После нескольких ударов в дверь кормушка открылась, и в камеру заглянул озадаченный Суета. Левша протянул через отверстие кормушки пакет с бельем, и тоном, не терпящим возражений, приказал:
– Постирай, погладь и заштопай. К утру, чтобы все было готово.
Вслед за бельем подал миску с кашей и добавил:
– Как управишься, посыплешь кашу моим завтрашним сахаром и перекусишь. Это, чтобы у тебя было легче на душе. Но жуй не спеша и смотри, не подавись.
И, немного помолчав, добавил:
– Свободен.
Левша не испытывал большого восторга от предстоящего перевода из ПКТ на санчасть. Хотя, с точки зрения "физики", Чичиков решил, как нельзя, кстати. На больничной диете перед набегом можно было быстро восстановиться и набрать вес. В дороге силы могли пригодиться. Но дело в том, что у него, с некоторых пор, были натянутые отношения с начальницей санчасти и Левша не ждал ничего хорошего от их встречи. Не хотелось вспоминать, но когда Суета и Маята потребовали сдать на склад вторую пару белья, отказался наотрез и показал руку выше локтя.
– Со шкурой сдерем, – мрачно пообещал Маята и побежал за подмогой в штрафной изолятор.
Вчетвером вертухаи кое-как содрали с Левши злополучное белье, уложили бунтовщика на пол и, во избежание осложнений, "закатали" в смирительную "рубашку", туго завязав длинные рукава узлом на груди. Прапорщик Маята так старательно затягивал рукава, что не удержался и, от натуги, мелким пунктиром, испортил воздух. А бдительный Суета полил прорезиненную "рубашку" водой и глянул на часы.
– Одиннадцать ноль пять, – засек он время, – через три часа пригласим врача, проверим твое самочувствие и решим, как нам жить дальше в этом преступном мире.
Через час "рубашка" стала высыхать, сжиматься, сдавливая грудь и перекрывая кислород. Казалось, что все тело зажали в огромный пыточный "испанский" сапог и потихоньку затягивали винт.
Вначале пятого дверь приоткрылась и, цокая по кафельному полу подковками хромовых сапог, в камеру вошла начальница санчасти. Левша и раньше издалека наблюдал за этой пышногрудой брюнеткой, но так близко, и в таком непредвиденном ракурсе, видел её впервые. Медичка остановилась возле лежачего на спине Левши настолько близко, что он, при всем своем воспитании, не мог не заглянуть под ее форменную юбку. И, к стыду и ужасу, обнаружил, что на докторше, полностью и всецело, отсутствует нижнее белье.
Постояв около минуты, она наклонилась, демонстрируя, стоявшему сзади, Суете пышные формы. Нащупав на горле Левши пульсирующую вену и, глядя на секундную стрелку часов, сосчитала пульс.
– Пульс в допустимой норме, – сделала она заключение, повернувшись бюстом к Суете, – можете оставить осужденного в рубашке до вечерней проверки.
То определение, которое она услышала в свой адрес, никогда, и ни под каким соусом, не мог себе позволить английский джентльмен.
– Сучка голозадая, – прохрипел Левша и плюнул в её сторону. К счастью, силы у него были на исходе, и плевком не достиг цели.
– Нет, я ошиблась, – поправилась врач, носовым платком брезгливо смахивая с рукава невидимые брызги – оставить в рубашке до утра.
– Будет исполнено, – радостно отчеканил вертухай, не отводя масленого взгляда от грудного барельефа медички.
При поступлении в санчасть, вопреки ожиданиям, начальница отнеслась к Левше доброжелательно.
– А, старый знакомый, – окинула его оценивающим взглядом, и добавила, – надеюсь, что у нас вы будете вести себя вежливее.
Левша в витиеватой форме принес извинения, и хотел было поцеловать ее руку, но вовремя передумал и ограничился наклоном головы.
– Вы будете лежать в инфекционном изоляторе, – продолжила врач – это единственная одноместная палата в медчасти. Я просматривала ваше личное дело и считаю, что вы не совсем здоровы психически, хотя отклонения незначительные. Такие заболевания здесь не редкость. Наша задача поправить ваше физическое состояние и это в наших силах. С сегодняшнего дня вам назначена диета шесть "Б" и общеукрепляющий курс медикаментов. Думаю, что через несколько недель будете в форме.
– Буду у вас в неоплатном долгу, – поблагодарил пациент, и хотел было добавить какой-то тонкий комплимент, но почему-то ничего не лезло в голову.
– Не стоит благодарности. Это наша работа, – опередила его медичка. И вот еще что. Вы к нам поступили с подозрением на болезнь Боткина. Так, что по коридору не расхаживать. И с персоналом не общаться. Все необходимое будете получать через заключенного-фельдшера. В современной медицине он разбирается туговато, и медицинского образования у него нет. Фельдшер человек своеобразный и знает много, чего не знаем мы. Все его зовут Шукун. Он эвенк по национальности и на гражданке был шаманом в отдаленном селении. Шукун уже срок досиживает. Когда-то давно он накурился грибов, вошел в транс и застрелил начальника геологической разведки. Сказал, что духи приказали. А вообще, он человек ведающий и нашего начальника колонии лечит от запоев. А тот ему разрешил держать черного кота. Так, что он вам может быть полезен. А еще Шукун твердит, что видит прошлое и будущее.
За две недели, которые Левша провалялся в инфекционном изоляторе, он сдружился с плосколицым, коротконогим Шукуном. Курение в санчасти было запрещено категорически, не говоря уже о чае. Фельдшер был единственным звеном, связывающим Левшу с лагерем, и потихоньку таскал сигареты и чай.
Заварить чифир не было возможности, поэтому Левша и шаман, закрывшись в изоляторе, жевали чай всухую и, проглотив слюну, напитанную кофеином, подолгу молча, курили и понимали друг друга без слов.
В последний вечер Шукун явился в сопровождении толстого, ленивого кота, принес в спичечном коробке какое-то зелье, свернул самокрутку, несколько раз глубоко затянулся и протянул "козью ножку" Левше.
– На, бачка, курни и сиди тихо-тихо. Буду камлать. О тебе с духами разговаривать.
Шаман уселся на корточки и, раскачиваясь из стороны в сторону, заунывно, пуская звук через нос, затянул тягучую мелодию.
Левша, послюнявил палец, помазал на самокрутке то место, которое выгорало быстрее, сделал пару затяжек и попросил Шукуна:
– Да не гундось так жалобно. А то конвойных собак распугаешь.
Шаман посмотрел невидящими, стеклянными глазами и ничего не ответил. После третьей затяжки тело у Левши стало тяжелым и невесомым одновременно, а сознание улетело куда-то в другое измерение. Шукун слегка толкнул его в плечо и вывел из этого состояния.
– А, ты бачка, счастливый, умирал много-много раз, но жить, однако, будешь долго-долго. Если эту ночь переживешь, однако.
Черный кот преданно потерся о ногу хозяина, выгнулся дугой, и, в подтверждение его слов, противно мяукнул. Шаман бережно взял на руки своего любимца, забрал у Левши самокрутку, глубоко затянулся и выпустил струю дыма в кошачью морду. Тот потянулся, закрыл глаза и блаженно заурчал.
– Совсем как человек, все понимает. Людей злых чует. Шибко умный, однако. Такой как я. Мой ученик, – погладил Шукун четвероногого.
Шаман докурил косяк до "пятки" и спрятал окурок в спичечный коробок.
– Скоро освобождаюсь, однако, возьмёшь адрес. Захочешь, приезжай. Будешь у нас жить. Нам ветеринар нужен шибко. Олешек лечить. Я тебя много-много научу. С духами разговаривать у тебя получится. Ты мало-мало сумасшедший, однако.
Шаманово зелье не пошло Левше впрок. Долго ворочался на скрипучей больничной койке и забылся тревожным сном только под утро. Как ни странно, предостережение Шукуна, в какой-то мере оказалось пророческим. К счастью, только в виртуальном смысле. Во сне Левше удалось совершить невозможное и, oн побывал на собственных похоронах. С поразительной достоверностью Левша видел самого себя, лежащего в грубой лагерной домовине, готового уйти последним этапом. Он растолкал зевак и вплотную приблизился к своему второму "Я". Черты лица не разобрал, но на робе с левой стороны была его фамилия, номер отряда и бригады. Левша плохо запомнил окончание сна, но ему показалось, что среди зевак, провожавших его в последний путь, мелькнуло самодовольное, сытое лицо Чичикова.
– Надо прекращать курить всякую отраву с этим полоумным тунгусом – сказал себе Левша, просыпаясь.- Шукуна надо потерять. Не то "крыша" поедет от его курева, общения с духами и умного кота. Да и не поеду к нему в далекую тундру и, не буду лечить оленей. Какой из меня ветеринар?
Как и все сумасброды, Шукун оказался легким на помине.
– Вставай бачка, хватит валяться. В соседней палате больной умер. Идем за носилками. Будешь помогать в морг относить.
Почти все полки в холодном прозекторском боксе пустовали, и только в дальнем углу, на первом ярусе одинокий постоялец занимал почетное нижнее место. Шукун и Левша поставили носилки со скорбным грузом в проходе и перевели дух.
– Кладем рядом, – предложил Левша, – что бы им не скучно было.
– Кладем рядом, – предложил Левша, – что бы им не скучно было.
Они уложили вновь прибывшего по соседству со старожилом и осмотрелись. И тут, в какой-то момент, Левша потерял связь с реальностью и снова оказался во власти ночного сновиденья.
Так же как и во сне, начало казаться, что стоит рядом со своим вторым воплощением. Левша подошел вплотную к покойному и сдернул покрывало. Он был уверен, что увидит то же, что и во сне. Так и произошло. Перед ним лежал труп с раздутым, синюшным лицом, а на левой груди значилась его фамилия и инициалы. Совпадал номер отряда и бригады. У Левши было только одно объяснение этому феномену. Во всем виноват шаман со своими духами. Вернее, его зелье. А, скорее всего, и то и другое. А, может быть, черный кот?
– От чего он умер? – Спросил у Шукуна, указывая на своего двойника.
– Мал – мал отравился рыбной консервой и вчера помер. – ответил шаман задумчиво. – Кот его шибко не любил. На нюх не терпел. Прятался под кровать и кричал не своим голосом. Знак подавал. Чуял недоброе. Плохой был человек. Туда ему и дорога.
– Так ты его знал? – поинтересовался Левша.
– Знал мало-мало, – ответил Шаман неохотно, – лечился у нас. Лежал в твоей палате с желтухой месяц назад. За заведущей приударял, однако. Конфеты приносил, стишки читал, а она ему таблетки давала от желтухи, и витамины.
Левша склонился над лицом покойного и, морщась от трупного запаха, потянул носом.
– Горький миндаль, запах цианида. А рыбной консервой здесь и не пахнет. Консервы, это прикрытие. Работа мастера. А когда он последний раз приходил на санчасть? – Спросил Шукуна.
– За день до смерти, однако, – ответил шаман, – заведущей не было. Она через меня таблетки и порошки передала.
Левша еще раз внимательно осмотрел покойного и обнаружил небольшое различие надписей на их нагрудных бирках. У него самого стояло "7-й отр.71-бр", а у покойного была надпись "17-й отр.71-бр". На курточке у трупа единица в номере отряда немного затерлась и была почти невидима. Разница была в одну единственную полустертую цифру в номере отряда, и в глаза не бросалась. Этот почти одинаковый набор цифр, плюс полное совпадение фамилий и инициалов сыграли c покойным роковую шутку.
"Так вот за кого меня принял по ошибке Чичиков", – подумал Левша, возвращаясь в санчасть – и беда покойного была в том, что слишком много знал.
Такой поворот событий настораживал и наводил Левшу на тревожные размышления. Где-то, совсем рядом, находился опытный, скрытный убийца, и такая же участь могла постигнуть и самого Левшу. Как только станет им не нужен. И, самое неприятное было то, что неизвестно с какой стороны может оказаться противник.
"Нужно будет сходить на 17-й отряд, и разузнать, при каких обстоятельствах умер мой однофамилец – решил Левша.- А пока надо держаться подальше от шамана и его начальницы-вертихвостки. По какой причине кот не взлюбил этого бедолагу? Кажется, что у кого-то из них рыло в пуху".
Инстинкт самосохранения заставлял мозг работать на предельном режиме и в голове с калейдоскопической непоследовательностью менялись образы, события и сюжеты. Левша уже не управлял этим потоком информации, пустив его на самотек. Он себе напоминал автора, у которого сюжетная линия вышла из под контроля, и жила отдельной, самостоятельной жизнью. В какой-то момент, в голове что-то щелкнуло, и круг замкнулся. Вспомнил, как в Матросской Тишине дописывал "Леди Макбет Мценского уезда" Лескова и воображение сразу же нарисовало образ купчихи-отравительницы, поразительно напоминавший начальницу санчасти. "Ни каких таблеток, порошков и витаминов – решил Левша – и, кажется, я здесь засиделся. Это нонсенс, но мне пора на петушатню".
Левша лежал на верхней наре и смотрел, как помещение пятой бригады наполнялось самой разнообразной арестантской "обиженной" публикой. Среди них были молодые и пожившие, одетые в телогрейки и робы, поношенные ватники и черные милюстиновые костюмы, в стоптанных валенках и начищенных ботинках. Но всех объединял прямоугольник на левой груди, в котором красовалась надпись: "Пятый отряд, пятьдесят пятая бригада". Это был, своего рода, отпечаток копыта темной силы. С сегодняшнего дня такой же штамп украшал робу и телогрейку Левши. По сути, это было моральное самоубийство, и его тюремная судьба превращалась в пытку. Теперь он принадлежал к касте "неприкасаемых". Ни один уважающий себя зек не имел права поздороваться с ним за руку, взять сигарету или спичку. На всех зонах существовал, так называемый, принцип "контакта". Любой предмет, к которому прикоснулся обитатель бригады "опущенных", по зековским правилам, считался "законтаченым" и подлежал уничтожению. Нарушение каралось строго и неукоснительно. Вплоть до перевода в бригаду "отверженных".
Среди этой разношёрстной публики только половина была нетрадиционной ориентации. Некоторые были "опущены" в следственном изоляторе за доносы и крысятничество. Другие за не совсем благовидные статьи, вроде садизма, педофилии или изнасилования малолетних. Но были и откровенно голубые, которым все было нипочём. Они себя чувствовали, как рыба в воде.
В столовой пятая бригада ела за отдельным столом. На выходе в промзону шла последней и последней возвращалась. И даже видавшие виды, матерые вертухаи, подчиняясь неписаным лагерным законам, при личном досмотре, не хотели к ним прикасаться, а только заставляли расстегнуться и вывернуть карманы.
Левша перевернулся на бок и наблюдал, за мешковатым, небритым, неопрятным мужиком с двойным подбородком. Тот доставал из, служившей ему сумкой, наволочки, шпротные консервные банки, каких никогда не было в лагерном ларьке, кульки с конфетами, сухарями, маргарином, белым хлебом и складывал это богатство в стоявшую в проходе тумбочку, которая была мерилом зековского благосостояния. Сверху Левша не мог четко рассмотреть лицо этого человека, но был уверен, что это тот, кто ему нужен.
У мужика была характерная особенность и Левша не мог упустить её из виду. Лысая голова напоминала продолговатую тыкву. Макушка и лобная часть имели утолщение, над ушами были едва заметные впадины, а лысина была цвета перезревшей тыквы. Украшал физиономию темно лиловый синяк под глазом. Пока Левша изучал цвет его лысины, Губернатор нарезал белый хлеб, намазал маргарином, сверху дополнил толстым слоем яблочного джема, откусил большой кусок и, пережёвывая, ушёл в каптерку. Вернулся минут через десять и поставил на тумбочку кружку с дымящимся густым и крепким чаем.
– Я сегодня поймал чифириста, запишите меня в СВП*(совет воспитания порядка – прим. автора), – продекламировал сверху Левша. – Привет чифиристам и гомосексуалистам.
Тыквенная голова, снизу вверх, внимательно взглянул на Левшу и хрипло, простужено произнес:
– В этом месте и на это время ваша прибаутка не актуальна. Я не гомосексуалист и здесь нахожусь случайно. А чай продают в ларьке и вас никто никуда не запишет. Спускайтесь и давайте перекусим, чем Бог послал.
Предложение не пришлось повторять дважды.
В морозный воскресный день, градусник зашкалил за минус тридцать. На расчищенном, окружённом снежными терриконами, плацу, в ожидании начальника войскового наряда, производившего утреннюю проверку, уныло топталась пятая бригада. Левша и Губернатор сиротливо стояли на краю последней пятерки.
Пересчет начался минут сорок назад и должен был вот-вот подойти к концу. Как и положено, "обиженных" считали в последнюю очередь, и им дольше всех приходилось топтаться на морозе. Зеки притопывали, били ногой об ногу, дышали на окоченевшие ладони, пытаясь хоть как-то согреться, и в душе проклинали медлительного НВН-а. Но настроение у всех было приподнятое. После проверки в лагерном клубе "крутили" их любимый фильм "В джазе только девушки". И в зале они будут чувствовать себя в центре внимания.
Со скрипом отворилась калитка локального сектора и к бригаде, поскрипывая начищенными хромовыми сапогами, быстрым шагом направился подтянутый, розовощекий лейтенант.
– Подравнять пятерки, – скомандовал горилоподобный, золотозубый зек-бригадир по прозвищу Кинг-Конг, и доложил проверяющему:
– В бригаде номер пятьдесят пять сорок шесть человек.
Лейтенант быстро пересчитал зеков и махнул рукой.
– Можете разойтись.
Кинг-Конг сразу же перехватил инициативу.
– Через десять минут строем идем в клуб. На уборку лагерных туалетов остается последняя пятерка.
Бугор, стащил меховую рукавицу, пальцем величаво указал на Левшу и сверкнул золотыми фиксами.
– Ты за старшо?го. Параши должны сиять и пахнуть. Я проверю лично. Когда, после обеда, придавит на клапан и пойду на дальняк*. "дальняк- туалет. "лагерн. жарг.".
По бригаде прокатился громкий смех. "Опущенные", все как один, с интересом посмотрели на новичка и стали весело, и с притворной завистью, обсуждать его назначение на такой завидный государственный пост.