Ротман был намного старше и поэтому дальновиднее молодого Рябиновского. Еще тогда, странствуя по бескрайним просторам новорожденного СССР, он везде оставлял по геологу, зная, что через много-много лет с этих пустынных на первый взгляд земель его внуки и правнуки будут кормиться за счет разросшихся кланов разнообразных Рябиновских, которые, в свою очередь, будут паразитировать на потомках зэков, посланных товарищем Сталиным долбить киркой валуны и таскать руду на своих плечах к гужевым подводам.
Сам Константин Константинович Рябиновский на вид был худощавым, лысеющим мужчиной в нарочито дешевом костюме и немодных очках. Он всегда был доброжелателен, интеллигентен и необидчив. Это для тех, кто его плохо знал. Те же, кто владел информацией, ведали, что Ко-Ко (как его любя называли близкие) принадлежал к разряду людей, о которых говорят: «Мягко стелет, жестко спать». Мало кто догадывался о той роли, которую скромный доктор наук играет в области, настолько глубоко в тени под покровом страшной тайны творил клан свои дела.
Для отвлечения внимания от грязных дел клана намеренно выставлялись напоказ марионетки-бандиты, прирученные кланом и крепко зацепленные крючком для верности за слабые места. Взращиванием этих «ручных» уголовников занимался прокурор области некто Власов — троюродный брат Рябиновского. В его шаловливых руках находились нити агентурной сети, члены которой высматривали на местах среди маргиналов людей, склонных к противоправным поступкам и лидерству в преступной группировке. Какое-то время маргиналу с задатками лидера давали свободно бесчинствовать, спуская в унитаз заявления пострадавших от его произвола граждан, а когда авторитет набирал определенный вес в уголовной среде, его хап за жабры — и в следственный изолятор. И желательно по «подлючной» статье, типа изнасилование или кража белья с веревок.
Далее способов надевания ошейника существовало множество. Первый, и самый распространенный, заключался в том, что следователь, тайно работающий на клан, при очередном допросе живописал потенциальному зэку ужасы какой-нибудь вологодской зоны, рассказывал, как нехорошо там обращаются с теми, кто насилует малолеток. Если прессуемый авторитет в результате наезда распускал сопли, то ему быстренько «пристраивали седло», садились верхом, объясняли правила игры, его роль в этом спектакле, а затем пинком из камеры выдворяли на волю. А уже за воротами «крытой» новоявленный «блатарь» тут же растопыривал пальцы и начинал, как блатной, ботать по фене:
—Да я, в натуре, на кичмане парился! Менты, волки позорные, мне статью шили, да я, в натуре, от аркана отмазался!
И все его боялись, потому что клан Рябиновского, поддерживая на должном уровне блатную славу слепленного ими из дерьма уголовника, то и дело тискал через своих «рыцарей пера и чернил» в газетенку про него статейку. Типа, мол, какой же он крутой мафиози — даже закон против него бессилен! А сами знай за веревочки дергали, чтобы новоявленный «браток» делал то, что было нужно клану. В этом хитром ходе со статейкой про «мафиози» была двойная польза — и ручной мафиозник приобретал нужную «славу» отморозка по всей области, и «клановый» журналюга, которого Рябиновские держали на строгом ошейнике, становился в глазах народа этаким неустрашимым борцом с мафией за справедливость. А стало быть, у народа к статьям такого «неподкупного» журналиста складывались вера, почет и уважение. Все это очень кстати приходилось на выборах, где журналист призывал голосовать за ставленников клана. А народ верил своему кумиру и голосовал. Вот какая тонкая и умная игра. А вы говорите — шахматы!
Иногда попадались, правда, такие преступные элементы, которые при прессовке не «ломались», веру воровскую не предавали, а посылали куда подальше слюнявого следователя и не позволяли на себя «седло пристроить». Но таких далеко и надолго клан засылал в зону, откуда они выходили через много лет больные туберкулезом и хилые. Кроме того, их еще и отправляли на самые дальние зоны, чтобы при возвращении пустить слушок, что, мол, чувак-то конченый. Парашу драил. Зона была далеко, проверять было долго, и братва верила на слово тому, что говорили про своих подельников марионеточные бандиты, подпитываемые «баблом» не из общака, как положено, а из банка клана. Так настоящий, проверенный зоной «туберкулезник» оказывался не у дел, а бал правили подставные чушки.
Клан, безукоризненно поддерживая крутость и авторитет «своих» ручных «паханов», подсаживал их на джипы, надевал на бычью шею золотые цепи в три пуда, дабы усилить их авторитет в глазах остальных маргиналов и всего рабочего народа. Другие способы вербовки и отбраковки в этот «кукольный театр» сходны с первым, поэтому описывать их подробно смысла не имеет.
Самым почетным уголовником области на время нашего повествования являлся некий Фофан, который якобы «держал шишку» среди братвы. Он носил на своем жирном пузе золотой крест величиной с тот, что был установлен на главном соборе города, ездил на бронированном «БМВ» в окружении смурных охранников, устраивал разборки, забивал стрелки, то есть вел намеренно показушную бандитскую жизнь. Он многократно отсматривал киноэпопею «Крестный отец», чтобы в поведении своем соответствовать знаменитым гангстерам Америки. Фофан даже не ведал, от кого он получает «малявы», по которым ведет свои дела, а столкнувшись с Рябиновским однажды на каком-то приеме, сильно пихнул задохлика могучим плечом, не подозревая, что это и есть его тайный босс. Но пока оставим Фофана вершить свои бандитские дела, потому что подробнее с этим носорогом мы познакомимся далее в нашем повествовании.
Въедливый читатель закономерно задаст вопрос: «А почему этот Рябиновский играет в какие-то нелепые прятки? У нас демократия, все нации и сословия равны! Если он так могуч и умен, то почему бы ему самому не стать на место того же Боброва и в открытую управлять Фофаном?»
А-а, дорогой мой въедливый читатель, в этом-то и заключается мудрость клана. А вдруг в России опять власть переменится? Тогда придут люди в сером и спросят: «А кто это всю область разворовал, а? Ну-ка посмотрим мы по документам! Так, был у руля губернатор Бобров, потакал воровству и разгильдяйству, значит, он и виноват в том, что столько-то украдено, столько-то загублено!»
А Рябиновский чист, как струя младенца. Его подписи нет нигде, ни на каких документах, вся его могучая недвижимость на подставных людях числится. И не ухватить Рябиновского за вымя! Или, например, вдруг надумают сделать какую-нибудь независимую дружину против уголовников и начнут направо и налево бандитов месить? Укажет ли тогда Фофан на дохлого доктора наук? Нет, не укажет. Потому что он и не ведает совершенно своими глупыми мозгами, что руководит им не какой-нибудь паханюга в синих наколках со стальными зубами, а простой доктор наук из местной академии с ласковым прозвищем Ко-Ко.
Глава 3
Рябиновского отношения губернатора Боброва и фабриканта Андрея Никитина, естественно, тревожили, но не пугали. Он с рождения был созданием хитроумным и хорошо знал тот факт, что два человека, жизненная энергия одного из которых направлена на разрушение и воровство, а другого — на созидание и заботу о людях, ему подчиненных, не смогут долго быть вместе. Должен произойти момент разрыва, который Рябиновским с милой улыбкой на лице мягко подготавливался. И Бобров с Никитиным, слепо ведомые сатанинским талантом Рябиновского, и впрямь разрушались в пух и прах.
Однажды на очередной некруглый «юбилей» губернатора (ему исполнялось пятьдесят шесть лет) было, как обычно, приглашено множество народа изо всех регионов области и даже из самой Москвы. В этот день у центрального городского Дворца явились в длинный ряд служебные «Волги», новенькие ведомственные и личные иномарки гостей праздника. Вышколенные по такому случаю работники Дворца явились пред глазами гостей, как никогда, отутюженными и трезвыми. Одного лишь монтировщика сцены дядю Ваню специально в этот день не вызывали на работу, дабы он не испортил праздник, поскольку ни при каких обстоятельствах не мог обойтись без того, чтобы ежедневно к вечеру не напиваться в стельку. Большой торжественный концерт подготовили коллективы самодеятельности Дворца, а на «десерт» должна была выступить столичная знаменитость, специально приглашенная, дабы потешить самолюбие Боброва.
Концерт долго не начинался, в зале и за кулисами уже нервничали. Те из гостей, кто пришел вовремя, томились в душном зале, а в это время Бобров, не торопясь, попивал коньячок в кабинете директора ДК с особами, к нему приближенными. Минут через сорок после объявленного срока начала концерта губернатор наконец вошел в зал и был встречен бурными овациями с вставанием всех зрителей со своих мест. Принимая знаки обожания как должное, Бобров прошел на первый ряд, уселся в кресло и махнул рукой, стартуя начало.
Занавес открылся под торжественные фонограммные фанфары, и на сцену на негнущихся ногах вышли ведущие. Одна была в безвкусно сшитом по такому случаю новом блестящем платье, а другой — в потасканном фраке, вероятно, реквизированном еще у буржуев революционными матросами. Они начали по папке читать поочередно вехи жизни именинника, а зрители в зале делали вид, что им это интересно. После затянувшейся на час с лишним торжественной части с вручением ордена губернатору, одами в его честь и кадрами кинохроники начался концерт. Самодеятельность Дворца культуры, пользуясь случаем, пыжилась показать свои достижения, потому что Бобров не слишком-то часто жаловал подобные учреждения своими посещениями.
Но непривычный к такого рода развлечениям, Иван Петрович уже после выступления хора ветеранов с плохо слепленной песней «Мы славим тебя, губернатор», которая последовала за танцевальным прологом в исполнении детского танцевального ансамбля «Эксперимент», заскучал и широко зевнул. Вначале он развеселился, когда ведущий от волнения объявил не «Эксперимент», а «Экскремент», но, когда дети начали танцевать, опять заскучал.
Тем временем хор ветеранов допел здравицу в честь губернатора и решил «блеснуть» классикой в своем исполнении. Замахнулись аж на Глинку. Бобров в гимне в его честь еще кое-как простил хору огрехи в пении, но во втором произведении какофония голосов стала совершенно невыносимой и напоминала скрежет несмазанных дверных петель. Третья песня хора ветеранов последовала сразу после второй, тянувшейся по ощущениям минут сорок. Бобров вспотел и подозвал директора Дворца культуры. Тот сидел на краешке стула недалеко от кресел почетных гостей, как постовая собака Шарик, готовый сорваться с места по мановению пальца хозяина. Он не сводил испуганных глаз с губернатора и, когда тот глянул на него, согнутый, как знак вопроса, подполз к Боброву.
— Слышь, ты, как бишь тебя там, — обратился губернатор к директору Дворца культуры.
— Евментий Ваганович, — робко напомнил своё имя директор.
Но губернатор его не услышал.
— Слышь ты, как тебя там, что это за ерунда? — спросил Иван Петрович. — Это что за хор туберкулезного отделения психбольницы?
Надо отдать должное губернатору — хор и правда пел нестройно. Сказывались волнение от оказанной им чести и почтенный возраст исполнителей. Окружение губернатора громко и весело рассмеялось его шутке, что еще больше сбило хористов.
— Это ветераны войны и труда, — испуганно ответил Евментий Ваганович, — лауреаты областного конкурса…
— Ты что, недоделанный, телевизор не смотришь? — грозным шепотом вогнал директора в состояние комы губернатор. — Сначала какие-то кривые топотушки показал, теперь этих мастодонтов выставил! Сдаётся мне, пора тебя на пенсию отправить!
При этих словах Евментий Ваганович, который был ровесником губернатора, потерял дар речи. Он так старался угодить, что готов был сам лечь в приемной вместо коврика, и вот получил результат, прямо противоположный своим стараниям. А ведь еще хотел, дурак, аппаратуру новую попросить к юбилею Дворца. Теперь как бы и впрямь пинком под зад не выгнали.
— Гони к черту всю твою самодеятельность, — приказал губернатор, — давай московскую звезду на сцену.
— Но у меня еще трио «Поцелуи», Иван Петрович, — прорезался козлетончик у директора, — танцевальный ансамбль «Юность рассвета», тоже лауреаты премии…
— Что ты мне тут задвигаешь? — нахмурил брови областной «папа». — Я непонятно сказал?
— Будет исполнено, Иван Петрович, — испуганно кивнул Евментий Ваганович и, по-плебейски согнувшись, задом попятился к запасному выходу.
Там он как ошпаренный метнулся на сцену, за кулисами которой томились самодеятельные артисты, тешась надеждой, что сегодня они наконец-то покажут свое искусство губернатору и получат долгожданное финансирование. Но их поганой метлой выгнали со сцены, не дав даже посмотреть из-за кулис, как поет приглашенная столичная звезда.
С правой стороны от Боброва сидел Андрей Егорович Никитин, слева жена губернатора Ада Арсеньевна, а рядом с ней почетный гость из столицы, потомок академика Ротмана, депутат Государственной думы Андрей Яковлевич Лазарев. Поскольку в нашем повествовании он играет роль эпизодическую, то и живописать его нет смысла. Депутат сопел, хмурил брови и думал о банкете. Локтем к локтю рядом с этим значительным человеком восседал, как всегда, улыбчивый Ко-Ко Рябиновский со своей дражайшей половиной.
— Напомнишь мне через пару дней, — надменно сказал Бобров Рябиновскому, — я распоряжусь, чтобы этого шута отправили на пенсию.
Иван Петрович указал перстом на творящееся на сцене «безобразие» и погрозил.
— Хорошо, — кивнул Ко-Ко, думая, что делать этого он не будет.
Рябиновский не станет напоминать губернатору о том, что нужно уволить недостойного Евмения Вагановича, а завтра же, заваленный новыми делами, Бобров и сам об этом забудет. Да, конечно, это было правдой, что директор ДК поотстал от времени, сам не понимает, что делает, зато он хороший соглядатай и, кроме всего прочего, тоже вырос на грядке семейства Рябиновских. А то, что губернатор сильно попугал Евмения Вагановича, это даже хорошо и пойдет ему на пользу. Испуганный директор будет вдвое больше стучать и доносить. Так подумал хитроумный Ко-Ко. В это время ветеранов гнали со сцены, не дав им допеть четвёртую заключительную песню.
— Зря ты так, — жестко сказал губернатору Никитин, — у нас хорошие коллективы самодеятельности во Дворце есть, стоило бы на них посмотреть.
Сказано это было достаточно громко, тоном не подобострастным, как привычно говорило все окружение губернатора, что пробудило от сна дремлющего в своем кресле депутата Лазарева. Он слегка пригнулся вперед, чтобы увидеть наглеца, смеющего давать советы губернатору в таком тоне, и вопросил у Рябиновского намеренно так, чтобы этот наглец его тоже услышал:
— Кто это, Ко-Ко?
Рябиновский, в душе торжествуя, что депутат заметил привилегированное положение выскочки, пожал плечами и тихо ответил в самое ухо московского гостя:
— Это друг Ивана Петровича…
— Друг? — удивленно спросил депутат Лазарев, которому само это слово было чуждо и противно.
— Да, друг, — печально подтвердил Рябиновский.
— Этак он начнет и областью управлять, — с усмешкой и опять же намеренно громко произнес московский гость, на что Ко-Ко громко вздохнул, как бы говоря: «Что поделаешь, ведь я его не раз предупреждал».
Бобров, который, естественно, услышал этот диалог Ко-Ко и депутата, нахмурился и с раздражением ответил Никитину:
— Знаешь, я сам буду определять, что мне смотреть на своем юбилее!
И в этот момент между ними впервые пробежала черная кошка, которая ждала своего часа. Дорожка для нее давно была неплохо проторена злыми языками завистников. Сам же Андрей Егорович, как мы уже говорили выше, нрав имел решительный, неуступчивый и дерзкий. Его сильно задел тон, которым ответил ему губернатор. Когда-то они вместе с сержантом Бобровым командовали двумя взводами в роте, были на равных, а теперь он, Никитин, как какой-нибудь холоп, должен подумать: говорить ли ему или смолчать? Не будет этого! В конце концов, он на этот юбилей не напрашивался, его пригласил сам юбиляр. Никитин ничего не произнес в ответ, отвернулся, желваки его заходили, что выдавало сильное душевное волнение Андрея Егоровича. С этой секунды в его душе как снежный ком начали накручиваться и припоминаться все мнимые и немнимые обиды. В этот раз Никитин промолчал, но в следующий он решил не давать никому спуска, даже этому напыщенному депутату Государственной думы.
После того как столичная звезда отпела и ускакала за кулисы, Бобров в микрофон поблагодарил всех, кто пришел поздравить его с юбилеем, и в окружении свиты через сцену вышел из зала. Те из гостей, у кого были «козырные» пригласительные, неторопливо отправились в банкетный зал, где выстроенные буквой П столы ломились от яств, ожидающих отправления в голодные желудки. «Непочетных» же гостей, всякую «шушеру», которых во Дворце изначально раздевали в отдельном гардеробе, к тому времени выпроваживали восвояси, а почетные гости толпились в фойе в ожидании приглашения к столу.
Самые же «сливки общества», счет коих шел уже на единицы, собрались в кабинете директора Дворца культуры, чтобы выпить, покурить и потомить ожиданием тех, кто был ниже по рангу и ждал в фойе. «Сливки» налили по стопочке дорогого коллекционного коньячка, выпили, закусили бутербродами с семгой и икрой, которые подавали на каждом банкете. На большее не хватало фантазии ни у кулинаров, ни у гостей.
— Я себе на прошлой неделе прикупил новый Mitsubishi-Pajero, — рисуясь перед провинциальными «шишками», небрежно поведал московский депутат, ставя стопку на стол, — а то моей «бээмвухе» седьмой серии уже полтора года, износилась, ход не тот, что был. Пусть на ней племянник ездит.