Его лицо больше не покрывала ледяная маска. Он шел сгорбившись и всхлипывая, поскольку считал, что я его бросил. Я затащил его в помещение и принялся оправдываться. Кандела рассказал следующее.
Проснувшись, он обнаружил себя в окружении горланящих немцев, осыпавших его оскорблениями. Потом в дом заглянул солдат, который вывел его на улицу и повел в штаб. Но я так и не вспомнил, посылали мы кого-то за Канделой или нет.
* * *
Солдаты разожгли печку, и помещение постепенно стало наполняться блаженным теплом. Я принес Канделе поесть, уложил его на тюфяк, укрыл двумя одеялами и лишь после этого сам растянулся на кровати.
В тот день мы только ели и спали.
Невозможно выразить чувство животного удовлетворения, которое охватывает человека, спящего в тепле, особенно если он долгое время был лишен такой возможности. А как приятно ощущать на себе одеяло, сохраняющее тепло! Можно даже повернуться, глубоко вздохнуть и снова провалиться в сон. И не надо каждую секунду помнить о том, что, возможно, через секунду придется вскочить на ноги и куда-то бежать, а может быть, даже принять смерть. Так приятно полностью расслабиться, вытянуться во весь рост на кровати и спокойно отдыхать...
Те благословенные часы давно уже в прошлом, но я до гробовой доски не забуду не поддающееся описанию чувство, которое мне довелось тогда пережить - жизнь начиналась заново.
* * *
Всякий раз, когда я просыпался, я что-нибудь ел и благодарил Господа за то, что он ниспослал мне эти благодатные мгновения. И снова засыпал.
Постепенно помещения заполнились солдатами и офицерами. К вечеру осталась свободной только самая маленькая комната, куда стаскивали всевозможный мусор.
Так мы прожили день 27 декабря.
Глава 20.
28-31 декабря
Наступила ночь. Огонь в печи погас, и стало значительно прохладнее. К утру в комнате было очень холодно. Огонь разожгли, и помещение снова начало наполняться благодатным теплом вместе с едким дымом. Второй день мы провели так же, как и первый, - ели и спали. Нашей основной пищей были галеты и консервированные сардины. Мы извлекали вкусных рыбок из разноцветных баночек с надписями на всевозможных языках. По извилистым дорогам Второй мировой войны они попали сюда из самых далеких уголков планеты.
Мы чувствовали, как в наши измученные тела понемногу возвращается жизнь.
На третьи сутки нашего пребывания в Черткове ночью был сильный обстрел: артиллерия, "катюши", минометы. Проклятые русские напоминали, что они недалеко и скоро двинутся на нас. Несколько мин пробили крышу штабного здания и взорвались внутри. Лейтенант-полковник Вирджинио Манари, командир чертковского гарнизона, был тяжело ранен и через несколько часов скончался. Что ожидало нас впереди? Говорили, что немцы получили четырехдневный отдых, по окончании которого мы снова отправимся в путь.
* * *
Я часто задавал себе вопрос: что стало бы с нами без немцев? К большому сожалению, вынужден признать, что если бы итальянцы были одни, то все без исключения оказались бы в руках врага. Я ненавидел немцев за их жестокость (иногда мне даже казалось, что они недостойны называться людьми) и вызывающее высокомерие, с которым они относились к людям любой другой национальности. Мне было непонятно, почему они уверены в своем праве эксплуатировать все без исключения народы, причем эксплуатируемые должны быть благодарны за это своим угнетателям. Но тем не менее я благодарил Бога за то, что мы шли в колонне вместе с ними. И молился, чтобы в бою они одержали победу.
Несмотря на свою неприязнь к немцам, я не могу не сознаться, что, как солдатам, им нет равных. Каким бы ни было мое чисто человеческое отношение к этим людям, я преклоняюсь перед их военным мастерством.
В те дни в Черткове я часто с волнением наблюдал, как немецкие солдаты в строго установленное время сами, без приказа командира, строятся и небольшими группами отправляются на передовую, чтобы сменить своих товарищей.
Правда, позже, поговорив с солдатами, которым тоже приходилось выходить из окружения на других участках фронта, я изменил свое мнение и теперь не считаю, что отсутствие немцев означало бы для нас верную гибель. Может быть, даже наоборот...
В этой связи стоить упомянуть об одиссее Альпийской дивизии, которая с самого начала доказала, что она во всем превосходит немцев. И в итоге те вверили себя дивизии. Кроме того, теперь я предполагаю, что, если бы Пасубио и Торино, так же как и Сфорческа, действовали сами по себе, они бы вышли из "котла" быстрее и с меньшими потерями.
Если бы мы не забрались так далеко на юг (в результате чего оставались в окружении в два раза дольше, чем остальные итальянские дивизии), потребовался бы марш длительностью даже меньше недели, и мы бы оказались на свободе. Мы бы могли ночевать в теплых домах, нас бы постоянно не обстреливали русские, мы бы не подверглись такому полному и бессмысленному уничтожению. Моя неприязнь к немцам, отношение которых лишь усиливало нашу дезорганизацию, намного усилилась. (Не могу не признать, что, если бы мы не увязались за немцами, а решили выходить из окружения самостоятельно, они не стали бы возражать.)
* * *
Мы находились в Черткове, ожидая дальнейших указаний.
Город был разделен железной дорогой на две примерно одинаковые части. Одна из них принадлежала Украине, другая - казакам. В целом этот населенный пункт ничем не отличался от большинства маленьких русских промышленных городков.
Длинные ряды изб с мазаными стенами и соломенными крышами. Изредка попадались избы, крытые металлическими листами. Кирпичные дома встречались крайне редко. Здесь также было несколько каменных двух- и трехэтажных зданий, промышленные склады и несколько высоких и вполне современных сооружений из армированного бетона, изуродованных войной. Город разместился на холмистой местности, поэтому отдельные его районы возвышались над окружающей равниной. Сгрудившиеся в низких местах покосившиеся избы были засыпаны снегом. А вокруг расстилались снежные просторы без конца и без края...
Итальянцев расквартировали в районах, лежащих к северо-востоку от железной дороги. В юго-западных районах жили немцы. Дома там были больше и лучше, чем у нас.
* * *
Итальянские продовольственные и промышленные склады находились в руках немцев. Наши службы, занимающиеся снабжением войск продовольствием, бросили их, когда в городе появились первые русские танки. Немцы, защищавшие город, сочли склады своей военной добычей. Только в самый первый день итальянские солдаты сумели разжиться кое-какими продуктами. Уже на второй день немцы поставили у складов вооруженных часовых.
Благодаря усилиям наших старших офицеров в городе начали действовать два пункта выдачи продовольствия. Но порции были очень маленькими. Только те, кто успел вовремя утащить что-нибудь со складов, питались нормально. Но несколько тысяч человек жили впроголодь.
К тому времени во всех домах находились раненые и обмороженные, которые не могли двигаться и, следовательно, самостоятельно ходить за едой. Поэтому тот, кого отправляли на поиски пропитания, был вынужден часами стоять в бесконечных очередях и все равно не получал достаточного количества продуктов. Думаю, что в Черткове было тоже немало умерших от голода.
В результате солдаты начали воровать, причем нередко при попустительстве своих офицеров. Немцы без зазрения совести открывали по ним огонь. Очень обидно расстаться с жизнью таким образом...
В городе остались склады, разрушенные русскими снарядами. Там можно было найти горы макарон, перемешанных с осколками камней, грязным льдом и снегом. Я видел это своими глазами.
Говорили, что где-то в снегу рядом со складами лежат трупы 60 или 70 наших солдат. В первый день своего пребывания в Чертково они обнаружили на складе коньяк, на радостях хватили лишнего и пошли проветриться. Они замерзли насмерть всего в нескольких метрах от дверей помещения, переполненного людьми, и никто о них не вспомнил.
Когда я попал в Чертково, то первые два дня никуда не ходил, только ел, спал и изредка наведывался в расположенный рядом штаб, чтобы узнать новости. Поэтому о большинстве событий тех дней знаю лишь по рассказам и слухам.
* * *
На третий день - наступило уже 29 декабря - я сумел-таки преодолеть свой эгоизм и лень и решил предпринять небольшое путешествие по городу. Пора было своими глазами оценить положение дел.
С немалым трудом я запихнул больные ноги в ботинки и вышел на мороз. Дом, где я блаженствовал, стоял на широкой, прямой дороге - местном "проспекте". Со всех сторон в снегу виднелись черные воронки - следы минометного обстрела. На небольшой площади остались обгоревшие русские танки - не исключено, что именно они в свое время вызвали панику среди тыловиков и обратили их в бегство. За площадью "проспект" становился более узким и теперь шел между двумя рядами приземистых хижин.
* * *
Перед одной из них я увидел душераздирающую картину. На засыпанной снегом куче мусора корчились два человека. Один, заметив, что я смотрю в его сторону, отчаянно закричал: "Signor tenente! Пожалуйста, не бросайте меня, signor tenente!" Я приблизился. Ноги несчастного были страшно изранены осколками мины. Он сказал, что находится в таком положении уже несколько часов, но никто не хочет ему помочь. Второй солдат, вероятно раненный той же миной, лежал без сознания. Его лицо было залито кровью, глаза закрыты, а тело беспрестанно дергалось, будто билось в конвульсиях. Он тяжело дышал, издавая странный пыхтящий звук. Мимо сновали люди, словно не подозревающие, что этим двоим нужна срочная помощь. Вероятно, никому не было дела до чужих страданий, и на несчастных просто никто не обращал внимания. Два покалеченных человека оказались одинокими в толпе.
Я заверил раненого, что не брошу его, и поинтересовался, есть ли кто-нибудь в соседнем доме. Замявшись, раненый ответил, что там полно людей, тяжело вздохнул и опустил глаза: живущим в тепле на других наплевать. Он испуганно смотрел на меня, словно опасаясь, что и я, проявив минутное участие, брошу их умирать на снегу. Я ворвался в дом, дверь в который находилась в трех или четырех метрах от замерзающих раненых. В первой комнате слышался жизнерадостный галдеж. Около дюжины итальянских солдат толпились возле деловитого южанина, занимавшегося приготовлением макарон. Они дружелюбно приветствовали меня и даже предложили отведать горячее блюдо. Не сказав ни слова, я вышел. Дело в том, что немного раньше я заметил на дороге направляющегося в нашу сторону майора. Когда он подошел к дому, я объяснил, в чем дело. Майор как следует разнес своих подчиненных и приказал срочно отнести раненых в лазарет. Сам я воздержался и не стал устраивать разборки с этими незнакомыми солдатами, поскольку не был уверен в благополучном исходе дела. Я побоялся дать выход душившей меня ярости. Сейчас мы уже имели возможность хоть что-нибудь сделать друг для друга. И грех ею пренебрегать.
Я лично проследил, чтобы раненых благополучно доставили в лазарет, находившийся рядом со штабом. Того, кто был ранен менее серьезно, уложили на оконную решетку (деревянная рама с натянутой металлической сеткой) и понесли. Тяжелораненого погрузили на тачку. На всякий случай я решил проводить процессию до лазарета, но оказалось, что солдаты осознали свою вину и раскаиваются в проявленном ими преступном безразличии, поэтому в моем присутствии не было необходимости. Перед тем как уйти, я подошел к лежащему на тачке раненому - крепкому, коренастому южанину. Он взял меня за руку и долго не отпускал, стараясь что-то сказать. Но он не мог произнести ни слова и только громко пыхтел. Когда компания находилась в нескольких шагах от лазарета, я от нее отстал и направился в сторону складов.
* * *
Проходя мимо маленькой деревянной лачуги, я услышал голос. Кто-то кричал: "Signor tenente!" Пришлось войти. Внутри оказался незнакомый солдат. Он сидел прямо на полу, прижимая колени к груди. На его плечи было наброшено одеяло, ботинки стояли рядом. Не скрывая слез, он поведал мне очередную душераздирающую историю: товарищи привели его сюда, отняли перчатки и бросили. У него были отморожены ноги. Я также заметил, что у солдата появились черные пятна на носу и щеках - признак начинающейся гангрены. Я заверил плачущего юношу, что непременно помогу ему, и отправился искать какой-нибудь транспорт.
Как раз в это время через площадь, где стояли танки, шли двое немцев. Один из них тянул за собой маленькие салазки. Не имея ни малейшей надежды, что меня станут слушать, я все-таки обратился к ним и попросил одолжить мне на некоторое время салазки. К моему величайшему удивлению, немец сразу же согласился и даже помог мне посадить в них обмороженного. Дальше мы потащили салазки вместе.
Я хотел устроить пострадавшего в доме, возле которого я незадолго до этого нашел двух раненых. Я знал, что лазарет переполнен, а в том доме, насколько я успел заметить, еще оставалось свободное место.
Немец старательно помогал всю дорогу, иногда он даже сам подгонял меня, показывая на обмороженного и повторяя: "Kaputt... kaputt!" Он помог мне внести солдата в дом. Я решил, что этот человек был австрийцем, призванным на военную службу немцами. Типичный немец никогда бы не вел себя подобным образом.
Так я думал там и тогда. В те времена я был абсолютно убежден, что немцы неспособны на человеческие чувства. Только теперь я понимаю, что у них тоже есть церкви, матери, дети, поэты... Но в том далеком 42-м, глядя на поведение немцев, мне это было сложно представить.
* * *
В маленьком доме было три обогреваемые комнаты. Две оказались заняты. В третьей я обнаружил лишь солдата, вытянувшегося во весь рост на одеяле. Я решил, что он мертв. Но когда я хотел вытянуть из-под трупа одеяло, он слегка пошевелился и издал слабый стон. Он был еще жив! Может быть, даже понимал, что происходит вокруг. Я пробормотал: "Кто бы мог подумать..." - и оставил парня в покое. Я не заговорил с ним и не попытался утешить в его последние минуты.
Меня снова охватили те эгоистические чувства, от которых я недавно с таким трудом избавился. Я решил, что должен в первую очередь позаботиться о себе. Поэтому даже не пойду на склад, а побыстрее вернусь в мой маленький домик и лягу отдыхать. В конце концов, у меня тоже очень болят ноги.
Кто знает, как много страданий можно увидеть на улицах и в домах Черткова. Всем не поможешь. Я решил больше не тратить силы, помогая другим, потому что тем самым я снижаю собственные шансы выжить. Все благородные чувства быстро покинули мою душу, она потеряла чувствительность, превратилась в камень. Хотя, если быть до конца честным, в тот момент я был не слишком озабочен своей судьбой. Беспокойство - слишком сложное чувство, оно требует больших затрат и усилий... Мною овладело тупое безразличие.
Все мы понемногу становились ничтожными существами, лишенными других мыслей и чувств, кроме животного инстинкта самосохранения.
* * *
В то утро мы стали свидетелями немецкой бомбардировки русских позиций вокруг города. Рев сирен доставил нам немало удовольствия, а ужасный грохот взрывов вызвал радостный смех.
В тот день мы наконец-то увидели наши родные, итальянские самолеты. Это были двухмоторные фиаты BR 20, которые летели низко, словно приветствуя нас. Мы встретили свои машины восторженными криками.
С тех пор почти каждый день, если не было низкой облачности, немецкие самолеты летали над городом. Итальянские тоже появлялись довольно часто. Поскольку они всегда летели низко, русские, завидев их, часто открывали огонь из ружей и автоматов.
Когда мы уйдем к своим? И как далеко они сейчас?
У нас не было никакой информации. Радиосвязью обладали только немцы. Они же делились с нами теми новостями, какими хотели или считали нужным.
Вечером того же дня я виделся с полковником Матиотти. Он лежал на соломенном тюфяке в одном ряду с остальными ранеными и обмороженными офицерами. Я заметил, что его ноги и руки покрыты уродливыми красными волдырями. Сначала он принял меня за Беллини, но потом узнал. Когда он говорил, я по любому поводу вставлял:
"Есть, сэр!" и "Нет, сэр!" - желая дать ему понять, что, как бы там ни было, он наш командир. Матиотти признался, что больше не может идти, поэтому потерял всякую надежду. Я тщетно пытался утешить изможденного, укрепить его дух. В конце концов я ушел. Мне довелось снова встретиться с ним много лет спустя уже в Италии. Оказалось, что на следующий день в Черткове приземлился немецкий самолет, который забрал раненых немцев и 14 раненых итальянцев. Матиотти оказался в их числе.
* * *
В штабе я узнал новость. Немецкая и итальянская Альпийская дивизии находятся на пути в Чертково. Никто не знал, окружен город или же дорога на запад пока еще свободна. Новость распространилась достаточно быстро и вселила в наши сердца почти угасшую надежду.
Завершился третий день нашего пребывания в этом русском городке.
Вечером мы долго молились. Причем к нам присоединились и неверующие. Думаю, ими руководил не только страх. В те дни, когда мы находились в Черткове, сверхъестественное настолько приблизилось к естественному, что отрицать существование высшей силы было бессмысленно. Не станешь же опровергать существование материальных вещей, которые находятся перед твоими глазами: снег на улице, огонь в печи...
С низкого потолка наши серые, истощенные фигуры освещал тусклый свет. Кусок телефонного кабеля медленно горел небольшим аккуратным факелом, который едва рассеивал темноту, но приковывал к себе взоры нескольких десятков восхищенных глаз. Время от времени с улицы доносились звуки автоматных очередей.
Глава 21.
28-31 декабря
Наступило утро четвертого дня нашего пребывания в Черткове.
Этот день, как и все предыдущие, мы начали с обильного завтрака. У нас было достаточно еды, которую в разное время стащили со складов; кое-чем удалось разжиться на пунктах выдачи продовольствия. Так что мы не бедствовали. Но тем не менее всем хотелось как-то определиться. Мы не могли не беспокоиться, чувствуя, что враг подходит все ближе и ближе. Еще немного - и кольцо сомкнется. Что тогда будет с нами?