– Не все же, наверное? – вопрошала Валентина. – Есть же дети погибших в автокатастрофах, умерших при родах… Сколько на свете несчастий!
– Не все, конечно, – соглашалась директор. – А вы знаете, кто чей?
Здесь весь персонал опускал головы.
– И я про это же! Самое главное – ровное отношение ко всем без исключений! Никого не выделяя, никому не давая больше положенного!
В основной массе своей Будёну Матвеевну персонал слушал добросовестно, но особо добросовестно наставлений не исполнял почти никто, слава богу. Всё же жалели малышей женщины. Тридцатилетняя директриса детей сама не имела, попала на работу в сиротский дом не по призванию, а по велению комсомола.
Комсомол сказал: «Иди, Будёна, воспитывай!» И она пошла.
Сама Чигирь чувствовала обиду на союз молодежи за то, что не оценил он ее способностей на всесоюзном уровне, опустив руководить локальным районным объектом. Но Будёна была истинной комсомолкой, боролась с обидой, пытаясь ее искоренить в себе и тем самым доказать комсомолу и партии, что она достойна творить великие дела. Политически окрашенная женщина даже замуж не выходила, дабы иметь сосредоточение на деле, которым занималась без должной любви, но с истинным рвением. Конечно, ночами она поскуливала от накатывающих образов микеланджеловского Давида и роденовских парных скульптур, но довольствовалась своими руками да парниковыми огурцами, и то только летом, что касается овоща… Ее время придет позже, когда партия предложит ей свой билет, оценив по достоинству жертвенность Будёниного сердца!..
Почти все в яслях знали, что именем Будёна Чигирь отец наградил ее в честь Буденного. Вероятно, родитель мечтал о мальчике, но случилась девка, вот батя и напряг свой поэтический дар. Переложил фамилию конника на бабий именной лад.
Может быть, за то и расстреляли Чигиря – кто знает! Но что во всех анкетах Будёна с четырнадцати лет писала, что отца не имеет, это – факт.
А еще у Будёны росли над тонкой верхней губкой усики – черненькие, подходящие какому-нибудь молодому корнету из прошлого.
– Это от неутоления! – комментировали вполголоса сотрудницы яслей, у которых имелись мужья, выполняющие супружеский долг с нужной регулярностью.
Здесь за Будёну вступалась Валентина, рассказывая, что у нее тоже мужа нет, пока. И это ровным счетом ничего не значит!
– И у тебя усы вырастут, – предупреждали бабы.
– Да хоть борода! – не обижалась молодая.
Будёна свои усы не любила. Поначалу пыталась регулярно их сбривать, затем запудривая кожу. Но со временем волоски стали пробиваться более широким фронтом, пугая перспективой стать точно такими же, как и у персонажа, в чью честь она была названа. Бриться женщина бросила и решила осветлять поросль с помощью перекиси водорода. Получилась вовсе странная картина. Женщина с седыми усами…
Набралась Будёна мужества и бросила думать об усах. Растут себе и растут! Говорила всем, что армянка! И замуж выйдет только за армянина. Но потомки Давида Сасунского жили по большей степени в Армении, а в Москве их было немногочисленно. Либо на рынках торговали, либо высокие посты в государстве занимали. На рынке не возьмешь, а до государственных мужей не дорастешь!.. Потому – руки и огурцы…
Валентина вовсе не была похожа на квашеную капусту, как то определил Леонид.
Молодая женщина приходилась многим мужчинам по нраву. Особенно когда самцы узнавали, что она не крашеная блондинка, а истинно натуральная.
«И за что им более по нраву блондинки? – удивлялась Валентина. – Разве обустройство брюнеток другое? В толк не могу взять – почему?..»
Она, конечно, в свои годы не болела девственностью. У нее имелись постоянные мужчины, так как физиология требовала своего, да и душа просила защиты. Она не была распутной, их имелось всего двое, Кеша и Геша, но ни один, ни второй не удовлетворял ее полноценно, так, чтобы духовно и телесно. А вот оба, приходящих поочередно, когда Валентина их складывала в воображении, если бы их слить во единый организм… Вот тогда бы…
Но мама всегда ей говорила – «если бы да кабы, во рту выросли грибы!».
Валентина старательно вела свою личную жизнь, скрывая интимное наглухо, даже от подруг. И конечно, ухажеры и не ведали друг о друге, считая себя уникальными объектами ее любви.
Работала Валентина обычно в дневную смену, так что ночи, такие важные для молодых людей, у нее были полностью свободными. Одна ночь для Кеши, другая – для Геши.
Но случалось ей подменять в ночную смену кого-нибудь из захворавших нянечек. Тогда она, согнувшись, нога на ногу, сидела в коридорчике и читала какую-нибудь книжечку романтического содержания.
Почти все детишки спали крепенько, а оттого Валентина погружалась в чужие поэтические миры с головой, будто ныряла в морскую пучину. Любовь дореволюционная разжигала ее воображение, но в особенности из иностранной жизни любопытно было. Иногда эротично, но непонятно… Временами она забывала вынырнуть из чужой любовной истории и засыпала согбенно на стульчике, смотря во снах недочитанное продолжение.
Но с некоторых пор, если быть точнее, месяца четыре назад, в яслях произошло пополнение в лице новорожденного младенца по имени Леонид.
Мальчишка на вид был совершенно обычным, но характер свой заявил с самого начала. Все ему не нравилось в этом мире, а оттого он так часто орал, что выводил из себя почти весь персонал. Мальчишка просыпался ночами по пять раз и тотчас оповещал луну и звезды истошным криком, таким, что будил не только поселенцев яслей, но и, похоже, жителей окрестных домов.
– Замешайте в питание димедрол! – предложила Будёна Матвеевна как-то на производственном совещании. – Заснет как миленький! Видать, рожден от психических! Дальше посмотрим, а если что, переведем в специализированные ясли!
Валентина считала Будёну хоть и несчастной женщиной, но такие директорские размышления и указания поражали своей враждебной глупостью. Сама она не революционеркой рождена была, даже бунтаркой не воспиталась, старалась мягкой дипломатией все решать, а потому предлагала не спешить со снотворным, обещая, что постарается привести младенца в нормальное здоровье иными методами.
– Может, у него с животиком проблемы? – высказывала предположение Валентина. – Газики… Я ему клизмочки поставлю!..
– Ну, дерзай, – милостиво соглашалась Будёна. – У нас как раз Зыкина в декрет пошла. Она в декрет пошла, а ты в ночную походишь!
Сама напросилась, слегка корила себя Валентина. Как же теперь личная жизнь?
Но женщина долго не расстраивалась, рассудив, что интимная жизнь может случаться и днем. В этом даже есть своя прелесть!.. А мальчишечку надо выручать!
Как-то само собой вышло, что она стала называть своего подшефного истерика Ленчиком. Нравилось ей такое ласкательное от Леонида. Что-то разбойничье в этом – Ленчик!
– Ну что ты плачешь, Ленчик? – обращалась она к мальчишке с улыбкой.
«Оттого, что ты дышишь на меня мерзкой котлетой из столовой!» – пытался ответить Леонид, но получалось у него только – «Гы-ы!».
Валентину удивляли его глазенки – такие умные, столько глубины в них виделось бездонной, какое-то великое знание в них чудилось, и казалось, встреться ей мужчина с подобным взглядом, влюбилась бы без оглядки.
Но надо было признать очевидное, что почти все новорожденные дети, даже идиоты, обладали таким взглядом, как будто имели полное знание о мире. А может статься, и имели, но к моменту появления первого зуба знания сии стирались начисто…
– Кажется это, – говорили опытные нянечки. – Они видят-то еще плохо! А соображалка вовсе не включена!
– Да-да, – соглашалась Валентина.
Когда Ленчик, проснувшись ночью, начинал кричать, она спешила к нему, брала на руки, пытаясь укачать, но он обычно не спешил униматься, сучил ногами и старался заехать своей крохотной ступней ей в физиономию.
«И чего трясет меня, как умалишенная! – злился Леонид. – В космонавты готовит, что ли! Сейчас стошнит от этой тряски! Ишь, капуста цветная!»
Он не унимался, захлебываясь в рыданиях ей назло. Выводил рулады ора на немыслимые регистры. Тогда она укладывала подшефного на пеленальный столик и пыталась делать ему массаж животика по кругу, приговаривая:
– Сейчас газики отойдут, и наш Ленчик заснет!
Леонид действительно выдавал из кишечника порцию газов. Делал это старательно, по-взрослому.
Валентина убеждалась, что у ребенка не в порядке с кишками, крепит его, а потому старалась сделать все, чтобы облегчить детские страдания. Даже клизмочку ставила.
На десятую ночную смену Валентина решила, что устала чрезвычайно, так как услышала из младенческих уст отчетливое: «Дура!»
Даже спросила у Ленчика:
– Это ты сказал? – Затем посмеялась собственной глупости. – Ты бы спал лучше! – уговаривала она. – А то тебя димедролом накормят!.. Будёна, она такая – что решит, то сделает!
Услышав про димедрол, Леонид тотчас успокоился. Только снотворного ему не хватало. Наркоманить с пеленок!..
Он затих, просто лежал на руках у Валентины, смотрел на нее во все глаза, обдумывая свое несветлое будущее. Ничего радостного в нем Леонид Павлович Северцев не угадывал.
Она вдруг поймала себя на том, что заснула. Клюнула носом, а оттого проснулась. Открыла глаза, а он смотрит на нее, да так пронзительно, что Валентине стало не по себе.
«Устала, – решила она. – С непривычки».
Поднялась со стула, направилась в душевую, чтобы под прохладными струями воды взбодриться и доработать до утра бдительно.
Спеленатый в куль, положенный на стул, он смотрел на воспитательницу, как она под душем крутится. Какие у Вальки достойные формы, отмечал Леонид, чувствуя, как что-то в его организме начинает работать плохо, да что плохо – так отвратительно, что дышать легкими почти нет возможности!
А когда Леонид сфокусировал свое зрение на Валькиной груди, сердце его зашлось, будто вместо этого самого сердца в груди зажил барабан, на котором сейчас исполняли виртуозную дробь!
«Ну, вот сейчас я перейду в другую форму сознания, – был убежден младенец. – Ну и прекрасно! Чего-чего, а в этом мире счастья точно нет! Нет, и не будет! Одни мучения!!!»
А потом она вновь взяла его на руки, такая теплая, пахнущая простеньким мылом и чем-то еще.
Он прижался к ней, вдыхая часто, а потом вцепился беззубым ртом в грудь, ощущая на языке лишь вкус стираного халата.
Она смотрела на младенца, как он, зажмурив глазки, пытается инстинктивно хвататься за нее, как личико его разгладилось, будто предвкушал что-то…
Дыхание женщины почти остановилось, покатились слезы из раскрасневшихся глаз, она расстегнула халат, подняла под горло лифчик, обнажив перед ним великолепную грудь.
Он ухватился ртом за розовый сосок с таким остервенением, что Валентина даже вскрикнула.
А Ленчик зачавкал пустышкой, кусаясь деснами, как будто сиська – это то единственное, чего ему не хватало в жизни!
На самом деле сие было именно так.
Но Валькина грудь была пуста. Фальшивка позволяла лишь частично удовлетворить сосательные рефлексы, а от того, что ее женское роскошество не проливалось молоком в младенческое чрево, Леонидовы рефлексы были переиначены нервной системой в эротическую сферу. Не есть, так начинать учиться покорять Космос!
Валентина через несколько секунд ужаснулась от собственного деяния, резко оторвала младенца от груди и долго еще сидела ошеломленная произошедшим. Она уже не слышала, как Ленчик орет, не удовлетворенный первым эротическим опытом в жизни. Сидела, открыв рот, будто рыба, глушенная динамитом…
А потом, придя домой после смены, она еще долго вспоминала случившееся. Оправдывала себя тем, что любому младенцу нужна женская грудь – и мальчику, и девочке… Ну дала ребеночку свою плоть…
Она боялась признаться себе, что было в укусах Ленчика что-то особенное. И, отупленная ужасом, не собиралась себе в том открываться, отправляя преступные ощущения глубоко в подсознание…
А потом смотрелась в зеркало, не видны ли следы укусов?..
А еще потом позвала Кешу и занималась с ним любовью истерически страстно, прижимая голову парня к груди особенно крепко, подспудно стараясь получить от его поцелуев ночное ощущение.
Но Кеша не справился с задачей, хотя ушел на работу абсолютно уверенный, что состоялся сегодня с Валентиной диким жеребцом. Если бы он знал, что уже через час какой-то фраер Геша пытался быть таким же страстным, то стал бы его организм раненым на всю оставшуюся жизнь.
Но он так об этом никогда и не узнал. Более того, Валентина больше ни разу за всю жизнь не позволила себе такого распутства. Волевым решением она хотела оставить из двух любовников одного, резануть по собственной жизни кинжалом лишения, но кого оставить, вот вопрос!.. Подбрасывала даже пятачок. А когда выходило, что этим одним должен случиться Кеша, ей становилось до невыносимого ужаса грустно. Она вновь кидала монету, добиваясь обратного результата. Но и Геша, в результате нечестной лотереи остававшийся в одиночестве, наводил в мыслях на нее такую убийственную тоску, что Валентина приняла самое правильное решение – дать отставку обоим! Что она и сделала решительно, определив себя в монахини на время!..
Несколько ночей она старалась не подходить к Леониду, но мальчишка кричал так, что сердце ее надрывалось, будто он был ее родным сыном.
«Что происходит со мною? – мучилась Валентина. – Как решить такой коллапс?»
После очередного изматывающего дежурства ее задержала на работе Будёна Матвеевна.
– Не получилось? – с кислым выражением поинтересовалась директриса, непроизвольным движением пригладив усы. – Орет твой Северцев! Будем давать димедрол. Или сразу в спецучреждение.
– Нет-нет! Что вы, что вы! – затараторила Валентина. – Как раз все отлично! Мальчик не плачет уже!.. Почти… Животик у него… У мальчиков всегда животики… Я поправила… Здесь димедрол не в помощь!.. Незачем Северцева в спецучреждение!.. Да что вы такое говорите!..
Будёна глядела на молодую воспитательницу, как на работающий пулемет.
«Откуда такая страсть? Откуда рвение?.. Неужели у этой девчонки призвание к призрению за детьми!.. – Будёна сделала паузу в размышлениях. – Так это неплохо в моем учреждении. Стоит даже поощрить. Премию дать небольшую. Потом пусть на конференции выступит с докладом по воспитанию сирот!.. Через два месяца как раз такая будет, все периферийные дома соберутся. А партактив – городской. Комсомол непременно зачтет этот факт как заслугу!..»
– Ну, коли так, как ты говоришь, – улыбнулась Чигирь, – коли так, тогда молодец!.. Ступай отдыхать, а после я тебе о делах совместных расскажу!..
Конечно, на вторую неделю она не выдержала неудовлетворенных криков Ленчика.
«Я – преступница!» – решила Валентина.
Она взяла сироту на руки, отправилась в пеленальную, где предоставила в распоряжение Ленчика обе свои груди. Сидела на стуле, откинув голову, бледная лицом, а он терзал ее плоть диким голодным волком. И неуемна была младенческая страсть, продолжаясь часами, пока скулы у ребенка не сводило от усталости… Тогда он выплевывал изжеванный сосок, обессиленный, но полный злобой.
Его организм еще долгие годы не будет способен к разрядке, тогда как мозг был готов к попытке оплодотворить Космос еще в пренатальном периоде.
Он отчаянно злился на Валентину, хотя она регулярно давала возможность младенцу насосаться пустоты вдоволь. Ее соски потрескались, как у кормящей матери. Она смазывала их растительным маслом, замечая, что грудь теряет форму, худеет, как будто молоко отдает. Да и она сама, точнее, ее тело постепенно теряло свою привлекательную форму на глазах ясельных коллег.
Еще Леонид отчаянно злился на свою мать, которая столько всего ему обещала, а сама сбежала, бросив его, беспомощного, оправдавшись смертью.
«Мы еще встретимся, – в расстроенных чувствах обещал он небесам. – Я тебе отомщу там, в другом мире!.. Мама-а, – тихо плакал он».
В среду на прием к Будёне Матвеевне попросился незнакомый мужчина.
Вообще-то она не любила общаться с посторонними, которые не объясняли цели визита. Она же не простая служащая, а директор государственного учреждения.
– Говорит, что ученый! – сообщили с вахты.
Чигирь в это утро пребывала в отличном настроении. Вчера ее приняли в кандидаты Коммунистической партии. Особенно отметили прошедшую конференцию и ее доклад о воспитании младенцев-сирот. Больше всего общественности понравились сентенции Будёны Матвеевны, что каждая воспитательница должна тратить себя на несчастных брошенных детей как мать, не просто вытирать им носы и попки, а быть самым родным существом. Только тогда из сирот вырастут настоящие советские люди, готовые служить социалистическому обществу!
– Ученый? – переспросила она. – Пустите…
Это был действительно ученый. Лохматый, в очочках, в костюмчике мятом.
Он поздоровался со стеснением, назвавшись Сергеем Сергеевичем, и долго не мог внятно объяснить причину своего визита.
Будёна внимательно смотрела на него в неторопливом ожидании.
– Я ее любил! – вдруг вскинулся ученый и посмотрел на усатую директоршу с подозрительным прищуром.
– Кого? – не поняла Будёна.
– Юлечку! – признался посетитель.
– А кто это?
– Соседка моя!
– И что?
– А то, что она умерла!
Сумасшедший, решила Будёна. Этого еще не хватало… Она решила разговаривать с посетителем ласково, как с буйным сумасшедшим.
– Как мне жаль!.. Очень жаль! – и всплеснула ручками театрально.
– Да не надо меня жалеть! – опять вскинулся посетитель.
– Не буду, не буду!
– Дело в том, что у нее остался ребеночек!
– Ох, бедненький! – посочувствовала Будёна, причем сделала такую гримасу, что посетителю показалось, что не женщина перед ним сидит, а монстр волосатый. – И вы хотите ребеночка нам отдать? – поторопилась директор с выводами.