Именно в последнем разделе он нашел статью про левитацию, про человеческое умение летать, используя лишь собственную энергию.
«Значит, я левитирую, отрываясь от земли», – понял Леонид.
Еще он почерпнул из Интернета, что левитация изобретена левитами – евреями, которые убеждены, что если пятьсот иудеев одновременно зависнут в полете и произнесут специальную молитву, то левиты навсегда примирятся с арабами. Но найти пятьсот таких способных, богоизбранных до сих пор не удалось, потому Израиль в состоянии вечной войны с арабским миром…
«Глупость какая», – подумал Леонид, напряг что-то внутри себя незначительно и оторвал свое тело от стула, зависнув в свободном полете, будто в невесомости.
Он читал Интернет почти до утра. Узнал, что в 1934 году англичанин Морис Вильсон, много лет тренировавшийся в искусстве по методике йогов, решил огромными прыжками, взлетая над землей, покорить вершину Эверест. Его замерзшее тело обнаружили в горах на следующий год. До вершины Вильсон не «долетел» совсем немного. Но то, что он смог преодолеть труднейший маршрут без специального альпинистского снаряжения, говорит в пользу левитации.
Из русских левитантов можно назвать Серафима Саровского, архиепископа Новгорода и Пскова Иоанна. А московские летописи повествуют о Василии Блаженном, который не раз на глазах у толпы переносился неведомой силой через Москву-реку. Причем в число официально признанных церковью левитантов не входят ведьмы. Сколько их сожгла на костре святая инквизиция, не поддается учету…
На следующий день Леонид Северцев совершил звонок в израильское посольство, где, к удивлению русской прослушки, получил приглашение на ужин с послом. При этом звонящий говорил на чистом иврите, лишь несколько фраз остались непонятными для шпионящих ушей.
Решено было выставить наблюдение за странным объектом во время его визита. Но в назначенный день разрабатываемый не явился, а потому о нем через три дня забыли.
Тем не менее Леонид Павлович Северцев в оговоренный день и час сидел за столом посла Мир-Мана и впервые в жизни пробовал фаршированного карпа.
Посол прекрасно изъяснялся по-русски и рассказывал, что рецепт этого блюда остался со времен его прабабки.
– Немножечко поварить в свекольном соке и самую каплю меда на последней минуте.
– Вкусно, – отозвался Леонид.
Послу уже доложили, что гость каким-то образом прошел на территорию Израиля незарегистрированным, даже фото его не осталось в компьютере.
– Можете называть меня просто Борисом, – предложил посол, размышляя о том, что, похоже, стал жертвой медиума или фокусника.
– Хорошо, – согласился Леонид, не предлагая взамен дружеской любезности демократизацию общения.
Водки гость не пил, ел немного и с изяществом. Несколько салата, кусочек хлеба из отрубей, бокал газированной воды.
– Как вы относитесь к «Дорожной карте»? – полюбопытствовал посол.
– Что это?
Борис Мир-Ман с удивлением вскинул брови.
– Вы – еврей?
Леонид тщательно прожевал кусочек сладкой рыбы, затем ответил:
– Не знаю.
– Как это? – еще более удивился посол. – Мама ваша была еврейкой?
Леонид развел руками.
– Она умерла от родов. Я воспитывался в интернате.
– Да-да, конечно, – сделал скорбную физиономию посол, уже точно уверившись, что его развели русские хасиды.
Борис Мир-Ман решил скорее заканчивать с приватным ужином, сложил в тарелке приборы, хотел было произнести слова, подводящие черту под встречей, но наткнулся взглядом на взгляд гостя, словно на стену. Взгляд мужчины удивлял своей крепостью и пронзительностью.
– Может быть, к делу? – предложил Леонид.
Посол коротко кивнул.
– Я хочу встретиться с Шароном.
– Это очень сложно.
– Вы умеете левитировать?
– Я? – переспросил посол. – Я – нет.
– Чем вы помогаете своей стране?
– Я – дипломат.
– Я могу то, о чем мы с вами разговаривали.
– Кстати, откуда вы узнали мой телефон?
– Вас только это интересует?
Посол начинал злиться. Уж чем-чем, а взглядом и внутренней силой его было трудно удивить. Сам таким обладал. И война научила, и истеричная жена. Борис подумал, что придется вызывать охрану.
– Давайте закончим коротко! – жестко произнес посол. – Что вы мне предлагаете?
Леонид вышел из-за стола и тотчас оторвался от ковра, зависая над полом сантиметров на двадцать.
Борис глядел на полет гостя и предполагал, что все это может быть как фокусом, так и тем, что настоящий летчик его посетил. Его дело отличить фальшивку от истинного.
– Копперфилд летает выше, – заметил посол.
– Разве вам нужно выше? Разве в этом смысл?
Тем не менее Леонид неспешно поднялся еще на полметра и прочитал старинную еврейскую молитву. Ее чтение было столь искренним и проникновенным, что Борис Мир-Ман тотчас уверился в подлинности левитирующего. Он приветливо улыбался, глядя с пола под потолок, будто старика Хоттабыча наяву встретил.
– Шалом! – поприветствовал посол Израиля.
– Шалом, – ответил Леонид и опустился опять на ковер. – Как насчет встречи с Шароном?
– Буду способствовать, – обещал Борис.
– Звоните сейчас, у меня совсем немного времени!
Совершенно странное дело, но посол тотчас подчинился и набрал номер со своего мобильного телефона.
– Это срочно! – произнес Борис на иврите.
Он повернулся спиной к Леониду и с минуту разговаривал с премьер-министром. Затем, кивнув, передал трубку Леониду.
– Приезжайте, – услышал он единственное слово по-русски, и связь прервалась.
На следующее утро Леонида вывезли в аэропорт, прямо к самолету в посольском автомобиле, предназначенном для перевозки дипломатических грузов…
Через два часа Леонид Павлович Северцев летел в Израиль.
Полет был недолгим, а встреча гостя короткой и совсем не праздничной.
Леонид не нуждался в праздниках, кроме «шалом» не произнес и слова единого. Русский летун, как его называли люди из МОССАДа, даже не оглядывался по сторонам и не глазел на историческую родину из окна «вольво»…
Его привезли к воротам непрезентабельного дома, совсем непохожего на резиденцию премьера.
Леонид, в сопровождении двух огромных розовощеких ребят, поднялся по деревянной лестнице, где ему указали дверь, за которой оказался просторный зал, похожий на балетный класс.
В этом пустом от мебели зале русского летуна оставили одного безо всякой информации, так как он ее не запрашивал, а парни из охраны говорить и вовсе не любили.
В последующие пятнадцать минут Леонид ни о чем не думал, лишь ощущал. Он вдыхал через открытые окна теплый воздух, наполненный запахом апельсина, чувствовал легкий голод и желание выпить чашку черного чая…
Шарон вошел в зал быстрым шагом, и казалось, его грузное тело пронесется мимо Леонида. За премьером еле поспевал человек в черной широкополой шляпе, старающийся обогнать охранников.
Несмотря на скорость локомотива, Шарон успел затормозить и встал вплотную к Леониду, глядя в глаза русского визитера.
Разговор начался на иврите.
– Очень рад, – дежурно произнес приветствие Шарон, протянул руку. – Я – премьер-министр Израиля.
– Отлично…
– Давайте приступим к делу.
– Какому? – удивился Леонид.
– Вы сюда приехали левитировать? – уточнил Бульдозер.
– Совсем нет. Я приехал помогать вам молиться.
– Да-да. Вот человек, – премьер указал на черную шляпу, – вот человек, который отвечает за это направление.
– Показывайте! – почти приказал руководитель направления.
– Что же?
– Вы можете левитировать? – почему-то совсем зло спросил собеседник.
– А вы? – Леонид улыбнулся.
– Я-то могу. Но речь сейчас идет о вас.
– Сколько в вашем распоряжении имеется людей, способных левитировать? – обратился Леонид напрямую к Шарону, игнорируя хозяина шляпы. Он встал к нему боком, почти спиной.
Шарон нахмурился, но ответил:
– Сто шестнадцать человек.
– Вам же нужно пятьсот! – не понял Леонид.
– Вот вы и займетесь обучением недостающих, – то ли предложил, то ли приказал премьер.
– Я – не учитель, – пояснил Леонид.
Человек в шляпе быстро и злобно заговорил про шаромыжников из России, про мистификаторов, желающих пожить за счет маленького, но гордого государства! И многое, многое про Россию.
– Не забывайте, что я из Одессы, – процедил Шарон.
– Это же Украина!..
– Не будете учить? – обратился Бульдозер к Леониду.
– Нет.
– До свидания, – протянул премьер руку.
Леонид пожал ладонь старика.
Человек в черной шляпе предложил Шарону депортировать гостя на родину как преступника.
– У меня есть факты! Это – простой уголовник!
Шарон обернулся к Леониду, чтобы сказать гостю, что речам руководителя «летунов» значения придавать не надо, но слова так и остались нерожденными, так как глаза первого человека Израиля умилились чудесной картине человеческого полета.
Леонид вылетел в окно и опустился на ноги возле самой проезжей части.
– Стреляйте! – выкрикнул человек в черной шляпе.
– Вон отсюда! – закричал премьер своему подчиненному. – Вон!!! – И когда тот исчез с глаз долой, злой и униженный, произнес охранникам: – Мы – победим!
– Мы – победим! – вторили охранники в унисон…
…Через двое суток Леонид прибыл в Тибет, где встретился с далай-ламой.
Высший выслушал русского путешественника в небольших покоях дворца Потала, затем взмахнул рукой к небу – взлетай!
Леонид, глядя в слегка раскосые глаза Авалоктишвары, гордыни не испытал, а потому поднялся в воздух прямо с того места, где стоял.
Лама удивился такому полету, никогда прежде не созерцая левитацию вне позы лотоса, а потому пару раз хлопнул в ладоши, выражая искреннюю радость.
– У меня к вам просьба, – улыбнулся Высший, когда Леонид приземлился.
– Какая?
– На вершине Эвереста лежит камень с желтой жилой. Это не золото… Вы можете принести мне его? Это – просьба! – еще раз напомнил лама.
Леонид вспомнил англичанина и улыбнулся правителю Тибета.
– В тридцать четвертом году Морис Вильсон по вашей просьбе пытался покорить Эверест?
– По моей, – согласно кивнул далай-лама.
– Сколько вам лет?
– Вам рассказать про реинкарнацию? – поинтересовался Океан Мудрости.
– Я знаю.
– Очень вам признателен…
До подножия горы Леонида доставили маленькие горные лошадки, впряженные в деревянную повозку. Провожатые предложили Леониду мешок с продуктами, но он отказался.
– Ждите здесь, – сказал он.
Монахи удивленно переглянулись, но помнили наказ ламы слушаться чужестранца и, когда тот пешком удалился из виду, принялись разбивать долговременную стоянку, с шатром и видом на могучую гору.
Леонид впервые летел так долго.
Надо сказать, что от полета он испытывал приятные ощущения, но не более. Чем выше он поднимался, тем становилось холоднее. На третий час полета ему удалось разглядеть альпинистскую группу, поднимающуюся в связке по западному направлению.
«Зачем столько трудов, чтобы достичь вершины? – задумался он, обдуваемый ветрами. – Ведь это – не та Вершина, на которую нужно взбираться, о которой стоит мечтать!..» Еще Леонид подумал о том, что эмоции делают человека несовершенным, и даже он, обладающий многим знанием, подчас инстинктивно подчиняется не им, а именно чувствам… Может быть, лама послал его за камнем, чтобы показать отсутствие в неживом эмоций. Камень – символ иного сознания, которого он жаждет?.. Ведь лама – бессмертен, он реинкарнирует сотни лет, а потому может обладать знанием не меньшим, чем Леонид…
Он добрался до вершины и отыскал камень с желтой жилой.
Монахи уже собирались на ночлег, когда появился чужестранец. Он сказал, что нужно двигаться обратно, чтобы к утру поспеть к ламе…
– Принесли? – с улыбкой человека, не ведающего несчастий, поинтересовался Высший.
Леонид достал из кармана небольшой камень и протянул его Авалоктишваре.
Лама принял минерал двумя ладонями, сложенными лодочкой, и поклоном.
Он отошел к нише, в которой помещался пустой стеклянный сосуд, открыл крышку и аккуратно уложил камень в стекло.
Лама вернулся к Леониду, вновь поклонился и, указывая пальцем на камень, обретший свое место, пояснил:
– Мой брат…
Леонид вернулся в Москву.
Он снял квартиру неподалеку от Петровского бульвара и почти не выходил из дому.
Он лежал на диване и почти не думал, будто ждал чего-то – своего перехода в иное сознание, существование которого ему подтвердил лама.
Иногда, вспоминая Эверест, Леонид вылетал ночью из окна и левитировал над ночными московскими крышами.
В один из своих ночных полетов Леонид вспомнил Машеньку Махаонову, которой бы наверняка понравилось лететь вместе с ним… Может быть, она сейчас прибрежной галькой лежит на пляже какого-нибудь моря…
Эмоция завладела его душой, тело спустилось ниже крыш, и в этот момент Леонид почувствовал, как что-то безжалостно острое вонзилось в его плечо. Он чуть было не потерял ощущение полета, чуть не грохнулся о мостовую…
Он добрался до своего окна, обнаружив торчащую из окровавленного плеча стрелу…
Леонид вырвал ее и бросил в угол комнаты. Перевязал рану и лег спать…
На следующий день, вычислив, откуда был произведен выстрел, Леонид навестил какую-то убогую старуху, которая после физического воздействия призналась, что именно она стреляла… Он мог ее убить тогда…
14
В канун семидесятилетия Ангелине позвонил национал.
– Жива? – поинтересовался.
– Так точно.
– Что делаешь?
– Пенсию получаю. А вы, Тимур Ашрапович?
– И я… На Параде была?
– Да какие сейчас парады…
– Что, чувствуешь себя плохо?
Лебеда подумала и ответила:
– Чувствую себя хорошо… А вы?
Генерал в отставке от вопроса ушел, так как лежал сейчас в Чазовском центре, пытаясь восстановиться после обширного инфаркта. Все время, свободное от процедур, глядел в телевизор.
– Я тут соревнования по телевизору смотрел… По арбалетному спорту…
– Не знала про такой.
– Как раз по твоему профилю. И оптический прицел, и мишень. Только вместо пули – стрела. Там дедок один в соревнованиях участвовал твоих лет… Так что если чувствуешь себя прилично… Хочешь, телефон продиктую?..
Больше она никогда не разговаривала с националом. В его возрасте от обширного инфаркта редко кто восстанавливается.
По завещанному номерку позвонила. Так и в арбалетный спорт пришла…
В федерации дивились здоровью новенькой старушки, а когда она на первой тренировке выбила девяносто восемь из ста, тотчас зачислили в сборную России.
Стреляла Ангелина на всех возможных соревнованиях и выигрывала почти все, что возможно. К боевым наградам прибавились спортивные, и звание мастера спорта международного класса присвоили. А вместе со спортивной молодежью, с ее восторженной молодостью и ощущением бесконечности бытия, в сердце Ангелины вошел какой-то необыкновенный задор. То ли молодежный, то ли старческий, маразматический…
От ее мрачной сдержанности, неконтактной угрюмости и следа не осталось. Она с удовольствием давала интервью разным изданиям, а когда ей предложили в семьдесят пять впервые пройтись по подиуму, то решилась на такое безрассудство Ангелина не раздумывая.
В весенне-летние сезоны старуха, полный кавалер ордена Славы, демонстрировала даже купальные костюмы для женщин постпостбальзаковского возраста и на брезгливые смешки молодых девчонок отвечала философски:
– И вы, деточки, не успеете глазками прелестными махнуть, как в старушек превратитесь!..
– Но так позориться не будем! – отвечали модельки, чьи тела были гибки, кожи шелковые, а души алчные.
А потом ей невероятно захотелось стать вновь молодой и прожить свою жизнь по-другому.
Как-то ночью она вспомнила Костика из совсем ранней, плохо прочитанной и почти забытой жизни – подумала, что, вернись все назад, родила бы она от него мальчишечку и счастлива на том осталась… И не нужен был бы ей никакой «токарь»…
А потом она отыскала в Интернете статью некоего Утякина…
… – Господи, Ангелиночка! – тараторила баском Александра пришедшей в себя Лебеде. – Какая же вы красивая!.. Чудо!
Ангелина глядела на себя в зеркало и не узнавала своей личности.
Она стояла во весь рост, с прямой спиной, голая – двадцатипятилетняя красавица…
– Прямо девочка! – восторгалась Александра.
«Действительно, – подумала Ангелина, глядя на тщательно выбритый низ живота. – Как девочка…»
Она жадно потрогала пальцами свою упругую грудь, сжала что есть силы крепкие ягодицы… Кожа была потрясающая, лишь местами слишком чувствительная, вероятно, после операции…
– Отлично, отлично! – услышала она за спиной голос Утякина.
Михаил Валерианович жадно глядел на свое произведение, испытывая невероятное торжество собственного гения.
– Выйди! – бросил он Александре, и, когда медсестра затворила за собой дверь, доктор вплотную подошел к Ангелине.
Он чувствовал, как пахнет молодостью ее тело, вдыхал ноздрями запах юности и желал собственное произведение всем своим мужским естеством.
Он обнял ее правой рукой за плечи, а левой мял восхитительную грудь, приговаривая:
– Благодари меня! Благодари…
А ей почему-то благодарить его не хотелось. Рефлекторно тело развернулось, молодое колено согнулось да разогнулось в пах доктору.
Утякин взвыл от боли и неожиданности да повалился на пол в корчах.
В Ангелине что-то напряглось, будто несправедливость к гению рвалась из души, но вместе с молодостью тела к ней вернулась и некая жесткость сердца, как во времена былые, снайперские. Да пошел он!..
По-военному быстро одевшись, Лебеда бросилась из палаты, коротко кивнув на прощание Александре:
– Бывай, подруга!