Анти-Ахматова - Тамара Катаева 8 стр.

«Чехов невольно шел навстречу вкусам своих читателей — фельдшериц, учительниц, — а им хотелось непременно видеть в художниках бездельников».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 71

А кто были ее читательницы? Неужто кто-то повыше учительниц и фельдшериц? А они как хотели видеть художников? Несомненно — «Все мы бражники здесь, блудницы».

А вот и они — ее читатели.

Она [Ахматова] называет это «моя катастрофа». Рассказала, что к ней пришел циркач-канатоходец. Силач, полуграмотный, вскоре после своей «катастрофы» и стал просить ее или усыновить его, или выйти за него замуж.

Ф. Г. РАНЕВСКАЯ. Дневник. Стр. 41

Она показывает свою карточку, где она на скамейке вывернулась колесом — голова к ногам, в виде акробатки. «Это в 1915. Когда была уже написана “Белая стая"», — сказала она. Бедная женщина, раздавленная славой.

К. И. ЧУКОВСКИЙ. Дневник. Стр. 225

Дореволюционная Россия — и Анна Горенко скорее всего зачитывалась дневниками рано умершей Марии Башкирцевой — тогда была в новинку откровенная и жадная женская жажда славы (почестей и завоевания соответствующих мужчин — таковыми до конца дней остались мотивы Анны Ахматовой). Но будем справедливы к Башкирцевой — когда она пишет цитируемый ниже отрывок, ей всего 12 лет.

Я создана для триумфов и сильных ощущений, — поэтому лучшее, что я могу сделать, — это сделаться певицей. <…> Я могу достигнуть счастья стать знаменитой, известной, обожаемой и этим путем я смогу приобрести того, кого я люблю. <…> Когда он увидит меня, окруженную славою! <…> Слава, популярность, известность повсюду — вот мои грезы, мои мечты.

Выходя на сцену — видеть тысячу людей, которые с замиранием сердца ждут минуты, когда раздастся ваше пение. Сознавать, глядя на людей, что одна нота вашего голоса повергнет всех к вашим ногам. Смотреть на них гордым взглядом (я все могу!) — вот моя мечта, мое желание, моя жизнь, мое счастье… И тогда герцог Гамильтон придет вместе с другими повергнуться к моим ногам.

Мария БАШКИРЦЕВА. Дневник. Стр. 14

Чувство, с которым я прочитала цитату из «Петербургских зим», относящуюся к моим выступлениям в 1921 г., можно сравнить только с последней главой «Процесса» Кафки. Слушатели якобы «по привычке хлопали». По привычке никто не хлопает. Люди до сих пор с волнением вспоминают эти вечера и пишут мне о них.

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 85

Ахматова всуе — для поднятия уровня ассоциаций при разговоре о себе — упоминает Кафку. А теперь и мы вложим в уста Кафки (или под его перо, если угодно) ее аргумент в защиту сведений об истинном уровне ее популярности, выраженную весьма по-зощенковски: «Люди с волнением вспоминают…», «Люди пишут мне о них…».

Здесь Анна Ахматова — этим все сказано. Подумайте, что Вы будете рассказывать Евгению! Видимся почти ежедневно, но описать эту прелесть, этот восторг — разве возможно?!

Письмо В. А. Меркурьевой — K. Л. Архиповой.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 21

Статья В. Ходасевича «Бесславная слава», посвященная популярности А.А. <…> «Люблю Ахматову, а поклонников ее не люблю».

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 12

А Ахматовой, наоборот, такие поклонники очень нравятся.

«Доброй, мудрой Вере Меркурьевой от Анны Ахматовой» — и сама отнесла к ней на дачу (надпись на фотографии).

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 22

Вся эта возня со своей славой мне не по вкусу! После стольких лет и всего, что было ею пережито, без этого можно было бы eй обойтись. Было бы гораздо серьезнее! Суета сует и всяческая суета!

Артур Лурье — Саломее Андрониковой

Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 118

Разговор с Солженицыным.

Она спросила его: «Понимаете ли вы, что через несколько дней вы будете самым знаменитым человеком в мире, и это, может быть, будет самым тяжелым из всего, что вам пришлось пережить?»

Наталья РОСКИНА. Как будто прощаюсь снова. Стр. 538

Хочется сказать банальность: это смотря как к этому относиться. Самым тяжелым или самым легким… самым важным — ведь она это хочет сказать? Говорит о славе, даже чужой, со сладострастием, как развратник о порнографической карточке.

Анна Ахматова заговорила со мной о Максиме Горьком. Она сказала, что он настолько знаменит, что каждое его замечание и каждая его записка будут запоминаться и будут где-то опубликованы. У меня осталось впечатление, что, говоря о Горьком, Ахматова думала о себе.

Л. ГОРНУНГ. Записки об Анне Ахматовой. Стр. 188

<…> Созерцание своей живой еще славы, сознание своей СИЛЫ и укрепили в Анне Андреевне ее гордыню, <…> это было обоснованное, но все же более, чем хотелось бы, подчеркнутое чувство своей значительности. <…> Разговаривать с нею о литературе и о чем угодно всегда было интересно приятно, но нередко как-то невольно она направляла беседу к темам, касающимся ее лично — ее поэзии или ее жизни.

Д. МАКСИМОВ. Об Анне Ахматовой, какой помню. Стр. 119–120

Комаровская почтальонша принесла телеграмму с просьбой американского профессора такого-то принять его в такое-то время. Ахматова буркнула: «Чего им дома не сидится?» — и в назначенный час погрузилась в кресло у окна.

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 161

Она говорит: «Да, Вы знаете, это ужасно. Вот едешь в поезде. Никто не знает, кто ты такая. И прекрасно общаешься с людьми, все к тебе открыты, и сердцем, и веселы все. Как только узнают, кто я такая, сразу наступает немота. Какой-то испуг передо мной, что ли?»

А.Ф. и Г. Л. КОЗЛОВСКИЕ в записи Дувакина. Стр. 215

Она обсуждает тему шекспировского неавторства.

«Анна Андреевна, но какое это имеет значение? Есть пьесы, и слава богу, что они остались для нас» — «Вы думаете? — Пауза. — Вопрос авторства не имеет значения? — Снова пауза. — Ему повезло. Ему удалось скрыться».

И это говорит она — всю жизнь положившая на то, чтобы ее «не скрыли». Строившая себе подпорки в виде бывшего мужа — заметьте, не пройдите мимо!

Рецептер вспоминает пушкинский «Разговор книгопродавца с поэтом», ему кажется это иллюстрацией к ахматовским словам, и он ей верит — что ей, бедной, ну никак не удалось скрыться от славы людской…

Владимир РЕЦЕПТЕР. «Это для тебя на всю жизнь…» Стр. 649

А она сделала все наоборот — не став поэтом, она поэтом захотела остаться в душах черни.

… и т. д. и т. п.

В «Четках» слишком много у начинающего поэта мыслей о «славе», о своей «музе», о тех прекрасных «песнях», которые она поет. Пусть «слава» — крест, но о кресте своем не говорят так часто.

ИВАНОВ-РАЗУМНИК. Анна Ахматова. Стр. 340

Сейчас трудно гадать, почему критики поддавались на ее уловки и наивно подтверждали, что она, Анна Ахматова, хотела быть — ЗАБЫТОЙ!

И как безымянный библейский автор, Ахматова хотела «забытой быть».

О. А. КЛИНГ. Своеобразие эпического в лирике Ахматовой. Стр. 69

О. А. КЛИНГ. Своеобразие эпического в лирике Ахматовой. Стр. 69

У Библии не один автор, и большинство из них известны. Если она хотела стать как они — Моисей, апостолы-евангелисты, например, — то надо было заниматься чем-то другим в жизни, а если высокие сравнения все-таки не будем использовать — то забытой Ахматова как раз быть не хотела. Вся долгота ее дней была воспринята ею как шанс рукотворно — обманом, настойчивостью, манипулированием — создать себе памятник.

СОЛЖЕНИЦЫН

Премудрости этих добродетелей якобы научила Ахматова Иосифа Бродского. Сама же Ахматова не простила в жизни никого. Да и как простить Солженицыну — славу, Пастернаку — Нобелевскую премию и Марине Цветаевой — то, что она из «demodé», плохо одетой, без такта и обращения, судомойки — когда Ахматова и головы-то сама не чесала — становилась несанкционированно МАРИНОЙ ЦВЕТАЕВОЙ.

Познакомилась с Солженицыным.

Я ему сказала: «Знаете ли вы, что через месяц вы будете самым знаменитым человеком на земном шаре?» — «Знаю. Но это будет недолго». — «Выдержите ли вы славу?» — «У меня очень здоровые нервы. Я выдержал сталинские лагеря». — «Пастернак не выдержал славы. Выдержать славу очень трудно, особенно позднюю».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 533

Здесь все. Сначала — конечно, о славе. Она — эксперт по славе. Знаток и подруга Пастернака. Лягнуть Пастернака. А почему это он не выдержал славы? Какой славы он не выдержал? Разве у него была поздняя слава?

Заговорили о Солженицыне. «Можете представить, что с ним сейчас делается? Мгновенная мировая слава. Он дает урок, подходит к доске, пишет мелом, а все ученики уже читали газеты, полные его именем… Трудно себе это вообразить». — «Ну, вам не так уж трудно» — «Я тогда не стояла у доски».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 55

Разница не только в том, что она не стояла у доски. Просто все газеты — не были полны ее именем. Мгновенной мировой славы у нее не было. В десятые годы у нее была эстрадная слава. Не мировая, конечно, местная, попсовая, как сейчас говорят. Если Ахматовой есть чем гордиться в «Вечере», то на каких языках они говорят с Солженицыным?

Анна Андреевна снова и снова о Солженицыне (то есть снова и снова об одном и том же — о славе): «Огромный человек. Надеюсь, он понимает, что его ждет. Было время, я спрашивала, выдержит ли он славу? Помните, накануне «Ивана Денисовича»? Он ответил: «Я выдержал сталинские лагеря». Теперь я спросила: «Вы понимаете, что скоро вас начнут ругать?» — «Конечно!» — «Выдержите?» — «Я выдержал прокурора. Уж сильнее не обругают». — «Вы ошибаетесь. Это другое, совсем другое. Если выдержали прокурора, нельзя быть уверенным, что выдержите ЭТО».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 27

Она сама НИКОГДА не видела вблизи прокурора и никогда не испытала такой славы, какая была у Солженицына.

«Прочитала «сиделок тридцать седьмого». Он сказал: «Это не вы говорите, это Россия говорит». Я ответила: «В ваших словах соблазн». Он возразил: «Ну что вы! В вашем возрасте…» Он не знает христианского понятия».

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 185

Ну ладно Ахматова-то — она уверена, что, кроме нее, никто не знает христианского значения слов «соблазн», «мирская прелесть» и пр. А Найман? Он что, на самом деле думал, как Анна Андреевна, что Солженицын намеревался склонить ее льстивыми речами — к половому акту? И грубо так, мужик-с, говорит ей, что дамочки ее возраста его не интересуют?

«Ему 44 года, шрам через лоб у переносицы. Выглядит на 35. Лицо чистое, ясное».

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 185

Понравился, одним словом. Но нет — Солженицын имел в виду, что не хочет обижать ее предположениями, что в ее возрасте — и в его, и в моем, и в вашем — можно думать о жалкой погремушке соблазна славы.

Напрасно он так думал. Ее волнует только слава.

«Я ему сказала: "Вы через некоторое время станете всемирно известным. Это тяжело. Я не один раз просыпалась утром знаменитой и знаю это"».

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 185

И Солженицын нашел себе других собеседников…

Часть III

ГРАЖДАНСКОЕ МУЖЕСТВО

КОМИССАРЫ

Понятия моральной чистоплотности, политической брезгливости и пр. были совершенно неведомы Анне Андреевне Ахматовой. Вернее, как всё или почти всё на этом свете, ей это было ведомо — как феномен, — но казалось несущественным, ненужным для жизни: для продвижения, для преуспевания, для славы, и, как всегда, в этом она была права. И сейчас никто не назовет это в числе реальных добродетелей — так, антураж эпохи романтизма. Другое дело, что и эпоха была другая — просто на каждом шагу реально убивали, мучили, расстреливали, пытали — можно было видеть этих мученных людей, потрогать их, поговорить. Конечно, говорить с ними избегали — кому же приятно, в лучшем случае общались, не прекращали знакомства, но тема пыток и расстреливания несчастных по темницам — это было табу. Табу и для Ахматовой. Ее родного сына пытали, но эта тема не стала для нее даже впоследствии чем-то большим, чем конъюнктурной фишкой, а муж, Пунин, предавший ее сына, комиссар, — не потерял ничего в ее глазах.

Она тяжело переживала арест Пунина, жалела его. Скоро арестуют и ее сына, в третий раз, — по показаниям Пунина. <…> Дополнительную тяжесть приносила ей явная напряженность в отношениях между сыном и Пуниным, возникшая уже после первого ареста. Очевидно, какие-то основания были, если в решении прокуратуры глухо сказано о показаниях Пунина против Левы.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 351

Она будет до конца жизни подсказывать, чтобы ее называли дважды вдовой. Пунину она хотела быть вдовой.

ЗНАЯ. Знала — если это знал Лева, ушедший из дома Пунина после освобождения в первый раз. Она, величественная и горделивая, осталась.

У Льва Николаевича не было своей квартиры, он жил с матерью у Пунина. Он ушел из дома Пунина непосредственно после первого ареста в 1935 г., когда Пунин тоже был арестован, но оба были выпущены Сталиным. О показаниях Н. Н. Пунина против Л. Гумилева здесь (в письме из прокуратуры от 6 июля 1954 г.) говорится.

Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 351

Николай Пунин являл собой пример человека, ради фанатичной преданности идее коммунизма не гнушавшегося ничем, в том числе и предательством старых друзей. Чего стоит одна его статья «Попытки реставрации» в газете «Искусство Коммуны», представляющая собой печатный донос на Николая Гумилева, только что вернувшегося в Советскую Россию! Поэт прорвался из-за границы в голодный и холодный Петроград, чтобы помочь своему народу в строительстве новой культуры, а его земляк-царскосел, недавний сотрудник элитарного журнала «Аполлон» Николай Пунин не стыдится публично обозвать стихи Гумилева «гидрой контрреволюции».

Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 248

Через пятнадцать лет Пунин «сдаст», оклевещет в ЧК и сына Ахматовой, Леву Гумилева. Она прощала мужчинам физические побои, моральные унижения — и кровь сына — даже не дала никому повода говорить об этом. Где-нибудь в обширном ахматоведении, в подробнейших восторженных воспоминаниях кто-то хоть раз вспомнил об этом? Она — не Приам, поцеловавший руку убийцы сына. Такого персонажа, как она, не было в греческих трагедиях, потому что они были — о трагедиях. А не о грязи.

Вот и второй комиссар, по музыкальной части, комиссар МУЗО.

Артур Лурье, сделавшись комиссаром, не прекратил писать музыку и публиковать свои музыкальные опусы на роскошной веленевой бумаге, благо, и бумага была в его распоряжении.

Программной вещью этого времени стал «Наш марш» на слова Маяковского. В одном из журналов того времени был опубликован приказ Наркомпроса № 109 от 3 октября 1918 года: «<…> Особенно желательно разучить с учащимися хоровое и оркестровое исполнение Интернационала, Дубинушки и Нашего марша (слова Маяковского, музыка Артура Лурье) <…>».

Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 249

А вот каков он был в жизни, тогда, когда она себя при нем считала Рахилью. Правда, не любимой, правда, не законной, правда, не избранной (короче, Рахиль — это не она).

5 декабря я пошел к Маяковскому опять — мы пили чай — и говорили о Лурье. «Сволочь, — говорит Маяк. — Тоже… всякое Лурье лезет в комиссары, от этого Лурья жизни нет! Как-то мы сидели вместе, заговорили о Блоке, о цыганах, он и говорит: едем туда-то, там цыгане, они нам все сыграют, все споют… я ведь комиссар музыкального отдела. А я говорю: «Это все равно, что с околоточным в публичный дом».