Принесли красного вина, немного фуа-гра и подсушенного теплого кекса, нарезанного хлебными кусочками.
Официант разлил вино по фужерам и удалился.
До этого момента похожий на верблюда человек сохранял молчание, лишь издавал слегка чавкающие звуки, затягиваясь толстой пахучей сигарой. Иногда он аристократическим жестом, двумя скрещенными пальцами, убирал длинные черные с проседью волосы со лба, переводя пряди с висков за плечи.
Утякин не старался самостоятельно начать разговор, знал, что время диалога само наступит, лишь вожделенно поглядывал доктор на перстень с золотой ящеркой, украшающий руку визави.
– Что?
Разговор начался.
– Нашел, – ответил Утякин.
– Уверены?
– В наше время на сто процентов ни в чем быть уверенным нельзя!
– А на сколько процентов уверены вы?
– На девяносто пять.
– Как с тем членом Политбюро?
– Нет-нет! – замотал головой Утякин. – Здесь все по-другому!
В этом месте разговора возникла продолжительная пауза. Собеседники утоляли жажду рубиновым вином, а голод – маленькими бутербродиками с паштетом из гусиной печени.
Мило улыбался навстречу гостям бессменный директор клуба Алик. Ему было за шестьдесят, и многие стеснялись звать его просто по имени, присоединив к нему почетное «дядя».
Человек с верблюжьим лицом слегка кивнул дяде Алику.
– И кто наш разыскиваемый?
– Некая Ангелина Лебеда.
Собеседник выпустил к потолку тонкую струйку сигарного дыма, пожал плечами, не вспоминая ничего, связанного с названным именем.
– Ей восемьдесят два. Она – мастер спорта международного класса по стрельбе из арбалета. Воевала и имеет три ордена Славы. В нашей стране это очень почетно. Особенно сейчас, когда ветеранов осталось слишком мало. Тем более женщин с такой биографией.
– Я тоже из этой страны, – напомнил собеседник.
Утякин постарался заглянуть сотрапезнику прямо в глаза, ему это удалось, а увидел он в них собственное отражение – человека, заглядывающего в чужие глаза.
– Во всяком случае, последние семьдесят лет я проживаю в России.
– Конечно, – подтвердил Утякин.
Далее собеседник доктора произвел странные манипуляции. Взяв бокал, он аккуратно вылил из него несколько капель в блюдечко для масла, отщипнул от кекса крошку с изюмом и замочил ее в терпком французском вине. Затем стянул с пальца перстень и, осторожно уложив его рядом с блюдечком, откинулся на мягкую спинку кресла.
Обычно бесцветные, глаза Утякина теперь горели вожделенным огнем крайнего любопытства.
Собственно говоря, было чего так жаждать.
Внезапно ящерка, казалось, намертво прикрепленная ювелирами к ониксу, вдруг ожила, приподняв головку. Она с необычайной живостью огляделась по сторонам, затем спрыгнула с камня и подбежала к блюдечку с едой. Взбежала на него передними лапками, еще раз обернулась, а затем принялась лакомиться замоченным в вине кексом.
Попировав, золотое пресмыкающееся залезло в блюдечко целиком, вывернуло голову и вопросительно глядело в глаза человека, похожего на верблюда.
Ей не пришлось ждать долго. Крепкая холеная рука, густо поросшая черным волосом, вновь взялась за ножку хрустального бокала и уже щедро отлила из него старого бордоского в глубокое блюдце.
Ящерка стремительно плавала от одного края импровизированного бассейнчика в другой. Ее золотое тельце посылало к потолку солнечные лучики, разбавляя рубиновый нектар драгоценным металлом. Она ныряла, пуская со дна крошечные пузырьки, взлетала над поверхностью игриво и грациозно и опять скрывалась в винной пенке.
Лицо Утякина аж раскраснелось от просматриваемого зрелища, или отблески играющего вина делали его щеки более живыми. Он будто вкушал зрелище, как пищу, но не гурманом в этом был, а ненасытным поглотителем.
Плавание ящерки продолжалось еще несколько минут, затем хозяин перстня постучал о край стола фисташкового цвета ногтем указательного пальца. Ящерка отреагировала на призыв, выбралась на край блюдечка, встряхнула золото чешуи, освобождаясь от винных капель, затем неторопливо пробежалась по краю стола, добралась до оникса, расположилась на камне и замерла ювелирным изделием.
Хозяин перстня привычным движением возвратил драгоценность на волосатый палец.
Утякин тяжело сглотнул.
– Ну-с!..
Диалог продолжился.
– Так вот, Чармен Демисович, – собирался доктор с мыслями. – Анализы поистине фантастичны! Невозможно ожидать ничего лучшего!
– Как у вас?
– И у вас…
– Чудо природы?
– Не думаю, что природа на такое способна! – с уверенностью проговорил Утякин.
– Природа, может быть, и не способна, – уточнил Чармен Демисович, указывая пальцем в потолок, – но Он способен на все!
– Но почему именно эта старуха?
– А это не вы у меня, а я у вас должен спрашивать!
– Да, конечно! – согласился Утякин.
Прерывая серьезный разговор, к столу, широко улыбаясь, подобрался дядя Алик.
– Рад-рад, – приговаривал он, пожимая руку Чармена Демисовича двумя горячими ладонями. – Все ли в порядке?
– Все отлично, Алик, спасибо… Как сам? Дети?
Все знали, что у дяди Алика молодая жена-красавица и двое чудных детишек-погодков. Сия нагрузка помогала Алику не стареть и держаться молодцом. Лишь одна страстишка мешала отличной жизни дяди Алика – игра в покер на интерес. Если день проходил без часовой тренировки, щеки Алика отвисали, как у старого добермана, угасало либидо, а желудок выказывал неудовольствие несварением.
В подвале клуба имелось небольшое казино, в котором Алику играть не разрешалось, но наблюдать за движением карт он мог беспрепятственно, что было равноценно просмотру стриптиза, после которого не следовало разрядки.
Сегодня щеки Алика смотрелись как после лифтинга, не дряблые, похожие на румяные яблочки.
– Шпилил? – поинтересовался Чармен Демисович.
Алик кивнул.
– Надо понимать – удачно?..
– Еще бутылочку за мой счет? – таким был ответ дяди Алика.
– Спасибо, дорогой, но мы с Михаилом Валериановичем и так переборщили… Да и возраст мой…
– Какие ваши годы? – картинно развел руками Алик. – Вам же и шестидесяти нет!
– Ну уж, ну уж!.. – слегка улыбнулся Чармен Демисович, раскуривая сигару.
Утякин все эти расшаркивания считал полной бессмыслицей. Ему казалось, что, просиживая время в ресторанах и клубах, попросту теряешь драгоценность жизни. Михаил Валерианович не выносил табачного дыма и вкуса алкоголя. Табак считал просто ядом, а от вина у него начиналось головокружение, как у юнца. Только ляжет в постель и закроет глаза – все плывет в голове, будто мозг превращается в карусель!.. Когда приходило время конца застолья и Чармену приносили счет, Утякин старался не заглядывать в него, зная, что за алкогольную отраву выставлена цена в несколько тысяч долларов. Как-то Чармен Демисович забыл кредитную карточку и расплачивался толстой пачкой американской валюты. У Михаила Валериановича чуть было ноги не отказали. На эти деньги можно было приобрести пусть и отечественный, но все же автомобиль.
Еще раз поклонившись, дядя Алик отбыл к другим гостям, оставив странную парочку продолжать свой таинственный разговор.
– А как ее кожа?
Утякин слегка опустил голову, выражая тем самым некоторую печаль.
– Кожа, как у всех…
– У тебя какие наработки?
– Ну, вот на ней и испробуем…
– Не тяни время!
– Что же ваше животное, э-э, пресмыкающееся, о коже не позаботилось? – с раздражением и укором поинтересовался Михаил Валерианович.
– Ты, Мишенька, куда-то не в ту область полез! – Маслины глаз Чармена Демисовича еще более почернели, а пухлые губы сжались. – Благодаря кому ты еще на этом свете, докторишка маленький!.. Ишь, тля, животное обвиняет! Ты уже сорок лет ищешь средство, а толку!.. Ляпнешь еще что-нибудь подобное, меня больше никогда не увидишь!
Утякин дрожал всем телом от унижения, но от дальнейшего препирательства отказался. Знал, по чьей милости существует. Выворачивало от униженных амбиций, но держался доктор благодаря ужасу, который пересиливал ущемленное самолюбие. Михаил Валерианович непременно мечтал видеть своего сотрапезника как можно чаще.
– Еще бы одну процедуру… – прошептал Михаил Валерианович.
– Она не вечная! – отрезал Чармен. – Когда заслужишь!..
– Я – заслужу!
Более они ни о чем не говорили.
Чармен Демисович вальяжно покрутил пальцем, и сие действие не осталось незамеченным официантом. Халдей помчался к кассе, ненасытным желудком ожидая щедрых чаевых.
Чармен Демисович, опираясь на трость с серебряным набалдашником, отлитым в виде головы старого бедуина, опираясь скорее для антуража, нежели за надобностью физической, вышел из клуба и, едва заметно кивнув Утякину, уселся в белокожий «Бентли». Дорогая машина неторопливо отплыла от края тротуара и понесла своего седока в сторону Лубянской площади.
Чармен Демисович, опираясь на трость с серебряным набалдашником, отлитым в виде головы старого бедуина, опираясь скорее для антуража, нежели за надобностью физической, вышел из клуба и, едва заметно кивнув Утякину, уселся в белокожий «Бентли». Дорогая машина неторопливо отплыла от края тротуара и понесла своего седока в сторону Лубянской площади.
Михаил Валерианович спешно дошел до станции метро «Театральная» и, дождавшись поезда, поехал в Коломенское, где его ждала жена Светочка.
Неприятный вечер продолжился неприятной ночью.
Светочка не спала, а пребывала в странном волнительном состоянии. Лицо ее было бледно, а глаза выражали крайнюю степень удивления. Светло-карие, они были неестественно широко раскрыты, и, огляди в этот момент женщину эндокринолог, наверняка бы поставил диагноз – базедова болезнь.
Поначалу Утякин не заметил необычайного состояния жены, хотел, как обычно, усесться за домашний компьютер, но Светочка встала за спиной и шумно, нервически активно дышала всей грудью.
Михаил Валерианович сфокусировал зрение на супруге и понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Тело жены трясло, словно бы его атаковало лихорадкой.
– Что случилось, милая?
Она не ответила на ласковый вопрос, только показала руку, в которой был зажат ключ.
Утякин прекрасно знал, что это за ключ и какой замок он открывает. Ему казалось, что сей предмет надежно спрятан, но Светочка оказалась везуча на находки. Теперь Михаилу Валериановичу было интересно, что еще обнаружила его женушка в приступе дневной скуки.
– Ключик, – подтвердил он.
– Мишенька… – Она осеклась. – Я не понимаю…
Он был опытным человеком, а потому сохранял спокойствие и улыбку на лице.
– Что такое, дорогая?
– Я нашла этот ключ… – Ее шея раскраснелась, и Светочка была сейчас особенно привлекательна. – Он пришелся к соседской двери… Которая справа…
– А где ты его нашла? – поинтересовался Утякин.
– В воздуховоде…
– А хорошо ли открывать чужие двери чужими ключами? И что тебя интересовало в воздуховоде?
Чувствовалось, что у Светочки пересохло во рту.
– Я виновата, – призналась она. – Но объясни, пожалуйста, что это за комната?.. Кому она принадлежит?..
Неожиданно глаза Утякина стали маленькими и злыми.
– А тебе какое дело?!. Какого черта ты вообще полезла в эту комнату!.. Что ты хотела выведать?!. Отвечай немедленно!
Светочка была обескуражена неожиданным нападением мужа. Она совсем испугалась, глядя в его бесцветные глазки.
– Ты не волнуйся, – попросила она жалобно. – Я только минуту была в той комнате!
Слава богу, подумал Утякин, но злобы из глаз не убирал, стараясь выведать информации побольше.
– Как не стыдно! Ты, как воровка, забралась в чужое жилище! Что ты хотела оттуда взять?! – Утякин картинно вознес руки к потолку. – Я не знал, что живу с воровкой!
– Я ничего не брала оттуда! – взмолилась Светочка. – Честное слово!.. Я не воровка!!! Но объясни, что за фотографии я нашла на столе? – Из ее широко раскрытых глазок текли слезки.
– Какие фотографии? – внутренне напрягся Михаил Валерианович.
– Там изображен ты, когда тебе пять лет!
– Ну и что?
Утякин все понял и теперь старался придать своему лицу образ опытного психолога, а речам гипнотические интонации.
– На обратной стороне… – Светочка волновалась так отчаянно, что ее ожидал нервный срыв. – Там, на обратной стороне вензеля всякие… И… И написано – фотоателье Густава Берлина, тысяча девятьсот пятый год…
– Да, дорогая, и что?..
– Там еще написано от руки: Мишенька Утякин, пять лет.
– И что?
– А на другой фотографии мужчина и женщина. Тоже ателье Берлина, тысяча девятисотый год. И подпись на обратной стороне – доктор Валериан Андрианович Утякин и его супруга Елена Станиславовна…
– И что, моя дорогая?
– Сколько тебе лет? – Сейчас Светочка была похожа на умалишенную, так корежило ее мозги.
– Не понимаю!..
Утякин вовсе не обладал актерскими способностями. Но когда прижало не на жизнь, а на смерть, его организм собрался на единственный лицедейский раз, став Станиславским и Немировичем в одном лице.
Михаил Валерианович так реально изобразил на своей бледной физиономии растерянность и недоумение, так точно послал сигнал в нижнюю губу, которая в ответ задрожала мелко и дробно, и даже глаза, обычно бесцветные, казалось, наполнились небесной лазурью, окрашенные его силой воли. Весь этот портрет, изображенный Утякиным, посылал сообщение Светочке, что произошло какое-то совершенно глупое, нелепое и дурацкое недоразумение. Его, верного мужа, заподозрили в чем-то нехорошем, а обиженная душа чиста до дна, до младенчества!..
– Дурочка! – произнес Михаил Валерианович. – Ты… Ты подумала… – Он замотал головой. – Это же… Это мои прадед с прабабкой! Ты что подумала, девочка?
– Как прадед с прабабкой?
Светочка отшагнула назад.
– Да очень просто! – Утякин шагнул следом. – На фотографиях мои предки… А мои родители назвали меня в их честь! Что тут непонятного? – Он засмеялся совершенно натурально. – А ты что подумала?.. Ты подумала, что мне сто лет?.. Ха-ха-ха!!!
Она обнаружила себя идиоткой. В ее груди огромной птицей распустило крылья чувство раскаяния! От простого объяснения сложного, от того, что она украдкой обыскала соседскую комнату, от беспочвенных подозрений к мужу Светочка мигом ослабела, пролилась слезами покаянной грешницы, словно нежное весеннее облачко дождичком, и, раскрыв объятия, бросилась навстречу к мужу.
– Мишенька! – Она целовала его лицо, пальцы рук, прижималась лицом к мужниным коленям. – Любимый мой!..
Утякин продолжал держать на лице актерский труд, думая, что на сей раз, слава богу, пронесло.
Он воспользовался самобичеванием жены, столь прекрасным и возбуждающим оно выглядело, нежно раздел супругу и овладел ею отнюдь не ласково, а варварски, с некоторыми элементами садизма.
Но Светочке, потерявшей дыхание от одновременно нахлынувшей боли и сладости, сначала захотелось вопить, а потом вопить в три раза громче. Мозги молодой женщины были окончательно отшиблены, она надолго забыла о фотографиях и соседских комнатах. Теперь каждую ночь она ждала побольше садо, а Михаил Валерианович не смел отказывать в этом своей любимой жене…
Утякин спал не более трех часов в сутки, тратя все остальное время на работу, уставившись в компьютер, который иногда шипел, как живой, если наступало время охлаждаться жесткому диску.
Михаил Валерианович бесконтрольно вспоминал о Чармене Демисовиче и при возникновении демонического облика своего знакомца в воображении отчаянно боролся с приступами злости.
Он совершенно не понимал хода вещей в природе. Почему одним достается все – именно тем, которые не прикладывают к этому никаких усилий, а другие, наделенные гением, трудоспособностью Сизифа, остаются ни с чем?
Какая такая заслуга Чармена, что он поймал животное и засадил его в колбу?! Кто так распорядился в пространстве?.. Почему не ему повезло так сказочно?..
Утякину иной раз становилось ужасающе одиноко и грустно в этом мире. Если бы он мог, если бы его слезные железки работали, то непременно бы заплакал доктор горючими слезами.
Но сейчас Михаил Валерианович способность плакать утерял. Да и считал это мокрое дело для себя бесполезным. После секунд мгновенных слабостей он целиком погружался в работу, расписывая какие-то сложнейшие химические формулы. Думал о Лебеде и о скором эксперименте, который сможет в случае удачи дать великую надежду.
Но Утякина ждало еще одно сильнейшее потрясение. В понедельник, прождав целый рабочий день, он так и не дождался Ангелину Лебеду. К шести часам вечера все его существо охватила тотальная паника… Особенно когда, справившись у администраторши с силиконовыми губами об адресе старухи, он узнал, что таковой не записан и не запомнен.
– Ты – идиотка! – кричал Утякин истошно. – Старая кретинка! У тебя не голова, а горшок с фекалиями!.. И я ей, этой уродине, подарил двух детей!.. Что ты из них вырастишь!
Администраторша от такого мощного наезда хватала воздух губами, как недоглушенная глупая рыба карп с сотрясением мозга, ожидающая путешествия на раскаленную сковороду.
– Не говорили записывать… – оправдывалась.
– А ты что, дура?! Не знаешь, как работать?!
– Как-то случайно вышло…
– Случайно, говоришь!.. Не видать тебе липосакции!.. Тогда твой молоденький петушок быстренько перелетит топтать молодую курочку! А губы твои лопнут, как велосипедная шина. Силикон вытечет! И станешь ты похожа на компрачикоса.
– Михаил Валерианович! – проговорила администраторша. – Я…
– Что я!!! Что я!!! Где мне теперь ее искать?!. Где?.. Где?..
И здесь он вспомнил.
Какие такие труды…
Ангелина рассказывала о своей модельной деятельности. Мол, она – самая старая манекенщица в Европе!