, вересковым зарослям.

Она появлялась и исчезала, как молния в туче, оставляя за собой вихрь пыли, звуки рога и крики, которые эхо едва успевало повторять.

Она преодолевала горы, долины, потоки, овраги, болота, пропасти, словно у собак и лошадей были крылья, как у химер, как у гиппогрифов.

Появился сеньор Жан.

Он мчался во главе доезжачих, чуть не наступая на хвосты собакам, с горящим взором, раздутыми ноздрями, понукая свору громкими криками и с яростью вонзая шпоры в бока своего коня, едва тот замедлял бег перед препятствием.

Черный волк по-прежнему несся с огромной скоростью. Хотя, слыша в ста шагах за собой злобный лай своры, он и испытывал беспокойство, но не уступал ни пяди.

Продолжая бежать, Тибо, у которого человеческий разум сохранился во всей полноте, чувствовал, что не может пасть в этом испытании. Ему казалось, что он не может умереть, не отомстив за все выстраданное, не узнав обещанных ему радостей, и особенно – в критические моменты он беспрестанно в мыслях возвращался к этому – не завоевав любовь Анелетты.

Иногда им овладевал страх, порой это был гнев. Он даже подумывал развернуться, встать лицом к воющей стае и, забывая о своем новом облике, разогнать ее камнями и палкой.

Через мгновение, почти обезумев от ярости, оглушенный звоном, которым отдавался у него в ушах лай, он вновь несся, перескакивал, летел, словно у него были ноги оленя, крылья орла.

Но все усилия были тщетными. Он напрасно мчался, прыгал, почти летел: похоронный звон не отставал от него, а если на минуту и отдалялся, то лишь для того, чтобы приблизиться еще более угрожающим и сильным.

Между тем инстинкт самосохранения не подводил его, и силы его не убывали.

Но он чувствовал, что если угодно будет, чтобы он, на свою беду, наткнулся на новых собак, то сил уже может и не хватить.

Итак, он решил оторваться от собак и возвратиться в родные места, где благодаря знанию леса мог надеяться уйти от погони.

Поэтому он вернулся по следу и бросился в сторону.

Он поднялся до Пюизе, пронесся по околицам Вивьи, заскочил в Компьенский лес, сделал крюк по лесу близ Ларга, возвратился к Аттиши, пересек Эну и, промчавшись по аржанской низине, снова оказался в лесу под Виллер-Коттре.

Так он надеялся расстроить стратегические планы, в соответствии с которыми сеньор Жан, без сомнения, распределил свою свору в определенной последовательности.

Вернувшись в знакомые места, Тибо вздохнул свободнее.

Он оказался на берегах Урка, между Норруа и Труанном, там, где река течет, зажатая двойным рядом скал. Он взбежал на утес, который нависал над потоком, с высоты решительно бросился в воду, достиг вплавь углубления у основания скалы, с которой только что прыгнул, и, притаившись в пещере, расположенной несколько ниже обычного уровня воды, стал ждать.

Он опередил свору примерно на лье. Однако прошло не более десяти минут, как собаки буквально взлетели на скалу.

Те, что бежали впереди, опьяненные погоней, не заметили пучины или понадеялись, что смогут перескочить через нее, как сделал тот, за кем они гнались, и на Тибо, сидящего в самом дальнем уголке пещеры, полетели брызги от падающих в воду собачьих тел.

Но собаки, будучи менее удачливыми и выносливыми, не могли сопротивляться течению и после потраченных впустую усилий исчезли, унесенные им, так и не обнаружив укрытия оборотня.

Он слышал над головой топот лошадей, лай оставшихся в живых собак, крики людей и над всем этим – проклятия сеньора Жана, чей голос перекрывал все остальные голоса.

Когда течение унесло последнюю из упавших в поток собак, он благодаря тому, что река здесь поворачивала, увидел, как охотники направились вниз по течению.

Уверенный в том, что сеньор Жан, которого он узнал во главе доезжачих, распорядился сделать так только для того, чтобы потом подняться по течению, он не стал его дожидаться.

Тибо покинул убежище.

То вплавь, то перепрыгивая с камня на камень, то вброд он поднялся по Урку до конца зарослей Крена. Оказавшись там, он в полной уверенности, что значительно опережает своих врагов, решил пробраться в деревню и спрятаться близ домов, полагая, что там-то его точно искать не станут.

Он думал о Пресьямоне. Если он и знал какую-то деревню, так это Пресьямон. И потом, в Пресьямоне он будет рядом с Анелеттой.

Ему казалось, что это соседство придаст ему сил и принесет счастье и что ее нежный образ сможет как-то – хорошо ли, плохо ли – повлиять на его судьбу.

Итак, Тибо направился в сторону деревни.

Было шесть часов вечера.

Охота продолжалась примерно пятнадцать часов.

Волк, собаки и охотники проделали добрых пятьдесят лье.

Когда, сделав крюк через Манре и Уани, черный волк появился на опушке возле Ама, солнце уже клонилось к горизонту и окрашивало вереск в ослепительный багряный цвет; легкий ветерок ласкал бело-розовые цветочки и разносил их аромат; во мхе запел сверчок и, взмывая вертикально в небо, жаворонок приветствовал ночь, как двенадцать часов назад приветствовал день.

Затишье в природе произвело на Тибо неожиданное впечатление. Ему показалось странным, что она может быть такой прекрасной и словно улыбающейся, когда от столь странной тоски разрывается его сердце.

Видя цветы, слушая насекомых и птиц, он сравнивал нежный покой этого чистого мира с ужасной тревогой, наполняющей его душу, и, вопреки новым обещаниям посланника дьявола, задавался вопросом, мудро ли он поступил, заключив второй договор.

Он боялся, как бы и этот договор не принес только разочарование, как было с первым.

Пересекая затерявшуюся в золотистом дроке тропинку, он вспомнил, что по ней провожал Анелетту в первый день, когда увидел ее, – в тот день, когда, вдохновленный добрым духом, он предложил девушке стать его женой.

Мысль о том, что благодаря заключенному договору он сможет вновь завоевать любовь Анелетты, придала Тибо, обескураженному этой всеобщей радостью, храбрости.

Над долиной раздавался звон пресьямонского колокола.

Печально-однообразные звуки напомнили черному волку о людях и о том, что ему следует их бояться. И он направился через поля к деревне, где надеялся найти приют в какой-нибудь заброшенной лачуге.

Когда он пробирался вдоль невысокой каменной ограды пресьямонского кладбища, то в овраге, по которому шел, услышал голоса.

Продолжи он путь, и ему не миновать встречи с теми, кто шел в эту сторону; вернись он назад – придется подняться из оврага наверх, и там его могут увидеть. Тогда он решил перескочить через невысокую кладбищенскую стену и одним прыжком оказался с другой стороны.

Это кладбище, как почти все сельские кладбища, примыкало к церкви. Оно было запущенным, заросшим высокой травой, а в некоторых местах – ежевикой и терновником.

Волк подошел к густым зарослям ежевики и обнаружил разрушенный склеп, откуда мог видеть все, сам оставаясь невидимым. Он проскользнул под кустами и спрятался в склепе.

В десяти шагах от Тибо была свежевырытая могила, ожидавшая своего гостя-хозяина.

Из церкви доносились молитвенные песнопения.

Все было слышно тем более отчетливо, что служивший беглецу убежищем склеп, должно быть, некогда был соединен с церковью подземным ходом.

Через несколько минут пение смолкло.

Черный волк, который чувствовал себя неуютно, находясь рядом с церковью, подумал, что люди уже прошли овраг и что ему пора возобновить бег в поисках более надежного убежища, чем то, в котором он пока остановился.

Но в тот момент, когда он высунул нос из ежевичного куста, ворота кладбища отворились. Тибо пришлось вернуться на прежнее место, причем его очень взволновало, кого внесли.

Вначале он увидел ребенка в белом стихаре с кропильницей в руках. Затем серебряный крест, который нес человек, тоже одетый в стихарь. За ними, читая нараспев заупокойные молитвы, шел священник. За священником четверо крестьян несли носилки, покрытые белой тканью и усыпанные зелеными ветками и венками из цветов. Под тканью угадывались очертания гроба. За носилками шли несколько жителей Пресьямона.

Хотя для кладбища такая встреча вполне естественна и Тибо, видя открытую могилу, должен был быть готов к ней, она произвела на беглеца глубокое впечатление. И пусть малейшее движение могло выдать его присутствие, а следовательно, и навлечь гибель, он с тревожным беспокойством, не пропуская ни одной подробности, наблюдал за церемонией.

Священник освятил могилу, и носильщики опустили свою ношу на соседний могильный холм.

У нас есть обычай, по которому, когда хоронят прекрасную девушку или молодую цветущую женщину, их несут на кладбище в открытом гробу, лишь под покрывалом. Там друзья могут сказать усопшей последнее «прости», родные – дать последнее целование. Затем гроб заколачивают – и все.

Старушка, поддерживаемая чьей-то милосердной рукой, ибо она выглядела слепой, приблизилась к умершей для последнего целования. Носильщики приподняли покрывало, и Тибо узнал Анелетту. Глухой стон вырвался из его груди и смешался с плачем и рыданиями присутствующих.

Каким бы бледным ни было лицо Анелетты, в венке из незабудок и маргариток, в невыразимом покое смерти оно было таким прекрасным, каким никогда не было при жизни!

При виде покойницы Тибо вдруг почувствовал, как сердце его начинает оттаивать. Он подумал, что виновен в смерти невинной девушки, и ему стало очень больно, пронзительно больно, потому что впервые за долгое время он думал не о себе, а о той, что умерла.

Когда раздался стук молотка, заколачивающего крышку гроба, когда башмачник услышал, как в могильную яму с глухим стуком падают комья земли, голова у него закружилась. Ему показалось, что твердые камешки причиняют боль телу Анелетты, всего лишь несколько дней назад свежему и прекрасному, телу, в котором вчера еще билось сердце, и он рванулся, собираясь наброситься на присутствующих, вырвать у них это тело, чтобы Анелетта стала его хотя бы после смерти, если при жизни принадлежала другому.

Скорбь человека справилась с последним порывом затравленного свирепого зверя. По волчьей шкуре пробежала дрожь, из налитых кровью глаз брызнули слезы, и несчастный воскликнул:

– Господи, возьми мою жизнь! Я отдаю ее от чистого сердца, если она может вернуть жизнь той, которую я погубил!

За этими словами последовал такой жуткий вой, что все в ужасе кинулись бежать.

Кладбище опустело. Почти в то же мгновение свора, вновь напавшая на след черного волка, перепрыгнула стену там, где преодолел ее и Тибо. За ними на коне, покрытом пеной и кровью, показался обливающийся пóтом сеньор Жан. Собаки помчались прямо к кустарнику.

– У-лю-лю! У-лю-лю! – загремел голос сеньора Жана. Он спрыгнул с коня, не заботясь о том, есть ли кто-то, чтобы присмотреть за ним, выхватил охотничий нож и, расшвыривая собак, бросился к склепу.

Собаки дрались за только что содранную, всю в крови шкуру волка, но тело исчезло.

В том, что эта шкура принадлежала оборотню, сомнений не было, так как за исключением одной-единственной белой шерстинки она была полностью черной.

Что стало с телом? Об этом никто так и не узнал.

С тех пор в этой местности Тибо больше не встречали, и все сошлись во мнении, что оборотнем был бывший башмачник.

А поскольку нашли только шкуру, но не тело, и поскольку кто-то рассказывал, что в том месте, где шкура была найдена, слышал голос, произнесший «Господи, возьми мою жизнь! Я отдаю ее от чистого сердца, если она может вернуть жизнь той, которую я погубил!», то священник объявил, что благодаря самопожертвованию и покаянию Тибо спасен.

Особую убедительность этому преданию придавало и то, что вплоть до упразднения монастырей революцией каждый год в день смерти Анелетты из бур-фонтенского монастыря, расположенного в полулье от Пресьямона, выходил монах-премонстрант и шел к могиле Анелетты помолиться.

Вот и вся история о черном волке, как ее рассказал Мокэ, сторож моего отца.

Вампир

Действующие лица

Лорд РАТВИН

Граф ЖИЛЬБЕР де Тюффо

Хуан РОЗО, хозяин гостиницы

ЛАЗАР

ЛАЕНН

1-Й ПУТЕШЕСТВЕННИК

2-Й ПУТЕШЕСТВЕННИК

3-Й ПУТЕШЕСТВЕННИК

ЦЫГАН

БОТАРО

ЯРВИК

МАВРИТАНКА / ГУЛА / ЗИСКА

ХУАНА

АНТОНИЯ

ЭЛЕН

МЕЛЮЗИНА

ПЕТРА

1-Я КРЕСТЬЯНКА

2-Я КРЕСТЬЯНКА

Цыгане, крестьяне, путешественники, рыбаки, слуги и т. д.

Действие I 

Сцена I

Двор гостиницы. Слева стена с бойницами, справа большие решетчатые ворота, которые выходят на дорогу. На заднем плане горы.

При подъеме занавеса двор выглядит очень оживленно. Мужчины, женщины и дети постоянно прибывают, радостно приветствуя друг друга. Цыган поет под аккомпанемент мандолины. Все танцуют под его пение и звуки кастаньет.

ЦЫГАНЕ И КРЕСТЬЯНЕ (поют).

ЦЫГАН (поет).

ЦЫГАНЕ И КРЕСТЬЯНЕ (поют).

ЦЫГАН (поет).

ЦЫГАНЕ И КРЕСТЬЯНЕ (поют).

ЦЫГАН (поет).

ЦЫГАНЕ И КРЕСТЬЯНЕ (поют).

Выходят Хуан Розо, Петра, Ботаро и Лазар.

РОЗО. Давайте, давайте отсюда, хватит ваших танцев и песен. Убирайтесь, бродяги, попрошайки и цыгане! И без вас места мало.

Двор постепенно пустеет.

ЛАЗАР. Уж и не знаю, как папаша Розо сможет разместить всех.

РОЗО. Идите, поставите мулов в конюшню, отдайте вещи прислуге и возвращайтесь.

БОТАРО. Знаешь, тесть, похоже, этот дом маловат для двух семей.

РОЗО. Ха! Мы размещали здесь по пятьдесят христиан за один раз – все они ели и спали под моей крышей.

ЛАЗАР. Да, но на следующий день нужно было их слышать! Пятьдесят христиан ругались, как сотня язычников.

БОТАРО. Ты говоришь, пятьдесят человек ели и спали у тебя? Ладно, но нас шестьдесят семь. Да и невесте нужна кровать.

ЛАЗАР (в сторону). Эгоист!

БОТАРО. Кстати, тесть…

РОЗО. Да?

БОТАРО. Если еще подойдут путники…

РОЗО. Ну?

БОТАРО. Что ты будешь делать?

РОЗО. Скажу, что нет места, и они уйдут.

БОТАРО. Все же ты хозяин гостиницы…

РОЗО. В день свадьбы моей дочери гостиницы нет. В этот день дом – мой, хоть как мне ни жаль путников! Они спокойно могли прийти вчера и могут прийти завтра. Тех, кто уже здесь, само собой разумеется, я не выгоню. К примеру, у нас живет мавританская госпожа. Ее я оставлю, ей немного надо. Она и ест-то всего пару зерен риса, да так забавно – двумя палочками из слоновой кости!

ЛАЗАР. Уверен, она встает ночью, чтобы съесть горшок подриды или холодного супчика! Человек не может прожить на нескольких рисовых зернышках в день.

БОТАРО. Тесть, сейчас нас в доме шестьдесят семь человек.

РОЗО. Да, понимаю.

БОТАРО. Включая судомойку?

РОЗО. Включая судомойку.