ЛЕГАТ Сергей Густавович
15(27).9.1875 – 19.10(1.11).1905Артист балета и педагог. С 1894 в Мариинском театре. Исполнял партии в балетах, поставленных М. Петипа: Таор («Дочь фараона»), Люсьен («Пахита»), Жан де Бриен; Пьер («Привал кавалерии»), Артур («Синяя борода»). Среди партий: Ацис («Ацис и Галатея»), Колен («Тщетная предосторожность»), Вестрис («Камарго»). Совместно с Н. Г. Легатом поставил в 1903 балет «Фея кукол». С 1896 преподавал в Петербургском театральном училище. С 1898 был репетитором балетной труппы Мариинского театра. Совместно с Н. Г. Легатом создал альбом «Русский балет в карикатурах» (СПб., 1903). Покончил с собой.
«Два брата, Николай и Сергей Легаты, были первыми танцовщиками. Талантливые актеры, они прекрасно рисовали и выпустили альбом карикатур. Особенно язвительный карандаш был у Николая, и некоторые его неопубликованные карикатуры были крайне злыми, но он, как говорится, не любил „сор из избы выносить“, за что его и уважали многие артисты. Подлинным же фаворитом всей труппы был младший, Сергей, которого любили все без исключения. Он был так красив, отличался таким добрым характером! Благородный и великодушный товарищ, он обладал большим чувством юмора. Но никогда никого не обидел. В перерывах между репетициями мы всегда усаживались в каком-нибудь дальнем уголке. Я очень подружилась с обоими братьями. Николай пользовался каждой свободной минутой, чтобы порисовать, а Сергей – чтобы рассказать один из своих бесчисленных анекдотов. Он тщетно старался заставить меня повторить их и смеялся, когда я все путала и теряла „соль“ анекдота. Он любил изображать сцену нашей встречи, когда я впервые явилась на утренний урок в класс солистов. В тот день он немного опоздал и поспешно, даже не оглянувшись вокруг, бросился к станку занять свое место. „Великий боже! Что это за смешное маленькое существо склонилось передо мною в глубоком реверансе! Я был вынужден ответить столь же глубоким поклоном!“ Этот случай послужил толчком к нашей дружбе. Он беспрестанно подсмеивался над моей чопорностью, наследием школьного воспитания.
…Каждый раз, когда Сергей Легат видел, что я не могу преодолеть какие-либо трудности, он репетировал со мной отдельно. Он был предупредителен и бесконечно мил. По собственной инициативе он давал мне уроки поддержки. Трагическая, безвременная смерть скоро забрала у нас всеобщего любимца» (Т. Карсавина. Театральная улица).
«С. Легат был красавец мужчина в полном смысле слова, первоклассный танцовщик и артист, незаурядный скрипач и очень талантливый художник-акварелист, выставлявший свои жанры с успехом на весенних выставках и оставивший по себе широкую память изданием совместно с братом альбома „Русский балет в карикатурах“. Это был живой, интересный собеседник, жизнерадостный, но безвольный человек. М. М. Петипа женила его на себе, когда ему было 27, а ей 50 лет, когда она уже испытала все розы жизни. Очень красивая в молодости, блестящая характерная танцовщица, М. М. прожила бурную молодость, имела десяток любовников, до градоначальника Грессера включительно, а к старости держала Сергея Легата под своим „характерным“ башмаком, а он подчинялся безропотно, как овца, но не выдержал и осенью 1905 года, запершись в кабинете, перерезал себе горло бритвой с такой силой, что голова держалась лишь на позвонках. Дверь взломали и нашли его в луже крови мертвым. Эта жуткая трагедия облетела в какой-нибудь час весь город» (Д. Лешков. Из записок 1904–1930).
ЛЕ-ДАНТЮ (Ледантю) Михаил Васильевич
27.1(8.2).1891 – 25.8(7.9).1917Живописец, театральный художник, автор работ по теории живописи. Ученик Я. Ционглинского. Член группы «Союз молодежи», участвовал в выставках «Ослиный хвост» (1912), «Мишень» (1913), «№ 4» (1914).
«В комнату, скудно освещенную единственной лампой… вошел застенчивый молодой человек, русый, с козлиной бородкой и говоривший почти шепотом. Это был Ледантю…Спокойно, безразлично, как бы с покорностью, разговор шел и об Академии, и о моих фотографиях, снятых в путешествии летом в Осетии, и о „Парикмахере“ Ларионова, который висел в то время на выставке „Мира искусства“ на Троицкой улице.
Ледантю был не только превосходным художником, но он был и самым зрячим художником своего времени. Он никогда не говорил много и громко. Но несколько почти шепотом брошенных фраз, сопровождавшихся застенчивым жестом нежнейших рук, разили, разбивали, рушили и вместе с тем приподнимали завесу. Я с ним быстро подружился.
Один порок, и притом наследственный, преследовал Ледантю – он был пристрастен к вину. То и дело, приходя к нему, я заставал его пьяным или отсыпающимся после попойки. Ледантю стыдился, пытался скрывать свой недостаток, но вино было сильнее его. Я думаю, оно и послужило причиной его гибели» (И. Зданевич. Юность. Встреча с Ледантю).
ЛЕЙКИН Николай Александрович
7(19).12.1841– 6(19).1.1906Прозаик, журналист. Редактор-издатель юмористического журнала «Осколки» (с 1881). Печатался с 1860. Автор 36 романов, 11 пьес и свыше 10 тысяч рассказов. Более 30 сборников рассказов, в том числе: «Неунывающие россияне» (СПб., 1879; 2-е изд., СПб., 1912), «Ради потехи» (СПб., 1879), «Деревенская аристократия. Очерки сельской жизни» (СПб., 1889), «Наши за границей» (СПб., 1890; 26-е изд., СПб., 1907), «Где апельсины зреют» (СПб., 1892; 18-е изд., СПб., 1913), «На лоне природы» (СПб., 1893; 7-е изд., СПб., 1908), «Воскресные охотники» (СПб., 1893), «В гостях у турок» (СПб., 1897; 10-е изд., СПб., 1910), «Под южным небом» (СПб., 1898; 7-е изд., СПб., 1906) и др.
«Низенький, широкоплечий и хромой на одну ногу, он представлял собою очень оригинального человека. Отличаясь большим, своеобразным гостеприимством, он и сам любил бывать в гостях, что называется – рассесться, снять сюртук и целые часы провести за столом. Он в компании любил здорово „урезать“ и после сытного, обильного ужина посылал за отвратительной „углицкой“ копченой колбасой и ел ее с наслаждением. Лейкин был самородком. Из крестьян Ярославской губернии, он был привезен в Питер и отдан там в лавочники, но благодаря своему дарованию выбился в люди, сделался писателем, стал домовладельцем, гласным Думы и одним из заправил Городского кредитного общества. Он написал, по его словам, свыше 20тысяч рассказов и сценок и всегда с гордостью и достоинством носил звание литератора. Его дом на Дворянской улице был открыт для всех. Он очень любил угостить приятеля и, чтобы показать ему, как он к нему расположен и как ничего не жалеет для него, всегда указывал цену того, чем угощал:
– Кушайте этот балык. Он стоит 2 рубля 75 копеек за фунт. Выпейте этой марсалы. Я заплатил за нее 2 рубля 80копеек за бутылку. Вот эти кильки вовсе не 45-копеечные, а стоят целые 60 копеек жестянка.
Бездетный, живя лишь с супругой Прасковьей Никифоровной, он купил для себя огромное имение графа Строганова на Неве, с целым дворцом. Когда приехал к нему туда брат Антон [Чехов. – Сост.] и Лейкин повел его по комнатам и стал показывать ему свой дворец, то Антон Павлович удивился и спросил его:
– Зачем вам, одинокому человеку, вся эта чепуха?
Лейкин ответил:
– Прежде здесь хозяевами были графы, а теперь – я, Лейкин, хам.
Последний раз я встретил его в Петербурге уже после смерти брата Антона Павловича, на банкете печати в честь французской прессы, устроенном во время приезда в Петербург французской эскадры с президентом Лубе. Лейкин ударял себя кулаком в грудь, на глазах у него появились слезы, и он сказал:
– Я Чехова родил!» (М. Чехов. Вокруг Чехова).
ЛЕОНИДОВ Леонид Миронович
наст. фам. Вольфензон;22.5(3.6).1873 – 6.8.1941Драматический актер, режиссер, педагог. На сцене с 1896. В 1896–1901 – в театре Соловцова (Киев, Одесса). С 1903 – актер МХТ. Роли: Васька Пепел («На дне» М. Горького, 1903), Лопахин («Вишневый сад» Чехова, 1904), Боркин («Иванов» Чехова, 1904), Вагин («Дети Солнца» М. Горького, 1905), Соленый («Три сестры» Чехова, 1906), Скалозуб («Горе от ума» Грибоедова, 1906), Человек («Жизнь Человека» Андреева, 1907), Ляпкин-Тяпкин («Ревизор» Гоголя, 1908), Дмитрий Карамазов («Братья Карамазовы» по Достоевскому, 1910), Пер Гюнт («Пер Гюнт» Ибсена, 1912) и др.
«Человек страстный, нервный, он всегда против чего-то протестовал, спорил, равнодушия не знал ни в чем. Мне казалось, он добрый, благородный и, безусловно, хорош собой и элегантен. В его игре было мало актерской техники, поэтому он часто бывал неровен. Думаю, что чувство в нем вечно брало верх над мыслью. И, наверное, поэтому он совсем не нравился мне в „Каине“ – приземленный, прозрачный, грубоватый. (Правда, я не любила весь этот спектакль, и, может быть, вины Леонидова тут мало.) Но этот артист обладал стихийным талантом, таким нечеловеческим, самозабвенным темпераментом, что без труда разбивал любое сомнение или предубеждение. Важно было только, чтобы роль, как говорится, „легла“ на его актерскую индивидуальность.
Трагическая душевная дисгармония Мити Карамазова была предельно созвучна дарованию Леонидова. Буйство чувств, горячность, вольность, незащищенное, кровоточащее сердце – слияние актера с образом получилось настолько полным и плотным, что их уже нельзя было воспринимать отдельно, и это производило магнетическое, потрясающее воздействие. В его исступленной страсти была такая сила, что иногда казалось – сейчас он умрет и мы все – вместе с ним. В моей памяти осталось не много подобных впечатлений» (С. Гиацинтова. С памятью наедине).
«Печать человека особенной, отдельной судьбы отмечала Леонидова. Это бросалось в глаза при одном взгляде на его мощную фигуру, возникавшую днем в театральном фойе. В самой манере держаться, в его отношениях с людьми непременно ощущалось своеобразие. Внешность Леонидова менее всего могла считаться актерской. Но во всем его облике – в массивной фигуре, в твердо очерченном лице с глубоко посаженными, горящими глазами – чувствовалась незаурядность, неповторимость. Подвижный и легкий, что казалось неожиданным при его грузном теле, он как будто плыл по театральным коридорам в своем просторном пиджаке, чуть отбросив от себя руки.
…Леонидов проявлял необычайное сочетание страстности и строгости, особенно явное в отношении к молодежи…Леонидов требовательно проверял, судил – иногда про себя – поведение молодых, репертуарные поиски и действия театральной дирекции. Но в его постоянном суде не проглядывало ни самоуверенного догматизма, ни нарочитой и важной отчужденности. Напротив, во всем сквозило желание разобраться, но – со строжайших моральных позиций. Он был максималистом во всем – в творчестве, в воззрениях, в отношениях с людьми.
Пережив отсутствие полноты актерского самовыражения, болезненно ощущая несправедливость, многим пожертвовав театру, он был склонен к философским обобщениям и предъявлял в театре максимум требований ко всем, начиная с бесконечно им чтимого Константина Сергеевича [Станиславского. – Сост.].
…В силу значительности своей натуры он, склонный к серьезным беседам, к философским разговорам, в то же время остро чувствовал юмор. Но юмор его – и в жизни и на сцене – как бы перерастал в сарказм. Все его характерные роли, а их он переиграл немало, были наполнены сарказмом – хотя бы Скалозуб в грибоедовском спектакле или Тропачев в „Нахлебнике“. Сарказм придавал этим ролям неожиданную крупность. В тургеневском спектакле Леонидов играл, скорее, Салтыкова-Щедрина, изменяя рисунок роли, намеченный автором. Тот же сарказм проявлял он в жизни, в оценке явлений, к которым был нетерпим. Помню уничтожающие, характерные для него, неожиданные определения людей.
…Его поступки и суждения казались внезапными и непредвиденными. Предельно честный, он никогда не был с людьми изысканно обходительным или притворно любезным. В отношениях с тем или иным человеком он был либо открытым, либо замкнутым, но формально не вел себя никогда. Из всех „стариков“ театра он был, может быть, наиболее пристрастным, субъективным, категоричным в суждениях» (П. Марков. Книга воспоминаний).
ЛЕНТУЛОВ Аристарх Васильевич
4(16).1.1882 – 15.4.1943Живописец, график, театральный художник. Один из организаторов объединения «Бубновый валет» (1910). Участник выставок «Стефанос» (1907), «Венок» (1908), «Бубновый валет» (1910) и др. Живописные полотна «Василий Блаженный» (1913), «Звон» (1915), «У Иверской» (1916) и др.
«Аристарх Васильевич Лентулов был человеком бурного темперамента в искусстве и жизни. В революционное время он участвовал во всех новаторствующих группировках. Ходил с деревянной ложкой в петлице, выражая протест против мещанского вкуса. Его картины, постоянно экспонировавшиеся на выставках „Бубнового валета“, особенно „Иверская“, „Иван Великий“, „Василий Блаженный“, „Тверской бульвар“, хотя являлись формальными новациями, были близки к народному и национальному пониманию русского искусства. Лентулов любил театр и много в нем работал. Я с ним сдружился и много времени проводил вместе. Помню, когда родилась у него дочка Марианна, то мы каждодневно ее взвешивали, и Аристарх Васильевич с нетерпением ждал, когда она вырастет. Отец он был очень нежный» (В. Комарденков. Дни минувшие).
«Система работы Лентулова была совершенно не похожа на выполнение картины, как я себе ее представлял.
…Он начинал с мазка и пятен разной величины, совершенно, на первый взгляд, не связанных с натурой, которые он накладывал сразу по всему холсту. Постепенно этих мазков, пятен и тонких цветных линий становилось все больше и больше, но увидеть в них конкретный предмет, дерево, куст, к которым был обращен его взгляд, я при всем своем желании не мог.
Нередко начатый холст в таком неопределенном состоянии он уносил домой. На другой день он снова появлялся с этим же полотном, и, пока он приготавливал палитру, мне удавалось подробнее рассмотреть пеструю массу красочных мазков.
Но день ото дня, с мучительным напряжением вглядываясь в этот хаос красок, я постепенно начинал замечать в них определенный порядок.
Прежде всего заметил, что все цвета – зеленый, синий, оранжевый, фиолетовый – были очень напряженны. Это были сильные, звучные, резкие краски.
Затем заметил контрастность пятен, разбросанных по холсту. Вглядываясь в пейзаж, который, очевидно, хотел написать художник, я, кроме довольно тусклых цветов, ничего яркого не видел в натуре.
Однако Лентулов, подолгу изучая пейзаж, вдруг, как будто увидя что-то особенное, набрасывался на холст и начинал класть, как мне сначала казалось, в полном беспорядке яркие синие рядом с оранжевыми, желтые рядом с фиолетовыми, горячие краски в одной части холста, голубые и светло-зеленые – в другой.
Мне думалось, что Лентулову просто доставляло удовольствие по-разному сочетать эти цветовые отвлеченности. Но не сразу, не с первых подсмотренных работ, а под конец своего „скрывательства“ я начал улавливать вполне определенный порядок в цветовой мозаике Лентулова, и порядок этот был – ритм, повторяющееся распределение на холсте одних и тех же цветов – желтых рядом с фиолетовыми, оранжевых с синеватыми, розовых со светло-зелеными, охристых с оливковыми.
Уже с самого начала работы все эти мазки и пятна, как я заметил, приобрели некую форму как бы соприкасающихся под небольшим углом друг к другу двух или трех маленьких плоскостей, напоминающих призму. Получалась не просто мозаика пятен, а мозаика каких-то граненых форм, обогащающих и разнообразящих поверхность холста.
Однако самым захватывающим моментом работы Лентулова над картиной с натуры был момент завершающий. Он наступал обычно на третий день работы над холстом.
Вот Аристарх Васильевич снова приносит свой начатый холст на старое место, отставляет его в сторону и, присматриваясь к нему, начинает выдавливать краски на палитру и выливать какую-то жидкость в маленькую открытую баночку, прикрепленную к палитре. Потом ставит холст на мольберт и быстро многими небольшими мазками, работая одновременно и вверху и внизу полотна, начинает соединять разбросанные по нему мазки. И тут, о чудо! – начинают выступать из холста очень конкретные и ясные формы пейзажа, который я вижу перед собой, но вижу в натуре гораздо более обедненным и обыденным, чем хрустально-граненый, сверкающе-сложный, музыкально-певучий образ, возникающий на холсте художника» (В. Костин. Кто там шагает правой?).
ЛЕРНЕР Николай Осипович
19.2(3.3).1877 – 14.10.1934Историк литературы, пушкинист. Публикации в журналах «Русская старина», «Русский архив», «Исторический вестник», «Былое», «Столица и усадьба» и др. Автор статей для «Истории русской литературы» (под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского). Книги «Труды и дни А. С. Пушкина. Хронологические данные жизни Пушкина» (М., 1903; 2-е изд., СПб., 1910).
«Я многие годы был знаком с пушкинистом Н. О. Лернером, автором книги „Труды и дни Пушкина“, получившей академическую премию Петра Великого.
Библиотека Н. О. Лернера была обширной, но с подбором книг преимущественно о Пушкине. В каждой книге было большое количество вкладных листов и листочков, испещренных его малоразборчивым почерком. Николай Осипович был необычайно трудолюбив и усидчив. У него было немало начатых работ, между прочим, и о книжниках-букинистах. Книгу „Труды и дни Пушкина“ он дополнил вдвое. Все дополнения сделаны были на полях и на вкладных листах. Библиотеку Н. О. Лернера купила впоследствии Публичная библиотека.
Н. О. Лернер был необычайно остроумный человек, но со странностями. Был такой случай. П. В. Губар в Обществе библиофилов устроил выставку „Альманахи пушкинской эпохи“. Лернер предложил сделать на выставке доклад. Губар охотно согласился. Вечер был назначен, публики собралось много. Все ждут Лернера, а его нет и нет. Кто-то сказал, что он приходил, побыл в зале и быстро ушел. Я и Молчанов решили поехать к нему на квартиру. Когда мы приехали к нему, то нашли Лернера в постели. Он категорически, ссылаясь на свою стеснительность, отказался делать доклад на таком обширном собрании. Тогда нам на помощь пришла его жена. Она посоветовала сказать Лернеру, будто вся публика уже разошлась и что доклад надо будет сделать в узком кругу библиофилов. Мы с Молчановым так и поступили. Тогда Лернер согласился, и мы все трое поехали. Лернер, увидев, что публики много, опять смутился. Но на этот раз мы его не отпустили и уговорили выступить. Доклад Лернер сделал замечательный, а после собрания даже благодарил меня и Молчанова за то, что мы его подбодрили» (Ф. Шилов. Записки старого книжника).