– И ты не должна называть себя уродиной, Ханна, – сказал Лукас. – Ты такая, такая красивая.
Ханна зарылась подбородком в воротник рубашки, чувствуя себя на удивление смущенной.
– Это правда. Я не могу налюбоваться на тебя. – Лукас скорчил гримасу. – Черт. Я, кажется, переступил дружеские рамки, да?
– Все нормально. – Тепло разлилось по коже. До чего же приятно слышать, что она красивая. Когда ей в последний раз говорили такое? Лукас был так не похож на идеального Шона. Высокий и долговязый, лишенный всякого лоска, он подрабатывал в «Рив Гош», занимался ЭСВ в своем дурацком клубе, а на задний бампер автомобиля наклеил какой-то невразумительный стикер «СИЗОР СИСТЕРС»[77], что могло быть названием поп-группы, салона, а то и религиозного культа. Но в нем скрывалось что-то еще – просто нужно было копнуть глубже, чтобы добраться до этого. Точно так же Ханна с отцом однажды бороздили пляжи Нью-Джерси с металлоискателем. После долгих поисков они нашли не одну, а сразу две бриллиантовые сережки под толстым слоем песка.
– Слушай, – сказал Лукас. – Меня тоже не пригласили на вечеринку Моны. Может, встретимся в субботу и устроим свою анти-вечеринку? У меня дома бассейн с переливом. Он подогревается. Или, если тебе это не по вкусу, мы могли бы… ну, я не знаю. Сыграть в покер.
– В покер? – Ханна взглянула на него исподлобья. – Не на раздевание.
– За кого ты меня принимаешь? – Лукас положил руку на грудь. – Я имею в виду техасский холдем[78]. Но только ты берегись. Я здорово играю.
– Хорошо. Конечно. Я приду на покер. – Ханна откинулась на бортик, поймав себя на мысли, что с нетерпением ждет субботы. Она кокетливо улыбнулась Лукасу. – Но ты не отклоняйся от темы. Теперь, когда я выставила себя полной дурой, ты тоже должен поделиться какими-нибудь сокровенными тайнами. Чего еще ты избегаешь, нагружая себя всей этой дребеденью?
Лукас привалился спиной к стенке корзины.
– Ну, смотри. Во-первых, я – гермафродит.
Он произнес это с самым серьезным выражением лица. Ханна, опешив, широко раскрыла глаза. Но тут Лукас ухмыльнулся и начал хохотать. Ханна подхватила его смех.
23. У розовых кустов тоже есть глаза
В пятницу, в обеденный перерыв, Эмили сидела в школьной оранжерее в окружении высоких лиственных растений и порхающих бабочек, которые чувствовали себя привольно в этих влажных тропиках. Несмотря на духоту и стойкий запах грязи, многие предпочли прийти на ланч именно сюда. Может, просто бежали от промозглой погоды – или же просто хотели оказаться рядом с новым секс-символом роузвудской школы Эмили Филдс.
– Так ты собираешься на вечеринку к Моне? – Брат Арии, Майк, с надеждой смотрел на Эмили. Он и еще несколько парней из команды по лакроссу расселись на скамейке напротив и ловили каждое ее слово.
– Не знаю, – ответила Эмили, доедая картофельные чипсы. Она сомневалась, что мама отпустит ее к Моне, да и сама до конца не понимала, хочется ли ей идти.
– А после вечеринки приглашаю на тусовку в джакузи у меня в саду. – Ноэль Кан нацарапал в тетрадке номер своего телефона, вырвал листок и протянул Эмили. – Там-то и начнется настоящее веселье.
– Приводи свою подружку, – предложил Майк, окидывая ее голодным взглядом. – И не стесняйтесь целоваться при нас. Мы без предрассудков.
– Я даже могу специально для вас вернуть в сад фотобудку. – Ноэль заговорщически подмигнул Эмили. – Все, что вас заводит, – к вашим услугам.
Эмили закатила глаза. Когда парни отвалили, она согнулась пополам и резко выдохнула. Жаль, что она лишена предпринимательской жилки – могла бы заработать кучу денег на этих сексуально озабоченных, повернутых на лесбийской любви роузвудских мальчишках.
Вдруг она почувствовала на запястье чью-то маленькую руку.
– Собираешься на свидание с этим слизняком? – шепнула ей на ухо Майя. – Я видела, как он сунул тебе записку с телефоном.
Эмили подняла голову. Сердце замерло. Казалось, она сто лет не видела Майю, но думать о ней не переставала. Лицо Майи всплывало всякий раз, когда она закрывала глаза. И разве могла она забыть вкус губ Майи и счастливые мгновения их встреч на камне у ручья?
Жаль только, что больше не будет этих мгновений и встреч.
Эмили выдернула руку.
– Майя. Мы не можем.
Майя выпятила нижнюю губу. Огляделась по сторонам. Школьники оккупировали фонтаны и деревянные скамейки возле цветочных клумб и домика для бабочек, спокойно болтали и уплетали свои сухие пайки.
– Да никто не смотрит.
Эмили зазнобило. Она чувствовала на себе чей-то взгляд. Это ощущение не покидало ее, пока она сидела здесь, в оранжерее. Густые высокие заросли служили идеальным укрытием для наблюдателя.
Майя отстегнула от рюкзака розовый швейцарский армейский нож и срезала розу с пышного куста у них за спиной.
– Держи, – сказала она, протягивая цветок Эмили.
– Майя! – Эмили уронила розу на колени. – Здесь нельзя срезать цветы!
– Мне плевать, – ничуть не смутилась Майя. – Я хочу, чтобы она осталась у тебя.
– Майя. – Эмили решительно хлопнула ладонями по бедрам. – Тебе надо уйти.
Майя нахмурилась.
– Ты всерьез подсела на «Три Топс»? – Когда Эмили кивнула, Майя застонала. – Я думала, ты сильнее. И вообще все это вызывает у меня омерзение.
Эмили скомкала пакет от еды. Разве они не договорились обо всем? Неужели придется снова повторять одно и то же?
– Если я откажусь от «Три Топс», меня отправят в Айову. А я не хочу и не могу ехать к этим сумасшедшим.
Она закрыла глаза и представила своих тетю, дядю и трех кузенов из Айовы. Она не видела их уже много лет, и в памяти сохранились лишь пять неодобрительно нахмуренных лиц.
– В последний раз, когда я навещала их, тетя Хелен сказала мне, что на завтрак я должна питаться хлопьями «Чириос» и только «Чириос», потому что они подавляют сексуальные желания. Мои два брата каждое утро совершали долгие пробежки по кукурузным полям, чтобы выплеснуть свою сексуальную энергию. А сестра Эбби – моя ровесница – мечтала быть монахиней. Наверное, уже и стала. Она вечно таскала с собой тетрадку, которую называла «Маленькой книгой зла», и записывала туда все, что считала грехом. За мной значилось тридцать греховных поступков. Для нее даже ходить босиком – это грех!
Майя ухмыльнулась.
– Ну, если у тебя заскорузлые пятки – пожалуй.
– Это не смешно! – воскликнула Эмили. – И речь не о том, сильная я или слабая, права я, принимая помощь «Три Топс», или обманываю себя. Я просто не могу переехать туда.
Эмили закусила губу, чувствуя, как ее обдало волной жара, что всегда предшествовало слезам. В последние два дня родители, если сталкивались с ней в коридоре или на кухне, даже не смотрели в ее сторону. За столом царило молчание. Она чувствовала себя странно, когда присаживалась к ним на диван, чтобы посмотреть телевизор. И сестра Эмили, Кэролайн, казалось, не знала, как себя с ней вести. С самого дня соревнований по плаванию она не заходила в их общую спальню. Обычно сестры делали домашние задания вместе, каждая за своим столом; жаловались друг другу на проблемы с математикой, запарку с эссе по истории или делились случайными сплетнями, услышанными в школе. Прошлой ночью Кэролайн поднялась наверх, когда Эмили уже лежала в постели. Она переоделась в темноте и забралась под одеяло, не сказав ни слова.
– Моя семья отвернется от меня, если я признаю себя лесбиянкой, – объяснила Эмили, заглядывая в круглые карие глаза Майи. – Представь, если твои родители просыпаются утром и объявляют, что они тебя ненавидят.
– Я просто хочу быть с тобой, – пробормотала Майя, теребя в руках розу.
– Я тоже, – ответила Эмили. – Но это невозможно.
– Давай встречаться тайком, – предложила Майя. – Завтра я собираюсь на вечеринку к Моне Вондервол. Встретимся там. Сбежим и найдем укромное местечко, где мы будем одни.
Эмили пожевала ноготь большого пальца. Ей бы тоже этого хотелось… но слова Бекки не давали ей покоя. Жизнь – нелегкая штука. Зачем же причинять себе еще больше боли? Вчера, во время «окна» между классами, Эмили набрала в поисковике: Суровые будни лесбиянки. Даже когда ее пальцы летали по клавишам, набирая слово «лесбиянки», и правая рука нажимала букву «Л», а левая – «Е», «С», «Б», ей все еще казалось странным, что это относится к ней. Слово ей не понравилось – почему-то вспомнился рисовый пудинг, который она ненавидела. Каждая ссылка в списке вела на заблокированный порносайт. Впрочем, чему удивляться – в запросе Эмили угадывался намек на жесткий секс.
Эмили почувствовала на себе чей-то взгляд. Она осмотрелась по сторонам и сквозь заросли лиан и кустов разглядела Кэролайн и еще нескольких пловчих, устроившихся возле бугенвиллии[79]. Сестра уставилась прямо на них с Майей, и ее лицо искажала гримаса отвращения.
Эмили почувствовала на себе чей-то взгляд. Она осмотрелась по сторонам и сквозь заросли лиан и кустов разглядела Кэролайн и еще нескольких пловчих, устроившихся возле бугенвиллии[79]. Сестра уставилась прямо на них с Майей, и ее лицо искажала гримаса отвращения.
Эмили вскочила со скамейки.
– Майя, уходи. Кэролайн смотрит на нас.
Она шагнула в сторону, делая вид, будто увлеченно разглядывает кашпо с бархатцами, но Майя не двинулась с места.
– Поторопись! – зашипела Эмили. – Убирайся отсюда!
Глаза Майи не отпускали ее.
– Завтра я иду на вечеринку к Моне, – сказала она вполголоса. – Ты будешь там или нет?
Эмили покачала головой, избегая взгляда Майи.
– Извини. Я должна изменить себя.
Майя яростно схватила зелено-белую холщовую сумку-мешок.
– Ты не можешь изменить свою природу. Я тебе это уже тысячу раз говорила.
– Но, может быть, у меня получится, – ответила Эмили. – И, может, я сама этого хочу.
Майя швырнула розу Эмили на скамейку и зашагала прочь. Пока Майя пробиралась к выходу мимо кадок с растениями и запотевших окон, Эмили смотрела ей вслед, и ей хотелось плакать. Ее мир рушился. Прежняя немудреная жизнь, которой она жила до начала нынешнего учебного года, казалось, принадлежала совсем другой девушке.
Эмили вдруг почувствовала, словно чьи-то ногти царапнули ее по затылку. Холодок пробежал у нее по спине, и она резко повернулась. Но это оказался всего лишь стебель другого розового куста с шипами жирными и колючими и тугими бутонами роз. И тут Эмили заметила кое-что на одном из окон в нескольких шагах от нее и оцепенела. На запотевшем стекле отчетливо выделялась надпись. Я тебя вижу. И рядом были нарисованы два широко распахнутых глаза в обрамлении густых ресниц. Подпись все та же: Э.
Эмили бросилась к окну, чтобы стереть надпись рукавом. Давно это здесь? Почему она ничего не видела? В следующее мгновение ее будто током ударило. Из-за высокой влажности в оранжерее вода оседала только на внутренних поверхностях, так что тот, кто написал это, должен был находиться… внутри.
Эмили начала озираться по сторонам в поисках подсказок, но в ее сторону поглядывали только Майя, Кэролайн и мальчишки с лакросса. Все остальные толпились у дверей оранжереи в ожидании окончания перерыва, и Эмили не могла отделаться от мысли, что «Э» – среди них.
24. А тем временем в другом саду…
В пятницу днем Спенсер копалась в цветнике матери, выдергивая толстые, упрямые сорняки. Обычно мама сама занималась садоводством, но сегодня Спенсер решила помочь, чтобы сделать ей приятное – а заодно избавиться от чувства вины, хотя сама толком не знала, за что.
Разноцветные воздушные шарики, купленные матерью несколько дней назад для празднования выхода в финал «Золотой орхидеи», все еще болтались, привязанные к ограде патио. Поздравляем, Спенсер! – кричали они своими надписями и картинками с изображением голубых лент и трофея. Спенсер вдруг увидела свое искаженное отражение в блестящей лавсановой оболочке воздушного шара. Как будто посмотрелась в кривое зеркало – круглое лицо вытянулось, большие глаза превратились в бусинки, а нос пуговкой выглядел шнобелем. Может, эта девушка с шара, а вовсе не Спенсер, обманула всех, чтобы стать финалисткой «Золотой орхидеи»? И она же ругалась с Эли в ту роковую ночь.
Во дворе у соседей, бывшем доме ДиЛаурентисов, включилась оросительная пушка. Спенсер бросила взгляд на окно комнаты Эли – угловое, прямо напротив окна Спенсер. Они с Эли всегда считали большой удачей, что их окна смотрят друг на друга. Даже разработали свою систему сигналов при наступлении «комендантского часа» – одно мигание фонариком означало «Не могу заснуть, а ты?». Два – «Спокойной ночи». Три – «Надо срочно встретиться и поговорить».
Перед глазами снова всплыл кабинет доктора Эванс. Спенсер попыталась прогнать воспоминания, но они упорно возвращались. По-моему, ты слишком преувеличиваешь, услышала она голос Эли. А потом этот провал в памяти. С чего вдруг?
– Спенсер! – донесся до нее чей-то шепот. Она резко обернулась, сердце забилось сильнее. Ее взгляд скользнул по кромке леса, подступавшего к заднему двору дома. Йен Томас стоял в кустах кизила.
– Что ты здесь делаешь? – прошипела девушка, оглядываясь по сторонам. Амбар Мелиссы находился в опасной близости.
– Наблюдаю за своей любимицей. – Йен пробежался глазами по ее фигуре.
– Тут маньяк разгуливает, – строго предупредила его Спенсер, пытаясь подавить возбуждение, которое охватывало ее всякий раз, когда Йен смотрел на нее. – Ты поосторожнее.
Йен усмехнулся.
– А кто сказал, что я не член местной организации присмотра за соседями[80]? Может, я оберегаю тебя от маньяка? – Он оперся ладонью о ствол дерева.
– Ты серьезно? – спросила Спенсер.
Йен покачал головой.
– Не-а. На самом деле я иду из дома, просто решил срезать путь. А шел я к Мелиссе. – Он сделал паузу, сунув руки в карманы джинсов. – Как ты смотришь на то, что мы с Мелиссой снова вместе?
Спенсер пожала плечами.
– Это не мое дело.
– Ой ли? – Йен задержался на ней немигающим взглядом. Спенсер отвернулась, чувствуя, как пылают щеки. Йен ведь не намекал на их поцелуй? Он не мог.
Она снова пережила то волнующее мгновение. Йен так грубо впился в ее рот, что они стукнулись зубами. После этого у нее еще долго болели опухшие губы. Когда Спенсер поделилась с Эли захватывающей новостью, подруга фыркнула.
– Ты, что, думаешь, Йен будет с тобой встречаться? – поддразнила она. – Сомневаюсь.
Спенсер посмотрела на Йена – спокойный, беззаботный, он даже не догадывался о том, что стал причиной всех раздоров. Она отчасти сожалела о том поцелуе. Казалось, он вызвал «эффект домино» – сначала ссора в амбаре, которая подтолкнула Эли к бегству и привела… к чему?
– Мелисса рассказала мне, что ты ходишь к психотерапевту. Это правда? – спросил Йен. – Чистое безумие!
Спенсер напряглась. Странно, что Мелисса обсуждает с Йеном факт психотерапии. Все-таки это дело интимное.
– Не такое уж и безумие.
– Да что ты? Мелисса говорит, что слышала, как ты кричала.
Спенсер захлопала ресницами.
– Кричала? – Йен кивнул. – И ч-что я говорила?
– Ты ничего не говорила, просто кричала.
Спенсер почувствовала, как защипало кожу. Поливалка во дворе ДиЛаурентисов шумела, как миллионы маленьких гильотин, струями отсекающих головки растений.
– Я должна идти. – Нетвердой походкой она направилась в сторону дома. – Пить что-то хочется.
– Постой. – Йен шагнул ей навстречу. – Ты видела, что творится в вашем лесу?
Спенсер оцепенела. У Йена было такое странное выражение лица, что Спенсер подумала, не имеет ли он в виду останки Эли. Скажем, кости. А, может, это еще одна находка, которая прольет свет на события той ночи и освежит память Спенсер?
Но тут Йен раскрыл кулак. На ладони лежали шесть крупных, налитых ягод ежевики.
– У вас тут просто потрясающие кусты ежевики. Хочешь попробовать?
Ягоды оставили на ладони Йена темные кровавые пятна. Спенсер смогла разглядеть его линии любви и жизни, странные узоры возле пальцев.
Она покачала головой.
– Я не стану брать в рот что-либо из этого леса, – сказала она.
Ведь там убили Эли.
25. Эксклюзивная доставка для Ханны Марин
В пятницу вечером прыщавый с липкими от геля волосами продавец из салона «Ти-мобайл»[81] внимательно изучал экран «блэкберри» Ханны.
– По мне, так ваш телефон в полном порядке, – сказал он. – И аккумулятор исправный.
– Нет, вы, наверное, недостаточно хорошо посмотрели, – хрипло произнесла Ханна, наваливаясь на стеклянный прилавок. – А что насчет сигнала? «Ти-Мобайл» не отключился?
– Нет. – Парень показал на индикатор уровня сигнала. – Видите? Пять полосок. Сигнал отличный.
Ханна с силой выдохнула через нос. Что-то определенно не так с ее «блэкберри». За весь вечер телефон не звонил ни разу. Мона, может, и бросила ее, но Ханна отказывалась верить, что все остальные так быстро последуют за ней. И еще она ожидала новых сообщений от «Э» – возможно, с подробностями о липосакции Моны или разъяснениями странной фразы о том, что одна из бывших подруг скрывает от нее что-то очень важное.
– Может, вы просто хотите купить новый «блэкберри»? – предложил продавец.
– Да. – Ханна повысила голос, копируя интонации своей матери. – Только на этот раз тот, который работает, пожалуйста.
Парень выглядел усталым.
– К сожалению, я не смогу перенести информацию из вашего устройства. Мы не делаем этого в салоне.
– Не беда, – огрызнулась Ханна. – У меня все сохранено на жестком диске дома.
Продавец достал из витрины новый телефон, извлек его из упаковки и начал нажимать какие-то кнопки. Ханна облокотилась на прилавок и наблюдала за потоком покупателей, неспешно прогуливающихся по главной торговой аллее молла «Кинг Джеймс». Она старалась не думать о том, как они с Моной привыкли проводить пятничные вечера. Прежде всего они покупали обновки, чтобы вознаградить себя за то, что сумели протянуть еще неделю в школе; потом заходили в суши-бар полакомиться лососем; и, наконец, наступала ее любимая часть вечера, когда они приезжали к Ханне домой и, развалившись на огромной кровати, сплетничали, хохотали и высмеивали тех, кто засветился в рубрике «Модный провал» в журнале «КосмоГерл». Ханна не могла не признаться в том, что кое о чем она все-таки не решалась говорить с Моной. Она обходила стороной любые задушевные разговоры о Шоне, потому что Мона считала его геем, и ни разу не обмолвилась об исчезновении Эли, поскольку не хотела ворошить плохие воспоминания о бывших подругах. На самом деле, чем больше она думала об этом, тем настойчивее задавалась вопросом: о чем же они тогда говорили с Моной. О парнях? Шмотках? Туфлях? О тех, кого ненавидели?