* * *
Так мы вышли из "Долины смерти"{9}. Деревню почти полностью уничтожили. Большинство построек сгорели или были разрушены. Многие мирные жители - женщины, дети, старики - были убиты немцами или впоследствии погибли при взятии Арбузова. За нашими спинами осталась долина, вся покрытая мертвыми телами. Среди них - немцы, русские, которых немцы взяли в плен и безжалостно расстреляли, а также итальянцы, которых оказалось больше всех. Итальянцы, погибшие под обстрелом, итальянцы, павшие в штыковой атаке, итальянцы, умершие от голода и холода...
Но мучительнее других меня терзала мысль о многих сотнях раненых, которых бросили умирать без всякой помощи.
Мне рассказали, что в одном из наших лазаретов остался капеллан. Я его не знал и смутно помню его имя. По-моему, его звали падре Селестино. Он был из 51-го артиллерийского полка. Когда я писал эти строки, я еще не знал, что капеллан давно мертв. Его заколол ворвавшийся в лазарет большевик, в то время как честный священнослужитель, почти ослепший после ранения, ощупью пробирался между рядами раненых, давая последние благословения. Ему не должны были позволять остаться, поскольку было очевидно, что русские его убьют. Я так думаю{10}. Кроме того, я узнал, что раненые, которые сумели встать на ноги, пытались идти вслед за колонной. Они еще долго ковыляли, брели, ползли следом в последней безнадежной попытке спасти свою жизнь. Дорога от Арбузова на протяжении нескольких километров была устлана телами несчастных покалеченных людей, которые не могли двигаться дальше.
Ты представляешь себе эту картину, читатель?
* * *
Кто знает, как они закончили свой путь...
Сенни, младший лейтенант из 82-го пехотного полка Торино, был одним из последних, уходивших из деревни. Он рассказал, что видел своими глазами, как за спинами наступающих отрядов русских то здесь, то там вспыхивали яркие костры. Именно там, где сотнями лежали наши раненые на подстилках из соломы.
Рассказывали, что немцы сами убивали своих раненых, которых по той или иной причине не могли или не хотели взять с собой.
Сначала вместе с Канделой, потом в одиночестве я упорно разыскивал итальянское командование. Я считал необходимым доложить о состоянии дел в нашем тылу. И кроме того, признаюсь, в глубине души мне хотелось быть поближе к командованию, а значит, подальше от опасности, хотя я и клялся солдатам, что русские ни при каких условиях нас не настигнут.
Во главе колонны итальянцев был консул Вианини из батальона М чернорубашечников. Он сообщил, что наш командир (то есть генерал X) где-то в первых рядах колонны вместе с немцами. Догнать его нельзя.
Вспоминая ту ночь, я думаю, что нас бросили в овраге с заранее обдуманными намерениями. Мы должны были сыграть роль пушечного мяса, задержать наступающего врага и дать возможность основной колонне оторваться. Нам просто повезло, что она выходила из Арбузова по дороге, пролегавшей мимо нашего оврага.
* * *
Я ждал, когда колонна снова тронется в путь. Неловко оступившись, я только что набрал полные ботинки снега. Пришлось их снять и вытряхнуть. Заодно я выжал носки и быстро натянул их снова. Пока я производил эти нехитрые операции, мороз с такой силой вцепился в мои ноги, что я не мог стоять на месте. И опять пришлось прыгать, топать ногами - в общем, делать все то же, чем я усиленно занимался уже много дней. Сколько это еще может продолжаться?
Справа и слева от меня солдаты тоже прыгали, топали, хлопали в ладоши, постукивали себя по плечам или затевали шуточные потасовки, чтобы согреться. Многие бегали трусцой взад-вперед. И это помогало. Но кое-кто застыл неподвижно, словно сделавшись ниже ростом под тяжестью холода.
Мы стояли очень долго. Но в конце концов все-таки пошли - огромной колонной, сначала немцы, потом итальянцы.
От Арбузова до Черткова
Глава 15.
25 декабря
Мороз свирепствовал вовсю. Я был вынужден прикрыть одеялом голову и лицо, поэтому ничего вокруг не видел, только утоптанный снег под ногами.
Когда мы увеличили скорость, циркуляция крови усилилась и стало немного легче. Наши шлемы были покрыты ледяными корками. Немногочисленные лошади с натугой тащили перегруженные сани, из их ноздрей с шумом вырывались струи белого пара.
Мы шли очень быстро, причем на протяжении всего пути не снижали темп. В нормальных условиях мы бы не смогли выдержать такой скорости больше нескольких часов. Но условия были слишком далеки от нормальных, и этот переход длился два дня и три ночи.
* * *
На перекрестке мы увидели несколько изрешеченных пулями русских грузовиков. Вокруг них лежали трупы. Оказалось, что русские, чувствуя себя в полной безопасности, подвозили оружие и боеприпасы своим частям в Арбузов. Неожиданно им перерезали дорогу немецкие танки. Ни один русский солдат не уцелел в этой бойне. Спаслись лишь два водителя-итальянца, на которых была русская форма. Те, кто смог с ними поговорить, впоследствии рассказывали, что эти ребята незадолго до случившегося попали в плен и немедленно были зачислены в ряды вражеской армии. Такая судьба постигла многих водителей и других специалистов. С ними неплохо обращались, им даже пообещали, что отправят на родину сразу после окончания войны. Большевистская армия большей частью состояла из совершенно невежественных людей, поэтому ей были остро необходимы мастера.
* * *
Медленно светало. Наступало утро 25 декабря.
Всюду, насколько хватало глаз, тянулись бесконечные белые равнины. В некоторых местах их перерезали темные полоски засохшей травы.
На протяжении всего марша я старался держаться во главе итальянской колонны поблизости от саней консула Вианини. Я старался смотреть на сани, на тянущих их животных или на людей, которые шли рядом. Окружающие нас поля были такими огромными, что подавляли своими гигантскими размерами. Дорога плавно пошла вверх, и через некоторое время мы оказались на небольшой возвышенности. Впереди я видел нескончаемую белую линию немецкой колонны. А позади меня растянулась итальянская колонна. Она была черного цвета и казалась еще длиннее.
Я не мог не думать о том, как много итальянцев втянуто в эти трагические события. Одни уже умерли, другие как раз в эти мгновения умирали на обочине дороги, третьи пока еще шли.
Пять или шесть немецких танков ехали сбоку, оставляя на снегу широкий след гусениц.
Время шло, мы двигались по-прежнему очень быстро. Пошел мелкий липкий снег.
Мы вошли в деревню, состоявшую из бедных, крытых соломой лачуг. Большинство солдат покинули колонну и разбежались по деревне в поисках пищи. Видимо, где-то неподалеку уцелел курятник, потому что вскоре я увидел несколько живых, трепыхающихся кур, свисающих с плеч изголодавшихся парней. Все равно приготовить еду не было возможности, но бросить ее не хватало сил. На снегу лежал цветастый женский фартук. Это навело меня на мысль, что побывавшие здесь перед нами немцы уже успели совершить какую-то гнусность.
Я тоже решил поискать что-нибудь съестное. Вытащив пистолет, я направился к ближайшей хижине, перед которой бегал тощий, насмерть перепуганный теленок. Комнаты были пустыми. Кто знает, куда подевались их обитатели... Я обыскал все, но нашел только несколько сырых картофелин. За неимением лучшего я положил их в карман и вышел.
Мокрый снег не прекращался. Он шел уже несколько часов.
В конце деревни мы должны были перейти через деревянный мост, изогнувшийся над широкой, затянутой льдом речкой. Под ним на льду догорал немецкий грузовик, окруженный горящими лужами бензина и воды. Здесь немцы совершили отвратительное преступление. Этот грузовик подбили партизаны. Отстреливаясь, они засели в доме, но их сумели окружить и взять живыми. Партизан было шесть или семь человек. Немцы бросили их в горящий бензин. Очевидцы рассказывали, что живые факелы какое-то время бегали отчаянно крича, затем стали срывать с себя горящие одежды и бросаться в оттаявшие от пламени лужицы воды. Там они умирали в страшных мучениях. Я не видел этих трупов. Но зато я видел другие обнаженные трупы, тоже лежащие на льду, уже покрытые слоем снега. Мне кажется, это были русские, не так давно убитые немцами, уж не знаю как.
* * *
В те дни мы стали свидетелями многочисленных проявлений варварства немцев (наверное, правильнее сказать - нацистов). Итальянский солдат, который однажды зашел вместе с немцем в избу в Арбузове, рассказал мне следующее.
В доме были только женщины самого разного возраста и дети. Они в ужасе прятались в углу. Немец выбрал самую симпатичную девушку, оставил ее в доме, остальных вывел на улицу и тут же за дверью пристрелил всех, включая детей. Затем он вернулся в избу, бросил девушку на постель и изнасиловал ее. Удовлетворенный, он предложил итальянцу последовать его примеру, но тот отказался. Единственное, чего он хотел, - немного погреться в теплом доме.
Затем немец заставил девушку приготовить ему еду, после чего уложил ее рядом с собой в постель и вынудил всю ночь лежать рядом с собой. Он еще трижды насиловал ее. Утром он вывел ее на мороз и пристрелил.
Затем немец заставил девушку приготовить ему еду, после чего уложил ее рядом с собой в постель и вынудил всю ночь лежать рядом с собой. Он еще трижды насиловал ее. Утром он вывел ее на мороз и пристрелил.
Сколько раз мы вынуждены были молча сносить откровенное скотство наших союзников! А впереди нас ожидало лишь худшее. Немцы выпрягали лошадей из саней, нагруженных ранеными итальянцами, и впрягали в свои сани.
Наши солдаты ничего не могли сделать, поскольку не были вооружены.
Должен заметить, что немцы творили все свои безобразия абсолютно спокойно и невозмутимо, словно это их привычная, повседневная работа и они имели на нее полное право.
Теперь несколько слов о русских. Несомненно, они были склонны к крайностям. Да и как им быть другими, если они находились под постоянным воздействием коммунистической идеологии, подстрекавшей к ненависти? В общем-то они были не менее убийцами, чем немцы. Впоследствии мы много раз обсуждали все, что нам пришлось пережить, и сошлись в этом мнении. Нашу правоту подтверждает тот факт, что только 20 процентам итальянцев, попавших в плен к русским, удалось выжить и вернуться домой{11}.
* * *
Марш продолжался. На обочине дороги попадались брошенные русские танки. Немцы с удовольствием фотографировали друг друга на их фоне.
Я как-то незаметно съел шесть или семь сырых картофелин. Совсем неплохо! Шедший рядом офицер спросил, что я ем. Я отдал ему оставшиеся корнеплоды. Консул Вианини счел весьма забавным то, с каким аппетитом мы поглощаем сырую картошку.
Должен признаться, что предубеждение, которое я, подобно многим солдатам, всегда испытывал против чернорубашечников из батальонов М, полностью исчезло после того, как я увидел их в бою. Вот и теперь наших генералов нигде не видно, а их консул все время здесь и старается, в меру своих сил, поддерживать порядок среди итальянцев.
Остановка. Несколько часов я провел, прячась от ветра возле большого странного сооружения, то лежа на снегу, то бегая и прыгая рядом.
И снова в путь. Честно говоря, я был рад, что мы опять пошли. При каждой остановке промокшие, ледяные ноги сводили меня с ума. Лучше уж идти, пока можешь, а потом упасть и умереть от усталости.
Мы шли много часов без остановок. Снег прекратился. День клонился к вечеру.
* * *
Я снова шел с капитаном Варенной, Карлетти, Боной и Санмартино. На очередном перекрестке мы обнаружили дорожные указатели, которые вновь вселили в наши души надежду. Как объяснил Варениа, Миллерово было уже недалеко. До него осталось всего 60 или 70 километров, точно не помню. Мы не допускали возможности того, что Миллерово в руках у русских.
* * *
Танки, оглашая окрестности зычным ревом, все так же двигались с фланга. На них сидели пехотинцы, напоминающие неподвижных белых сов.
Регулярно по утрам и вечерам над колонной появлялись немецкие самолеты, с которых летели на парашютах бочки с горючим и ящики с боеприпасами. Мы тщетно высматривали в небе хотя бы один итальянский самолет.
Когда-то, кажется еще в школе, я услышал слова, не знаю, правда, кому они принадлежали: "Крылья наших самолетов - это крылья Родины".
Эта, без сомнения, риторическая фраза в нашем положении казалась удивительно уместной и правильной.
Стемнело. Мы продолжали идти, не снижая темпа. Кто знает, сколько обессилевших людей осталось на дороге...
В полной темноте мы прошли через казавшуюся вымершей деревню. Люди, надеявшиеся на то, что через несколько часов окажутся в безопасности, плакали, как дети, и не стыдились своих слез.
Поздно ночью колонна остановилась в одной из деревень. Солдаты разбрелись по домам в поисках пищи и тепла.
* * *
Наша группа офицеров тоже вошла в одну избу. Там были люди. Первым делом мы отправили русского принести нам воды. По дороге мы часто глотали снег, но это плохо помогало, и нас постоянно мучила жажда. Затем мы попросили чего-нибудь поесть. Русские молча указали нам на квашеную капусту в бочке. Яство показалось мне совершенно отвратительным, и я едва заставил себя проглотить немного противного месива. Но немцы, при активной помощи наших солдат, сожрали все подчистую. Зато как же там было тепло!
Я сел у стены на кипу пустых мешков и немного расслабился. Нужно было отдохнуть. Рядом со мной стоял мешок, где оказалась пшеничная мука. Я принялся вытаскивать оттуда по щепотке и есть. Мука прилипала к небу, приходилось все время слизывать ее языком.
Горевшая лампада создавала вокруг себя обстановку мира и покоя. Как мне хотелось провести здесь ночь! Я отлично понимал невозможность такого счастья, но мне было удивительно приятно даже думать об этом.
Женщины, одетые в чистые, старомодные одежды, молча смотрели на нас. В их глазах было больше сочувствия, чем страха; они понимали, сколько нам пришлось выстрадать.
Мы в свою очередь тоже разглядывали их без злобы. К тому времени мы уже научились отличать русских людей от большевиков, хотя они и сплотились, чтобы защитить себя от зверств немцев.
Мы успели проникнуться добрыми чувствами к простым людям из маленьких русских деревень, куда не дошло влияние коммунизма, и искренне сочувствовали женщинам, которые, после того как церкви переделали в склады и стойла, потихоньку молились в своих домах, пряча в укромных местах священные иконы.
* * *
Ко мне подошел немецкий капрал и очень вежливо, сначала по-немецки, а затем на хорошем итальянском языке, попросил освободить для него немного места. Он поведал свою историю. Будучи австрийцем, он провел несколько месяцев в Италии у дальних родственников, где и выучил язык. Он предложил мне поделиться нехитрой едой, которую достал из кармана. У него было несколько русских сухарей и итальянская галета. Я отказался.
Мы попросили русских хозяев избы обрисовать обстановку. Они объяснили, как могли, что деревню постоянно обстреливают, днем - русские "катюши", ночью - немецкие танки. Миллерово уже совсем близко, до него осталось меньше 40 километров, там пока немцы.
Это была хорошая новость.
Обменявшись мнениями с другими офицерами, я вышел из избы. Создавалось впечатление, что колонна здесь задержится на какое-то время. Большинство солдат разбрелись по деревне. Время шло, но никто не командовал общий сбор.
Взошла луна. Ледяной ветер усилился. Почувствовав, что больше нет сил выносить холод, я забрел в большой хлев, до отказа набитый людьми. Сперва мне показалось, что температура здесь вполне терпимая. Но через некоторое время я был вынужден уйти, потому что непрекращающаяся ругань, крики и перебранки делали хлев похожим на преддверие ада. Во всех постройках, стоящих в непосредственной близости от дороги, было то же самое.
Глава 16.
25 декабря
Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем колонна снова тронулась в путь. Первыми, как и раньше, шли немцы, за ними - итальянцы. Танки двигались с флангов.
Я плохо помню ту ночь. Сначала я обнаружил, что рядом нет никого из моих друзей-офицеров. И я долго шел среди солдат, стараясь не отстать от саней консула. Мне смутно помнится одно: когда мы немного отошли от деревни, немцы обнаружили, что идут не в ту сторону. Не исключено, что они решили изменить направление движения по каким-то другим, известным только им причинам. Во всяком случае, мы долго стояли на какой-то возвышенности, открытые всем ветрам. Мороз стал чудовищным. С того места, где мы стояли, можно было разглядеть бесчисленные и совершенно одинаковые пологие холмы и обширные равнины, покрытые нетронутым белым снегом. Дул пронизывающий ледяной ветер, холод все усиливался.
Кажется, мы вернулись в деревню, а может быть, вошли в какой-то другой населенный пункт. Я заснул на ходу. Не знаю, сколько длилось такое состояние, но пробудился я от протестующего вопля солдата, которого я едва не сшиб с ног. И тут я понял, что мир вокруг меня сказочным образом изменился. Я обнаружил себя сидящим в гостиной уютного отеля, расположенного в горах Швейцарии. Стены помещения были красиво отделаны деревянными панелями, хрустальные люстры заливали его ярким праздничным светом.
Я никогда не стремился к показной роскоши, поэтому думаю, что в бреду я попал в такое изысканное окружение лишь потому, что много месяцев не видел ничего более фешенебельного, чем палатки, землянки и хижины с соломенными крышами.
Только в гостиной было ужасно холодно. Я призвал слуг и строго спросил, почему помещение не отапливается. Они тут же превратились в солдат и ответили, что не знают.
Я пришел в негодование. Это ведь я построил отель! Так где же, спрашивается, хорошо отапливаемая подземная комната для сна? Некоторое время я размышлял, не лечь ли мне спать прямо на сверкающий зеркальным блеском пол. Если бы я принял такое решение, то, скорее всего, стал одним из многих, прилегших отдохнуть на заснеженной дороге и через несколько часов превратившихся в куски льда. Так получилось с сотнями людей той морозной ночью. Но я решил выйти из отеля и отправился по узкой улочке небольшой горной деревеньки поискать дом приходского священника. Я нашел нужный мне дом и вошел внутрь. И был потрясен, обнаружив не священника, а пожилую чету русских и великое множество солдат. Но не стал задумываться, почему так получилось, потому что увидел двуспальную кровать, на одной половине которой спал солдат. Вторая была свободной. Я немедленно заявил, что это спальное место давно приготовлено для меня, поставил мушкет к стене, снял ботинки и носки, растянулся на кровати, укрылся одеялом и провалился в сон.