Что ж, описание равно подходит к обоим перстням. Теперь посмотреть фотографии… Ни одного крупного плана, а на общих планах подмену практически невозможно отличить.
Фокин больше не раздумывал. Он спрятал цыганский перстень в сейф, а настоящий надел на палец. Перстень как влитой сидел на третьей фаланге, поворачивался и снимался без особых проблем. Его покойный хозяин, тоже был не из мелких, и руку имел тяжелую.
Фокин сжал пальцы в кулак, представив перед собой рожи тех, кто терзал Наташу. Раз, два, три! Мощные удары спрессовали воздух, но не достигли цели.
— Руки коротки, говоришь? — запоздало возразил он Чуйкову. — Мы их удлиним!
Майор перевел дух, снял перстень. Порылся в ящиках стола, нашел коробку со скрепками, высыпал скрепки на стол и аккуратно положил внутрь «печатку». Коробку спрятал в пальто. Допил холодный кофе. Все, состав преступления исполнен полностью. Должностной подлог. Но по сравнению с тем, что он собирался сделать, это выглядело невинным правонарушением.
* * *В восемь вечера у входа в лабораторный корпус Второго мединститута остановился прохожий внушительной комплекции. Рабочий день давно кончился, корпус опустел; через толстую стеклянную дверь можно было видеть островок электрического света в холле, — там за конторским столом сидел вахтер, погруженный в чтение детектива.
Прохожий глянул на часы, пожевал фильтр незажженной сигареты и выплюнул её на снег. Налево от входа к гранитной стене прилепился таксофон, испещренный сине-зелено-оранжевыми фломастерными надписями. Прохожий снял трубку и набрал номер.
— Викентий? Это Фокин. Я уже на месте. Ага, жду.
Закончив разговор, майор Фокин повесил трубку и сунул в рот очередную сигарету, но зажигать не стал, прошелся взад-вперед, загребая большими ступнями снег. С тех пор, как его жена оказалась в Склифосовке, лицо Фокина несколько осунулось, под глазами обозначились синие круги — вчера вечером завалился Чуйков с бутылкой, сегодня с самого утра голова гудит, как трансформаторная будка. Мощный квадратный подбородок майора украшал след от пореза бритвой.
Со стороны входа послышался шум. Фокин оглянулся. Вахтер с фонариком в руке снимал перекладину с обратной стороны стеклянной двери. За ним стоял невысокий худощавый мужчина с «дипломатом» в руке.
— Привет, Сергей.
Мужчина с улыбкой протянул Фокину ладонь. Тот осторожно пожал её своей лапищей, словно боясь ненароком покалечить.
— Привет, Викентий, — сказал Фокин. — Ты тут один сидел?
— Конечно, — мужчина пожал плечами и оглянулся на всякий случай. Он был на голову ниже майора. — А кто тут ещё должен быть?
— Блондинка, — буркнул майор. — Или брюнетка. Какая-нибудь ассистентка с арбузной грудью. Или ты хочешь сказать, что сидишь там допоздна, занимаясь только своими мышами?
Викентий вежливо рассмеялся.
— Среди мышей тоже бывают блондинки и брюнетки, — сказал он. — И очень даже симпатичные…
— А как они переносят мое угощенье?
— Дохнут. Двум я добавил микродозы в корм, двум ввел шприцем. Все четыре сдохли через 2–3 часа.
Фокин наконец закурил.
— Ну и?
— И я выкинул их в контейнер, — сказал Викентий.
— Ты молодец, Кентюша, — сказал Фокин, двигая квадратной челюстью. Из-за чего они сдохли — можешь сказать?
— Тромбоз, закупорка сосудов.
Фокин кивнул, пробормотал: «Ага».
— Это вещество способствует постепенному увеличению числа тромбоцитов, — продолжал Викентий. — Они скапливаются в сосудах, мешая току крови. Кровь сгущается. Потом происходит закупорка сердечных сосудов. И — смерть. До самой последней минуты мои мыши были в превосходном расположении духа и ничем не отличались от остальных.
— Следы вещества в тканях остаются?
— Нет… Вскрытие дает картину естественной смерти.
Викентий заметно помрачнел, но Фокин не обратил на это внимания.
— Теперь скажи мне: а если ввести вещество… Ну, скажем — собаке. Взрослой овчарке. Через какое время она погибнет?
Викентий задумался.
— Сутки, может чуть больше, — сказал он наконец. — Все зависит от массы тела.
— А если масса восемьдесят-восемьдесят пять килограммов?
— Где ты видел таких овчарок? — Викентий пронзительно взглянул майору в глаза. Но тот остался невозмутимым.
— Вполне обычный вес для кавказских овчарок. И для азиатов тоже.
— Ну… Трое суток, плюс-минус… Семьдесят два часа… Точнее никто не скажет. Но ты точно говоришь о собаках? — беспокойство Викентия стало явным.
— Ну а о чем же?! — искренне удивился Фокин. — Хотя все равно это государственная тайна. Ну да тебя предупреждать не надо.
Старый товарищ кивнул. Кроме школьной дружбы их связывали и другие, сугубо конфиденциальные отношения. И Викентий хорошо знал правила игры.
Расставаться на надорванной ноте Фокин не хотел. Он быстро огляделся, увидел перечеркнутую ветвями лип яркую вывеску бара.
— Не хочешь пропустить по стаканчику? За школьную дружбу? А, Кентоша?
Тот покачал головой. Он был явно выбит из колеи.
— Я тороплюсь.
Фокин внимательно посмотрел на него, хотел что-то сказать, но передумал и просто протянул свою огромную лапищу.
— Тогда давай пять, — Майор снова осторожно обозначил рукопожатие. Ты мне помог. Если будет надо, и я тебе помогу. Как всегда.
Викентий повернулся и молча пошел к автобусной остановке. Фокин развернулся в другую сторону. Перед ним снова возникло лицо разыскиваемого брюнета. Жить тому оставалось совсем недолго.
Глава 3 Обреченный брюнет
Контрабасист, улыбаясь, срывал пальцами сочные низкие звуки, которые отдавались где-то в области диафрагмы, а может и глубже. Ударник сидел в тени, его не было видно — только серебристый взмах щеток и огонек сигареты, закрепленной на микрофонной стойке.
Девушка с заурядным лицом и фигурой топ-модели пела негромким выразительным голосом. Про жаркую летнюю ночь и бессоницу, про кадиллак, застывший на обочине 56-го шоссе, про длинные девичьи ноги и про то, что прячется где-то в области диафрагмы, а иногда и глубже, и не дает покоя.
В зале полутемно, круглые столики застелены белыми крахмальными скатертями, приглушенный свет настольных ламп пробивается сквозь зеленые шляпки светящихся абажуров.
Беззаботная публика, в основном зрелые мужчины и молодые женщины. Единый стиль одежды отсутствует. Костюмы и галстуки, строгие вечерние туалеты соседствуют с джинсами и свитерами, повседневными платьями, откровенно мятыми брюками и небрежно расстегнутыми на груди фланелевыми рубахами. Общей, пожалуй, является атмосфера уверенности и богатства. Даже несвежие рубашки и небритые физиономии будто осыпаны невидимой золотой пыльцой. Много мобильных телефонов. Несмотря на рамку металлодетектора при входе, под пиджаками и куртками наверняка найдутся несколько пистолетов.
Бесшумные, как тени, официанты сноровисто разносят копченого угря, свежие устрицы, запеченные лягушачьи лапки, жареных голубей и другие изысканные деликатесы. Омары в подсвеченном аквариуме обреченно переползают с места на место, ворочая глазами, похожими на застывшие в полете капли черной смолы. Дразнящий запах дубовых углей. Толстое меню в солидном кожаном переплете.
— Устрицы здесь не самые лучшие, — со знанием дела сказала Маша, небрежно пролистывая страницы. — Я хочу фоа гра и омара. В «Аркадии» изумительно готовят фоа гра.
Такая осведомленность неприятно кольнула душу Макса. Она была здесь не раз и не два, швейцар поздоровался с ней, как с хорошей знакомой и охранник улыбнулся приветливей, чем обычной посетительнице. С кем она ходила сюда? Уж точно не с подругами в обеденный перерыв…
Проворный мальчик в белой рубашке, черной бабочке и табличкой с именем на левом нагрудном кармане принес аперитив: джин с тоником Маше и «Белую лошадь» со льдом и лимоном — Максу.
— Разрешите принять заказ, господа? — деликатно осведомился он у Макса.
Тот отложил свое меню, в котором мало что понимал. Даже цены — двух и трехзначные цифры без обозначения единицы расчетов, ни о чем ему не говорили. «Сок апельсиновый свежевыжатый — 5». Пять — чего? Рублей? Учитывая ресторанные наценки, вряд ли… Долларов? Но это можно с ума сойти!
— Дама распорядится.
Мальчик почтительно наклонился к Маше.
— Значит так, Виктор, мне фоа гра, омара, фруктовый коктейль и кофе.
— Омар гриль?
— Нет. Вареный сочней.
Покрутив бокал со светло-желтой жидкостью, чтобы лед зазвенел о стенки, Макс отхлебнул виски. Официанта действительно звали Виктор, но он мог поклясться, что Маша не поднимала глаза на его табличку.
— А что для господина?
— Карпаччо из скампий, фрикассе из омара и… Да, медальоны из оленины. На десерт земляничный торт и тоже кофе.
— А что для господина?
— Карпаччо из скампий, фрикассе из омара и… Да, медальоны из оленины. На десерт земляничный торт и тоже кофе.
— Что желаете пить?
Зеленоватый свет лампы делал лицо Маши загадочным и незнакомым, многозначительно блестели глаза. Таинственная красавица. Именно такой она и снилась Максу в Тиходонске, где он шесть лет влачил жалкое существование забитого работяги Сергея Лапина и спал на худом матрасе в убогой квартирке на Богатяновке. А под досками пола ночи напролет скреблись мыши.
— Бутылку белого мозельского, — сказал Макс. Это тоже пришло из тех, давних снов, где были чужеземные города и такие вот рестораны. Из его прошлой жизни.
— Может быть шампанского? — вслух размышляла Маша. — «Дом Периньон» или «Вдова Клико»?
Макс пожал плечами. Он знал, что бутылка французского шампанского вытягивает на несколько сот долларов. А у него в кармане было всего-навсего восемьсот, причем не на сегодняшний вечер, а на всю оставшуюся жизнь.
— Ладно, сегодня будем пить мозельское, — решила девушка.
Официант почтительно кивнул. Он ничего не записывал и очевидно полностью полагался на свою память.
— Выберете сами?
Виктор показал глазами на аквариум. Омары как будто застыли в ужасе, ожидая — кому будет вынесен смертный приговор.
— Нет, — Макс покачал головой. — Увольте.
— Я выберу, — сказала Маша. — Обязательно.
Через минуту самый крупный экземпляр был извлечен из аквариума и отправился на кухню в мельхиоровом ведерке.
— Тебе здесь нравится? — спросила Маша.
— Да, — сказал Макс. — Я не знал, что у нас появились такие рестораны. Все очень солидно.
— У них всегда порядок. Видел, на входе охранник с пистолетом?
— Это газовый. А ты часто здесь бываешь?
— Газовый? — удивилась Маша. — Как ты определил?
— На рукоятке нет кольца для страховочного ремня. И самого ремня нет. И запасной обоймы.
— Ты здорово разбираешься, — с явным удивлением отметила Маша.
На ней облегающее вечернее платье: синие молнии на черном. При каждом движении молнии вспыхивают в темной ночи, серебряные нити дождя оживают, бушует веселая июльская гроза. Макс хорошо знал тело, которое спрятано под этой тканью, линию бедер и форму пупка, и припухшие соски… Но она умело ушла от ответа на прямой и очень простой вопрос.
Виктор принес закуски. Фоа гра оказалась слабо прожаренной гусиной печенью, политой малиновым сиропом. А перед Максом поставил большую пустую тарелку с горсткой шинкованной капусты посередине и полужидким коричневым ободком вдоль края.
— Осторожно, тарелка горячая, — предупредил он.
Макс недоуменно попробовал капусту. Капуста как капуста… Коричневый ободок оказался острой приправой. Но к чему? Он ковырнул вилкой дно и тут оказалось, что тарелка не пустая: её заполняли тончайшие до прозрачности ломтики сырых королевских креветок. И острая приправа к ним очень подходила.
— Давай выпьем за встречу, — Маша подняла свой бокал и Макс сделал тоже самое. Я рад что ты вернулся.
— Я тоже.
В зале становилось шумно и душно. На эстраде вульгарный толстяк в широких шортах нес какую-то пошлятину, подъемом голоса то и дело выделяя ключевое слово: нимфомания! Гремела музыка, зал затягивали волны сигаретного дыма. За свободными столиками появились по две-три девушки, неторопливо потягивающие минеральную воду. Маша накрыла его руку прохладной ладонью.
— Чем ты думаешь заниматься?
— Не знаю.
Маша вежливо улыбнулась.
— Ты стал ещё скрытней, чем раньше…
Если сказать ей, что это чистая правда, что у него нет работы, нет выгодной на сегодня профессии и обязательного умения зарабатывать деньги, она конечно не поверит. Ведь она ещё помнит его загранкомандировки из которых привозились роскошные подарки и запретная в те времена валюта.
— А чем занимаешься ты? Как я понял, уже не летаешь?
Девушка покачала головой.
— Прошли большие сокращения. Треть стюардесс уволили, даже многих пилотов. Вначале устроилась в кооператив — нетрадиционные методы лечения, потом… В общем, как-то перекручивалась. Что с тобой?
— Не знаю. Что-то голова заболела…
— Дать таблетку?
— Обойдусь. Давай лучше ещё выпьем. Сосуды расширятся и все пройдет.
* * *В плазме, среди сверкающих лабиринтов, рождался хаос.
Алкоголь, растворенный в крови, гнал красные шары быстрее и быстрее, футболил их с удвоенной силой, заставлял мертвеющие сосуды работать, сокращаться, расширяться…
Толчок. Еще толчок. Еще.
Несколько тромбов были разрушены и красный вихрь устремился в лабиринты, где смерть уже обживала для себя местечко.
Но «чужаков» было слишком много. И становилось все больше. Вместо разрушенных появились новые тромбы — пока ещё на периферии, где система тревожного оповещения молчит, потому что ничего страшного ещё не произошло.
Но страшное не заставит себя ждать. Плазма подхватывает слепленные в кучу колонии «чужаков», несет все ближе и ближе к главному лабиринту, за которым пульсирует, живет нечто… Жизнь. Сама жизнь, воплощенная в связке сокращающихся мышц.
Толчок. Толчок.
Идет последний отсчет. Уже скоро.
* * *Два человека пили водку в запущенной московской квартире на краю Орехово-Борисова. Почти одногодки, с массивными фигурами борцов тяжеловесов, они обладали неуловимым сходством. Не столько облика, сколько манер, движений, взглядов. Потому что были птицами из одного гнезда: оба отставные разведчики, оба подполковники, оба пенсионеры.
Хозяин — когда-то рыжий, а ныне заметно облысевший Алексей Веретнев, проходивший в оперативных документах под псевдонимом Слон, так и не довел до ума свою однокомнатку в блочной девятиэтажке. Язык не поворачивался назвать её уютным словом «квартира» — никакая это не квартира, а безликая «жилплощадь». Пятна на линолеуме, потемневшие обои, облупившаяся оконная столярка, вставшая пузырями краска на кухне, проржавевшая раковина, разномастная, будто случайная, да ещё давно отслужившая свой срок мебель…
Раньше все было ясно: служба, каждодневная круговерть, напряженный график, тут не до ремонта, — главное, чтобы пожрать было чего на скорую руку, да где выспаться… А на заднем плане маячила оправдывающая мыслишка: вот когда выйду на пенсию, уж тогда… Хрен вам! Стереотипы поведения не меняются в одночасье — прошло почти три года под монотонное пощелкиванье телевизионного пульта, да нервное позвякивание горлышка о стакан, а ничего на этих двадцати двух квадратных метрах не изменилось.
Раньше мешала служба, теперь — привычка. Просто плевать стало на все. Какая там, к лешему, плитка, какие там стеклообои и ламинированные полы, когда вся жизнь прошла среди этой разрухи и ржавчины, такой родной и понятной! Да и на пенсию в восемьсот рублей со всеми накрутками, не особенно разгуляешься…
— Не слыхал, пенсию индексировать будут? — рокочущим баритоном задал Веретнев актуальный для всех отставников вопрос и воткнул в переполненную пепельницу очередной окурок.
Владимир Савченко (псевдоним Спец), кивнул крупной головой. Он сохранил густые, коротко стриженные — чтобы нельзя ухватить, волосы, цветом напоминающие модный собачий окрас «соль с перцем».
— Обещают на шестьдесят процентов. А там кто знает… Давай!
Чокнувшись, они выпили, поставили на стол опустевшие стопарики, выдохнули горючие пары и закусили соленой килькой. Кроме неё на столе стояла вареная картошка, масло и хлеб.
Вопреки представлениям обывателей, бывшие разведчики не шиковали. У того же Володьки Спеца квартира не лучше, такая же ободранная, вся обстановка — дурацкий тренажер…
И у Макарычева Тольки, которого годом раньше на пенсию отправили. И у Семы Ларионова… Да у всех ребят, кто работал не за страх, а за совесть, кто за работой даже жениться забыл и детей родить, у всех дома считай одно и то же: разруха.
«Это, видать, у нас у всех в крови, — подумал Веретнев. — Не только у меня-Володьки-Тольки-Семки, а у всех наших русских людей, мы с этой разрухой сжились и сроднились, без неё нам хана и кранты. Так воспитали. Бедность была нормой жизни. Хотя не для всех…»
— Слыхал, Золотарев новое назначение получил.
— Да? — отозвался Савченко без особого интереса.
— Начальником управления «С».
Спец неопределенно пожал плечами. Для него это обычное кадровое перемещение, абстракция.
А Веретнев начинал службу одновременно с новым начальником нелегальной разведки. Молодые лейтенанты сидели в одном кабинете Европейского сектора, за одним столом в главковской столовке щи хлебали. У Алексея результаты даже повыше были… И вот теперь Золотарев — генерал-майор, большая шишка, а Веретнев — подполковник на пенсии, пьет «Русскую» в разбомбленной своей кухоньке с таким же неудачником. И думает: а чем же он оказался меня лучшее? И независтливый вроде, а карябает что-то в душе…