Майя и Курт вошли тихо, чтобы не помешать. Майя села в кресло, а Курт на ковер у ее ног. Если бы так сел рядом с женщиной русский мужчина, это выглядело бы слишком интимно, но немцы держались более свободно – сел и сел, где удобнее было.
После маленького концерта вернулись к столу, посередине которого уже был водружен марципановый десерт. Выяснилось, что миндаль для него привезли как раз Менцели: они проводили зиму в своем домике на Майорке, а миндаль там был прекрасный.
– Тебе надо приехать, когда он цветет, – сказала Клара, доброжелательно глядя на Майю. – К нам съезжаются художники из всей Европы.
– Это выглядит не хуже, чем цветение сакуры в Японии, – добавил ее муж. – Если бы испанцы лучше организовали пиар, то сделали бы на этом зрелище хорошие деньги.
Менцелей звали Клара и Карл. Когда Майя впервые это услышала, то едва сдержала улыбку. От них веяло такой респектабельностью, какой и помину не было уже в их сыне. А внуки, наверное, и вовсе будут воспринимать бабушку с дедушкой как реликтовые растения какие-нибудь.
– Я зайду за тобой завтра в пять, – сказал Курт, когда Майя с мамой и Мартином провожали гостей на крыльце. – Рад, что мы будем слушать музыку вместе.
Особенной радости Майя по этому поводу не ощущала, но в Кельнской филармонии она еще не была и не видела поэтому никаких причин отказаться.
Глава 11
– Тебе будет смешно, но Шопен мне гораздо ближе, чем Брамс, – сказал Курт.
– Почему это должно быть мне смешно? – пожала плечами Майя.
Филармония была построена сравнительно недавно и выглядела очень эффектно, особенно открытая терраса над Рейном, по которой зрители прогуливались во время перерыва между двумя отделениями, держа в руках бокалы с шампанским.
– Потому что ты сразу подумаешь про вчерашнее исполнение. И решишь, что я не понимаю разницы между Мартином и Лондонским симфоническим.
– Ну что ты! – улыбнулась Майя. – Я понимаю, что ты понимаешь.
По Рейну плыли кораблики, смотрелись в воду старинные дома вдоль берегов. При взгляде на все это становилось понятно значение слова «покойно».
– Мы сможем прогуляться у Рейна после концерта? – спросила Майя.
Она давно уже привыкла к тому, что немцы высказывают свои желания прямо, без колебаний из разряда «а можно ли так сказать, а правильно ли меня поймут», и ожидают на свои вопросы прямого же ответа. Это казалось ей правильным, и она охотно переняла такую манеру. Правда, у нее еще не было случая испытать, действует ли это вне Германии. Майя знала загадочную особенность некоторых обыкновений: воплощаясь не в той социальной среде, в которой возникли, они незаметным образом теряют свою естественность и начинают выглядеть странновато.
– Конечно, – сказал Курт. – И еще я предлагаю поужинать.
Ужинать решили на Рейне же, в ресторане Старого города. Вечер был тихий, сели за столик на открытой веранде и заказали белого вина. К берегу был пришвартован большой корабль, он сиял огнями и звенел музыкой.
От большой газовой горелки шел горячий воздух, щеки у Майи зарделись, она расстегнула жакет.
– Ты сейчас похожа на одну картину да Винчи, – сказал Курт. – Ты художница и ее, конечно, знаешь. Та, на которой женщина и куст можжевельника, как нимб у нее над головой.
– Было бы странно, если бы не знала, – кивнула Майя. – Мы ее изучали на первом курсе.
– Как она называется? Я забыл.
– Так и называется, «Дама с можжевельником». Это портрет Джиневры де Бенчи. Только вряд ли я похожа. Разве что на куст можжевеловый. Объект на втором плане.
– Кто была эта Джиневра? – спросил Курт.
– Флорентийская поэтесса.
– Я так и подумал, что она из интеллектуалов.
– Ты так говоришь, будто вчера с ней познакомился! – засмеялась Майя.
– В каком-то смысле так и есть. Неделю назад я вернулся из Вашингтона, а ведь она там. Я люблю искусство и, конечно, посетил Национальную галерею. Смотрел на нее и задавал себе вопрос: о чем думает женщина с такой необычной внешностью и с таким разумом в глазах? Это загадка.
Майе стало не по себе. Музыка, река, недавнее возвращение из Вашингтона… Непонятное совпадение. Даже не совпадение, а сближение. Бывают странные сближения, Пушкин правильно волновался на их счет. Бог весть, что они означают!
– Что тебе ближе, музыка или живопись? – зачем-то спросила она.
То есть понятно, зачем: хотелось уйти от мысли о странных сближениях.
– И то и другое, – ответил Курт. – В юности я немного занимался живописью. А музыкой, возможно, займусь, как Мартин – когда выйду на пенсию.
«Он мог бы стать хорошим музыкантом, – подумала Майя. – Во всяком случае, руки для этого подходят».
У Курта были типичные руки пианиста – тонкие, с длинными и гибкими пальцами.
– У тебя интересная работа? – спросила она.
– Да. Не слишком поэтичная, но для меня интересная. Я финансовый консультант. Ты бывала в Трире?
– Нет.
– Я живу там. Это прекрасный город. Городская площадь с красивым фонтаном, вокруг которого сидят старички и рассуждают о политике. Трудно понять, почему Карл Маркс захотел революции, глядя на все это. Он родился в Трире, – пояснил Курт.
– Так был устроен его разум. И не было корректировки совести, вероятно.
Официант принес рыбу, поставил на жаровню посередине стола, зажег плоскую свечку в жаровне, разложил часть большой рыбины по тарелкам. Выпили вина и поговорили о немецких городах. Майя сказала, что ей нравится Берлин, и понятно почему: жизнь у художников там просто кипит. Курт прекрасно чувствовал себя в Трире, но не прочь был перебраться в город побольше и полагал, что Берлин, разумеется, предоставляет много возможностей для разнообразной работы, в том числе и в его сфере.
К столу подошел гитарист, сыграл Шуберта. Майя и Курт переглянулись и улыбнулись.
– Можно было послушать концерт прямо здесь, – сказал Курт, давая ему монетку.
Домой в Зюльц – Менцели были соседями Мартина и мамы – вернулись на такси.
– Благодарю за прекрасный вечер, – сказал Курт, прощаясь с Майей у калитки. – Завтра я должен вернуться в Трир. Но ведь ты еще побудешь в Германии? Буду очень рад, если ты приедешь ко мне в гости.
– Вечер в самом деле был замечательный, – согласилась Майя. – Приятного тебе возвращения домой.
Отвечать на приглашение в гости она не стала.
Мама не спала – сидела в маленькой гостиной на первом этаже и читала Корнелию Функе.
– Детская книжка, но очень увлекает, – сказала она. – Фантазия у автора богатая и язык легкий, я читаю без затруднений. Ну как концерт?
– Прекрасно, – ответила Майя, садясь в кресло напротив нее. – И Филармония очень хороша, и с террасы вид на Рейн чудесный.
– У нас с Мартином абонемент, мы часто ходим. А Курт тебе как?
– Мам, ну что ты меня сватаешь? – улыбнулась Майя. – Курт как Курт.
– Он очень неплохой человек. По российским меркам, значит, просто очень хороший. И из приличной семьи, я бы это вообще на первое место поставила. Развелся два года назад.
– Почему?
– Ну знаешь же, какие они здесь. Его жена полюбила другого. У нас ни одна женщина от такого мужчины не ушла бы. А здесь женщины чересчур внимательно относятся к своим капризам.
– Может, действительно полюбила, – возразила Майя.
– Я и говорю, каприз. И, кстати, почему бы мне тебя за него не сватать? Ты моя единственная дочь, я хочу, чтобы ты была рядом и счастлива.
– Я в четырех часах лету от тебя, – снова улыбнулась Майя.
О счастье она умолчала. Ей не очень было понятно, что это такое, а рассуждать о том, чего не понимаешь, она не считала правильным.
– Ну что тебя там держит? – сказала мама. – Березки? Мартин высадил в саду целых три. Байкал? И отсюда можно слетать. Я еще понимаю, когда ты училась в той твоей школе… Как ее?
– Школа свободных мастерских.
В Школе свободных мастерских Майя училась уже после университета. Она прекрасно понимала, о чем говорит мама: если бы ее образ жизни так же сильно зависел от среды обитания, как зависел во время учебы…
– А теперь ты все равно живешь очень герметично, – словно услышав эту ее мысль, сказала мама – С возрастом все окукливаются, это естественно. И иллюстрации к книжкам где угодно можно делать. И помойки твои обожаемые вполне можно рисовать по памяти. Не понимаю! Ведь там война, Майка, – вздохнула она. – Уже сейчас война, а что через полгода будет, даже Бог не знает, я думаю. Фрау Лаухус – у нее дом справа, знаешь? – на днях меня спросила, как я думаю, достаточно ли у нас глубокие подвалы на случай русского ядерного удара.
– Дура твоя Лаухус, – заметила Майя.
– Дура-то дура, но ничего нельзя уже утверждать с уверенностью. Могли мы полгода назад предполагать, что Россия нападет на Украину? У меня сердце не на месте, когда я думаю, что ты сидишь в Москве одна, непонятно чего ждешь.
– Я ничего не жду, ма.
– Вот именно! По-твоему, это нормально? И зря ты боишься разницы менталитетов.
– Я ничего не жду, ма.
– Вот именно! По-твоему, это нормально? И зря ты боишься разницы менталитетов.
– Да я… – начала было Майя.
Но мама поскорее ее перебила:
– Я тоже боялась, да. Но поверь мне, главное совсем не в бытовых привычках. Их несложно друг под друга подстроить. Главное – взаимное уважение! Когда есть за что уважать… Посмотри, как мы с Мартином за двадцать лет друг к другу привыкли. А ведь женились немолодыми уже людьми.
– Вы прекрасная пара, – сказала Майя. – Но почему ты…
– И вы с Куртом будете прекрасная пара, – снова перебила ее мама. – Уж поверь мне, я тебя знаю, а его и знать нечего, с одного взгляда все понятно. И была бы ты рядом с нами, чего лучше!
– Курт в Трире живет, – напомнила Майя.
– Может и в Кельн переехать. Специальность у него такая, что везде работу найдет.
– Ты и про специальность выяснила!
– Конечно. Майка, ты уже в том возрасте, когда выбора между сердцем и разумом быть не должно.
– То есть?
– То есть сердце уже вперед не убегает. Вдвоем в жизни лучше, чем одной, – сказала мама, помолчав. – Так ради чего же делать себе хуже?
– Мам, ты так говоришь, как будто он зовет меня замуж, – поморщилась Майя. – Об этом даже речи не было.
– Конечно, не было. Не идиот же он, чтобы в первый вечер тебя замуж звать. Познакомитесь поближе, присмотритесь друг к другу. Я о том, что если у тебя будет цель, то она осуществится.
«Вот уж цель великая, выйти замуж за Курта», – подумала Майя.
Но произносить это вслух не стала и даже устыдилась своей мысли. Снобизм отвратителен, и нет никаких причин считать жизнь с Куртом каким-то суррогатом жизни. Совсем наоборот, это ее нынешняя жизнь суррогат, невозможно не понимать.
– Я лягу, ма, – сказала Майя, вставая. – Пойдем же завтра в Бетховенский парк гулять? Ну и поболтаем.
– А ужинать?
– Мы поужинали в ресторане. Рейн очень красивый, – зачем-то добавила она.
– Я и говорю: лучше тебе жить поближе к нам.
Майя засмеялась, наклонилась, чмокнула маму в макушку и пошла в свою светелку.
«В общем-то мама права, – думала она, снимая с кровати серебристое покрывало. – Ничто рациональное меня в Москве не удерживает. Это даже не родной город, в конце концов, я туда в восемнадцать лет приехала. И не сказать, что была там счастлива».
Да, именно в Москве она поняла, что счастье – материя ей совершенно неизвестная. Она любила все трепетное, зыбкое, неуловимое, но, наверное, составляющая зыбкости и особенно неуловимости в понятии счастья была для нее слишком велика.
Майя выключила свет и легла. Обычно она читала перед сном, но сегодня не хотелось. Мысли теснились в голове, следовало разобраться с ними, а не прятаться от них за книжными образами.
«Да, странное, странное совпадение, сближение, – думала она. – За очень короткое время – двое очень схожих мужчин. И происходило все очень похоже: концерт-балет, и оба только что были в Вашингтоне, и даже то, что с обоими мы гуляли у реки… Прямо не по себе становится! Должно же все это что-нибудь значить? Или не должно?»
Странным казалось ей и то, что при таком сходстве обстоятельств она совсем не ощущает внутреннего сходства между собственным состоянием в те вечера, когда она была с Арсением, и сегодняшним вечером с Куртом.
«Ни в одного из них я не влюбилась с первого взгляда. И со второго не влюбилась тоже. Второй взгляд с Куртом еще не было возможности проверить, но это и без проверки понятно. И почему же тогда я думаю о них настолько по-разному? То есть совершенно они отдельные в моем сознании, вот я представляю их сейчас одного за другим, и они разные, а причину я не понимаю…»
Но еще прежде, чем мысль приняла у нее в голове отчетливую форму, Майя поняла эту причину со всей ясностью, на которую была способна. С физической ясностью, да, именно с физической.
Причина была очень проста, но – вот какой ключик! – надо было именно представить обоих поочередно, чтобы это стало для Майи очевидным.
Курт был безразличен ее телу – ничто не откликалось на него. А Арсений… При одной лишь мысли о нем, при попытке воспроизвести в памяти его облик Майю пронзило желание такое острое, что закружилась голова. Оно именно ударило в голову, заставило щеки вспыхнуть и тут же растеклось по всему телу, закружилось бурунами в горле, в груди, между ног… Майя так давно не испытывала ничего подобного, что уже была уверена, это осталось в прошлом, в хотя и не слишком далеком, но все-таки в ушедшем времени ее жизни.
«Потому я и легла с ним в постель в первый же вечер! – подумала она в смятении, в пронзительном своем желании. – Меня к нему просто тянет, как… Да как кошку, как корову, как любую самку тянет к самцу! И… И что же, это, выходит, единственное, на что я способна?»
Ничего ужасного не было в том, что ее физически тянет к мужчине. Ничего ужасного не было бы в этом, если бы это не вводило, не вгоняло ее в ту же самую сферу, в которой она оказывалась каждый раз, когда в ее жизни появлялось или хотя бы начинало брезжить что-то похожее на любовь. Да что там на любовь! Даже обычная симпатия к ней начиналась у мужчин именно с этого, и ладно бы только начиналась – этим она у них и заканчивалась. Не сказать, что часто, но… Но каждый раз. Каждый раз без исключений.
Так было в девятом классе, когда она влюбилась в Бориса, а он при любой встрече норовил затащить ее на чердак своего дома, вызывая у нее горестное недоумение – вот это, значит, и все, чего он хочет?
И в университете так было – однокурсник Игорь Корецкий пригласил ее в гости в общежитие, а когда она пришла, полная каких-то волнующих и радостных предчувствий, то выяснилось, что он просто хочет с ней переспать, причем сегодня же, сейчас же, поскорее, потому что завтра вернется с каникул сосед по комнате, и нечего тянуть, чего тут непонятного? И…
И с Антоном. С Антоном было точно так же, и то разочарование было настолько болезненным, что пережить подобное снова Майя не хотела. Да просто не пережила бы она этого снова.
Глава 12
Чтобы поступить в Школу свободных мастерских, художественного образования не требовалось. То есть почти у всех, кто здесь учился, оно все-таки было, иначе зачем бы сюда идти, но главной считалась готовность к новому, к самому неожиданному, и вот этой-то готовности у здешних студентов было очень много.
Модельером Майя быть никогда не собиралась, Текстильный университет выбрала под давлением обстоятельств, и хотя учиться в нем ей нравилось – рациональная философия, необходимая для конструирования одежды, привлекала ее, – она всегда сознавала, что заниматься этим будет едва ли.
Да никто ее особенно и не приглашал конструировать одежду. Во всех модных домах, куда она попыталась устроиться после университета, требовался опыт работы, чтобы его приобрести, надо было поработать в модном доме, и ходить по этому кругу можно было бесконечно, если не разомкнуть его каким-нибудь неожиданным образом. Но для того, чтобы разомнуть, надо было очень этого захотеть, а Майя этого хотела не очень, и потому взялась за первую же работу, которую ей согласились дать.
Странная это была работа! Фирма, в которую она устроилась, называлась оформительским агентством. Но владелец, огненно-рыжий парень по фамилии Боня, вечно ходивший в рубашке с оторванными пуговицами, только что это агентство основал, и сам не понимал еще, чем собирается заниматься. Поэтому случалось, что в один день Майе надо было ехать к семи утра в Реутов и проверять, как расклеили по городу рекламные объявления, а в другой – следить, чтобы в ресторане «Пушкин» флористы правильно расставили цветы по столам.
Все это было странно, но очень живо и потому увлекательно. Тем более что Боня довольно быстро нашел свою нишу на рынке и занялся оформлением помещений к праздникам, которые сделались в бурно живущей Москве разнообразными и многочисленными. Майя тут же стала самым ценным его сотрудником – выяснилось, что она не просто чувствует стиль, а умеет выразить его и в целом, и через большое количество мелких деталей. Когда она придумала для косметической фирмы оформление к презентации нового аромата – множество пересекающихся плоскостей и замысловатых многоцветных объемов, – сделавшийся к тому времени респектабельным бизнесменом Боня стал относиться к ней просто даже с почтением.
Работать чаще всего приходилось ночью, и это было очень весело, потому что команда подобралась не скучная.
Однажды они оформляли к новогоднему празднику огромный складской ангар. Заказчик обожал советское кино и решил, что праздник в его фирме должен напоминать об этом кино в целом и о разных фильмах по отдельности. Майя ездила на «Мосфильм», подбирала реквизит, придумывала, как его использовать… И там, на «Мосфильме», познакомилась с Антоном.
Он работал реквизитором, и его помощь была для нее неоценима, так как заказ свалился на Боню перед самым Новым годом и выполнять его пришлось авральным образом. Антон подобрал костюмы для джентльменов удачи, нашел часы, похожие на те, на фоне которых Гурченко пела песенку про пять минут в карнавальную ночь, и даже помог Майе заполучить знаменитую машину времени из фильма про Ивана Васильевича. Она была ему за это так благодарна, что, конечно, пригласила его на оформленную ею вечеринку.