Что ж, он предвидит, что Майк вызовет куда больший переполох, нежели Пастер и Эйнштейн вместе взятые. Это, кстати, напомнило ему…
— Ларри! Где Ларри?
— Я тут, босс, — ответил ему громкоговоритель. — Внизу, в мастерской.
— «Тревожная кнопка» с тобой?
— Еще бы! Вы же велели мне даже спать с ней!
— Подскочи сюда и передай ее Анни. Анни, держи ее вместе со своей тогой.
Анни молча кивнула, а Ларри ответил:
— Сию минуту, босс, а что, отсчет времени уже начинается?
— Давай, давай, не болтай! — Джубал заметил, что «Человек с Марса» все еще стоит перед ним, неподвижный как статуя.
Статуя? Джубал покопался в памяти. Микеланджеловский Давид! Точно — те же еще полудетские кисти рук и ступни ног, безмятежное чувственное лицо, вьющиеся, пожалуй, чуть длинноватые волосы.
— Пока все, Майк.
— Хорошо, Джубал.
Однако Майк и не думал уходить.
— Тебе что-нибудь нужно, сынок?
— Насчет того, что я видел в этом г…ном ящике. Ты сказал поговорить после.
— О! — Харшоу вспомнил передачу фостеритов и поморщился. — Хорошо. Только не зови его г…ным. Это стереовизор.
Майк безмерно удивился.
— Разве это не г…ный говорящий ящик? Я неверно расслышал, как ты его называл?
— Нет, это действительно г…ный говорящий ящик. Но ты всегда должен называть его стереовизором.
— Я буду называть его стереовизором. Но почему, Джубал, я не грокк.
Харшоу вздохнул. Опять двадцать пять! Любой разговор со Смитом кончался тем, что они сталкивались с человеческим поведением, не поддающимся логическому обоснованию, и попытки объяснить Смиту это обстоятельство занимали бесконечно много времени.
— Я сам не грокк этого, Майк, — признался он, — но Джилл хочет, чтоб ты говорил именно так.
— Я буду так делать, Джубал, раз Джилл хочет этого.
— Ну а теперь скажи мне, что ты видел и слышал и что ты из всего этого грокк?
Майк пересказал виденное и слышанное в говорящем ящике с точностью до единого слова и малейшего жеста, включая рекламные клипы. Поскольку он уже прочел почти всю энциклопедию, то познакомился с такими статьями, как «Религия», «Христианство», «Ислам», «Иудаизм», «Конфуцианство», «Буддизм» и всеми относящимися к ним вопросами. Он, однако, не грокк из этого ничего.
Джубал узнал, что:
а) Майк не понял, что служба фостеритов была религиозной церемонией;
б) Майк помнил все, что прочел о религии, но оставил этот предмет для будущей медитации, не поняв в прочитанном ни слова;
в) у Майка было весьма слабое представление о том, что такое религия вообще, хотя он мог свободно процитировать девять дефиниций этого понятия;
г) марсианский словарь не содержал ни единого слова, которое можно было бы как-то соотнести с этими дефинициями;
д) обычаи, которые Джубал описывал Дьюку как религиозные марсианские церемонии, таковыми вовсе не были — для Майка они столь же прозаичны, как поход на овощной рынок для Джубала;
е) на марсианском языке было невозможно провести границу между такими понятиями, как «религия», «наука» и «философия», а поскольку Майк думал на марсианском, он, естественно, не мог их разделить.
Для него все это было «учением» Старейших. Он никогда не слыхивал о сомнении или об «исследованиях» (для всего этого в марсианском языке слов не было). Ответы на все вопросы они получали прямо от Старейших, которые были всезнающими и всемогущими, касалось ли это погоды на завтра или космической телеологии[22]. Майк видел на Земле прогнозы погоды и считал их посланиями от человеческих Старейших тем, кто еще существовал во плоти. Примерно такой же была его концепция в отношении авторов энциклопедии «Британика». Но последним и самым худшим для Джубала было то, что Майк грокк службу фостеритов как объявление о близящейся церемонии расставания души с телом у двух людей, которые должны были присоединиться к человеческим Старейшим, — и Майка это в высшей степени взволновало.
Верно ли он грокк? Майк понимал, что его английский пока еще плох, он по незнанию делал ошибки, так как пока был еще только «яйцом». Но это-то он грокк правильно? Он с нетерпением ждал встречи с человеческими Старейшими, у него к ним накопилось множество вопросов. Верно ли, что теперь эта возможность появилась? Или ему еще надо много учиться, и он пока не достоин?
Джубала спас лишь удар гонга. Пришла Доркас с подносом сэндвичей и кофе. Джубал ел в молчании, что вполне устраивало Смита, которого еще в детстве обучили, что трапеза — это время медитации. Джубал стремился затянуть завтрак как можно дольше, продолжая обдумывать ответы и проклиная себя, что разрешил Майку смотреть это стерео.
О, разумеется, мальчик все равно рано или поздно наткнулся бы на что-то религиозное, иначе и быть не могло, раз он собирается провести жизнь на этой идиотской планете. Но, черт побери, следовало бы все же немножко подождать, пока Майк не попривыкнет к странностям человеческого поведения… И уж, конечно, не фостериты должны быть первой ласточкой в знакомстве с религиозной проблематикой.
Убежденный агностик, Джубал считал, что все религии, от анимизма бушменов Калахари до самой интеллектуализированной современной веры, стоят друг друга. Но эмоционально он к одним относился хуже, чем к другим, и одно упоминание о Церкви Нового Откровения вызывало у него скрежет зубовный.
Фостериты претендовали на полную Истину, благодаря своей непосредственной связи с Небесами; их наглая нетерпимость, их манифестации и футбольные ралли, их службы, подобные торговым распродажам — все это угнетало его. Если уж люди должны ходить в церковь, то какого черта они не делают это с достоинством, подобно католикам, квакерам или приверженцам «Христианской Науки»?
Если Бог существует (а в отношении этого вопроса Джубал соблюдал прочный нейтралитет) и если ему угодно, чтобы его почитали (допущение, которое Джубал считал маловероятным, но тем не менее возможным в свете собственного невежества), то представлялось совершенной дикостью, что Бог, сотворивший целые Галактики, мог соблазниться той собачьей чушью, которую предлагали фостериты в качестве веры.
Однако доведенная до абсурда честность вынуждала Харшоу признать, что фостериты и в самом деле могли оказаться носителями Истины, только Истины и ничего, кроме Истины. Вселенная была столь идиотским местечком, что известное положение, будто нечто абстрактное случайно оказалось состоящим из атомов, которые случайно соединились таким образом, который случайно оказался похожим на всеобъемлющий закон природы, причем некоторые случайно образовавшиеся формы случайно приобрели способность самосознания, и две из них случайно оказались «Человеком с Марса» и старым лысым дураком, в шкуре которого заключен Джубал, выглядело еще более невероятным, чем проповедь фостеритов.
Нет, Джубал никак не мог проглотить эту теорию случайностей, которая, однако, была весьма популярна среди людей, называвших себя учеными. Случайность никак не могла объяснить Джубалу существования Вселенной. Она не могла объяснить даже существования самой случайности, как горшок не мог объяснить существования горшка.
Что же тогда остается? «Наиболее вероятная гипотеза» не заслуживает уважения; «Бритва Оккама»[23] не может отсечь главную проблему — природу Разума Господня (можно назвать и так, ведь «Бог» — единственное односложное слово англосаксонского происхождения, не относящееся к числу односложных четырехбуквенных[24] и вполне подходящее для того, чтобы обозначать то, чего ты сам не понимаешь).
И вообще, есть ли какая-нибудь причина, чтобы отдать предпочтение той или иной гипотезе? Раз ты ничего не знаешь, значит ее нет. Джубал признавал, что всей его долгой жизни так и не хватило, чтобы разобраться хотя бы в основных проблемах Вселенной.
Так что фостериты могут оказаться и правы.
Но, напомнил он себе со злостью, две вещи незыблемы: мой вкус и моя гордость. Если монополией на Истину обладают фостериты, если Небо открыто только для фостеритов, то он — Джубал Харшоу, будучи джентльменом, предпочтет ту Вечность, что наполнена воплями пытаемых и предназначена грешникам, отринувшим Новое Откровение. Если он и не мог четко различить Лик Господень, то глаз был все же достаточно зорок, чтобы подобрать себе компанию, соответствующую его вкусам… А фостериты под эту мерку никак не подходили.
Джубал понимал, в чем ошибка Майка. Фостериты, «отправлявшиеся» на Небо в назначенное время, действительно внешне напоминали о той добровольной смерти плоти, которая, как Джубал не сомневался, была широко распространенным обычаем на Марсе. Джубал сильно подозревал, что более точным определением практики фостеритов был бы термин «убийство». Но последнее никогда не было доказано, и теперь на это почти не намекали. Фостер был первым, кого отправили «по зову» и который умер в точно назначенное время. С тех пор, среди фостеритов это считалось особым отличием и высокой милостью. Уже много лет ни один прокурор не осмеливался сунуть свой нос в эти таинственные смерти.
В общем-то Джубалу это было до лампочки, хороший фостерит — это мертвый фостерит.
Но объяснить Майку это было трудно.
К чему же тянуть резину — лишняя чашка кофе все равно не спасет положения.
— Майк, кто сотворил мир?
— Прошу прощения?
— Оглянись вокруг. Все, что тебя окружает. И Марс. И звезды. Все. Тебя. Меня. Всех. Старейшие говорили тебе, кто это сделал?
Майк казался невероятно удивленным.
— Нет, Джубал.
— А сам ты думал об этом? Откуда Солнце? Кто подвесил на небе звезды? Кто создал все это? Все, повсюду, весь мир, всю Вселенную… и нас, разговаривающих об этом между собой?
Джубал замолк, удивленный собственным красноречием. Он намеревался прибегнуть к обычным агностическим подходам… и вдруг обнаружил, что невольно следует правилам своей профессии: будучи порядочным адвокатом, он игнорирует собственные взгляды и пытается поддержать религиозный взгляд, которого не придерживается сам, но который разделяется большинством людей. Он нашел, что вольно или невольно стал адвокатом ортодоксальных взглядов против… против чего, он и сам не знал… Против нечеловеческой точки зрения, должно быть.
— Как отвечают Старейшие на эти вопросы?
— Джубал, я не грокк… что это действительно вопросы. Мне очень жаль!
— Как? Я не грокк ответа!
Майк помолчал.
— Я попробую… но слова… они… неправильны. Не «поместил», не «сделал». Мир есть. Мир был. Мир будет. Вот!
— Каким был вначале, таков теперь и пребудет всегда. Мир бесконечен…
Майк радостно улыбнулся.
— Ты грокк это!
— Я не грокк, — хрипло ответил Джубал, — я просто процитировал нечто, сказанное одним Старейшим.
Он решил подойти с другой стороны. Бог-Демиург был не тем аспектом Божественности, с которого следовало начинать: Майк не представлял себе самой идеи Создания. Джубал и сам не был уверен в правильности своего понимания, но уже давным-давно заключил с самим собой договор: постулировать создание Вселенной по четным дням, а вечной, никем не сотворенной, хватающей себя за хвост Вселенной — по нечетным, поскольку каждая из гипотез не уступала в парадоксальности своей сопернице. Лишний же день високосного года оставался на долю оголтелого солипсизма.
Решив так для себя раз и навсегда этот не имеющий ответа вопрос, он не вспоминал о нем уже в течение отрезка времени, равного жизни целого поколения.
Теперь Джубал решил объяснить религию в самом общем плане, оставляя проблему Божества и связанных с ней аспектов на потом.
Майк согласился, что Знания приходят разных размеров — от маленьких, которые даже юные согнездники могут грокк, до больших, которые только Старейшие могут грокк во всей полноте. Но попытки Джубала провести границу между большими и малыми знаниями так, чтобы «большие знания» имели бы значение «религиозных вопросов», были безуспешны. Некоторые религиозные вопросы вообще не казались Майку вопросами (как, например, «Творение»), а другие — слишком «маленькими» вопросами, ответы на которые очевидны даже для молодняка, как, например, жизнь после смерти.
Джубал оставил это и перешел к теме множественности религий. Он объяснил, что люди имеют сотни путей, которыми доставляются «большие знания», каждый из которых со своими собственными ответами и каждый претендует на их истинность.
— Что такое истина? — спросил Майк.
(«Что есть Истина?» — спросил один римский судья и умыл руки. Джубал очень жалел, что не может поступить так же.)
— Отвечаю: истина — то, что ты говоришь правильно. Сколько у меня рук?
— Две руки. Я вижу две руки, — поправился Майк.
Анни подняла глаза от книги.
— За шесть недель я из него воспитаю Честного Свидетеля.
— Помолчи, Анни. Нам и без того трудно. Майк, ты ответил верно. У меня две руки. Твой ответ — истина. Но, предположим, ты ответил бы, что у меня их семь.
Майк выглядел совсем несчастным.
— Я не грокк, как бы я мог дать такой ответ.
— Да, я не думаю, что ты мог бы так сказать. Ты бы ответил неверно, если бы поступил так. Твой ответ тогда не был бы истиной. Но, слушай меня внимательно, Майк, каждая религия претендует на истинность, претендует на то, что говорит правильно. Однако их ответы так же различаются между собой, как две руки и семь рук. Фостериты говорят одно, буддисты — другое, мусульмане — третье. Ответов много, и все они разные.
Майк, судя по всему, делал гигантские усилия, стараясь понять.
— Все говорят верно? Джубал, я не грокк.
— Я тоже.
«Человек с Марса» выглядел очень встревоженным, потом вдруг заулыбался.
— Я попрошу фостеритов спросить ваших Старейших, и тогда мы все узнаем, мой брат. Как мне сделать это?
Через несколько минут Джубал, к своему полному неудовольствию, обнаружил, что пообещал Майку организовать интервью с кем-нибудь из церковных шишек. Ему не удалось поколебать убежденность Майка в том, что фостериты имеют контакт с человеческими Старейшими. Трудность заключалась в том, что Майк не мог понять, что такое ложь — дефиниции понятий «ложь» и «фальшь» вошли в его сознание без того, чтобы он их грокк. Ошибиться, сказав что-то не то, можно было, с его точки зрения, только в силу какой-то невероятной случайности. Поэтому церковную церемонию фостеритов он принял за Истину.
Джубал пробовал объяснить ему, что все человеческие религии претендуют на общение со Старейшими, но тем не менее их ответы не совпадают.
Майк высказал определенную тревогу.
— Джубал, мой брат, я пытаюсь… но я не грокк, как может быть неверно сказано. У моего народа Старейшие всегда говорят верно. Мой народ…
— Погоди-ка, Майк…
— Прошу прощения?
— Когда ты сказал «мой народ», ты говорил о марсианах? Майк, но ведь ты не марсианин. Ты — человек.
— А что такое человек?
Джубал даже застонал. Майк, безусловно, мог бы привести правильную дефиницию из словаря. Он никогда не задавал вопросов, чтобы подразнить собеседника. Он всегда жаждал информации и сейчас ожидал, что Джубал снабдит его ею.
— Я — человек, ты — человек, Ларри — человек.
— А Анни — не человек?
— Гм… Анни — человек, только женский… Женщина.
(Спасибо, Джубал… — Заткнись, Анни!)
— Ребенок — человек? Я видел картинки и в г…ном «ящи…», в стереовизоре. Ребенок не имеет облика Анни… а у Анни форма другая, чем у тебя… А у тебя другой облик, чем у меня… Но ребенок — это ребячий человек, да?
— Гм… да, ребячий человек.
— Джубал, я думаю, я грокк, что мой народ — марсиане — они тоже человеки. Человек, он грокк. Верно я говорю?
Джубал решил подать заявление о выходе из философского общества и заняться вязанием. Что такое грокк? Он сам уже чуть ли не ежечасно пользовался этим словом, но грокк его не мог. А что такое «человек»? Двуногое существо без перьев? Образ Божий? Или случайный результат борьбы за существование наиболее приспособленных в самом приземленном значении этого слова? Наследник Смерти и Налогов? Марсиане, казалось, победили смерть, и, видимо, у них не было денег, собственности, производства в человеческом понимании, а значит, не могло быть и налогов.
Да, мальчик прав. Форма не имеет значения при определении понятия «человек», как неважна бутылка, в которую налито вино. Человека можно даже вынуть из этой бутылки, как того бедолагу, чью жизнь русские «спасли», поместив его мозг в стеклянный контейнер и опутав проводами, как телефонную станцию. Боже, какая жуткая шутка! Интересно, сумел ли этот бедняга сам оценить ее?
Но чем, с точки зрения марсианина, человек отличается от других животных? Может ли раса, умеющая левитировать (и Бог знает еще что), испытывать уважение к машинам? Если так, то что для них Асуанская плотина в сравнении с тысячами миль кораллового рифа? Человек способен к самопознанию? И обобщениям? Чистой воды бахвальство — ведь невозможно доказать, что кит или секвойя не являются философами и поэтами невиданной на Земле силы…
Есть лишь одна сфера, где человек не имеет соперников. Он доказал свою неистощимую изобретательность в том, как убивать, порабощать, подавлять, и нашел тысячи способов со все возрастающей эффективностью делать жизнь других людей непереносимым бременем. Человек — самая мрачная насмешка над самим собой. Ведь основой юмора является…
— Человек — животное, которое смеется, — сказал Джубал.
Майк подумал.
— Значит, я не человек.
— Как?
— Я не смеюсь. Я слышал смех, но он меня напугал. Потом я грокк, что он не приносит боли. Я старался научиться… — Майк закинул голову и издал ужасное карканье.