Томас не участвовал ни в игре, ни в драках, говорил только в случае крайней необходимости, отвечал только на заданные вопросы и был в ладу с самим собой. Он чувствовал, что наконец нашел свое место на этой планете: ему нравилось бороздить неоглядные водные пространства земли; никаких забот о поддержании в норме своего веса, никаких ссор из-за дележа денег в конце каждого месяца, и теперь он не мочился по утрам кровью. Как-нибудь он отдаст Шульцу те сто пятьдесят долларов, которые получил от него в Лас-Вегасе. С процентами.
Он услышал за спиной шаги, но не обернулся.
– Предстоит веселая ночь, – сказал подошедший к нему человек. – Мы идем в самый центр шторма.
Томас недовольно буркнул что-то невразумительное. Он узнал голос молодого парня по имени Дуайер, родом со Среднего Запада, который порой сильно смахивал на педика. У него были острые резцы, как у кролика, и кличка была соответствующая – Кролик.
– Капитан, как всегда, молится на мостике, – продолжал Дуайер. – Знаешь, говорят, что у нас на борту есть священник, он хранит нас от плохой погоды.
Том молчал.
– Остается только надеяться, что шторм будет не очень сильным. Сколько таких вот посудин класса «Либерти» разламываются пополам при штормах. А как нас загрузили? Ты заметил крен на левый борт?
– Нет, не заметил.
– Присмотрись получше. Крен есть, это точно. Это твое первое плавание?
– Второе.
Дуайер подписал контракт в Саванне, куда «Элга Андерсен» зашла после первого плавания Тома, когда они возвращались домой.
– Это не судно, а чертова калоша. Я здесь только потому, что жду своего шанса.
Томас понимал, что Дуайер сказал это только для того, чтобы он у него спросил, какого шанса он здесь ждет, но он по-прежнему молча стоял, вглядываясь в мрачнеющий горизонт.
– Видишь ли, – продолжил Дуайер, отдавая себе отчет в том, что ему не разговорить Томаса. – У меня диплом третьего помощника капитана. На американских судах мне пришлось бы проплавать долгие годы, чтобы наконец добиться повышения. Но на такой посудине, как эта, с этим сбродом, а не офицерами… Один из них непременно свалится за борт, напившись в стельку, или его арестует полиция в ближайшем поту. И вот тогда у меня появляется шанс, сечешь?
Томас снова проворчал что-то невразумительное. Он, конечно, ничего не имел против Дуайера, но у него ничего не было и за.
– Ты не собираешься достать документы помощника? – спросил Дуайер.
– Пока об этом не думал.
Погода все ухудшалась, брызги воды теперь уже заливали нос судна, и Томас зарылся поглубже в бушлат. Под бушлатом у него был надет толстый голубой свитер-«водолазка». Этот норвежец, умерший в отеле «Эгейский моряк», был, вероятно, крупным мужчиной. Его одежда оказалась впору Томасу.
– Этим нужно заняться в первую очередь, – сказал Дуайер. – Я это понял в первый же день, когда ступил на палубу судна в первом своем плавании. Простому матросу, даже боцману в будущем ничего не светит. У них собачья жизнь, и они в пятьдесят лет превратятся в изможденных стариков. Даже на американских судах, с их профсоюзом, свежими фруктами и всем прочим. Тоже мне, большие дела, свежие фрукты. Самое главное – это уметь строить планы на будущее. Нужны полоски на рукаве. В следующий раз после нашего возвращения я поеду в Бостон, попытаюсь там сдать экзамен на второго помощника, получить корочки.
Томас с любопытством посмотрел на него. На нем – матросская белая шапочка, надвинутая на уши, желтая зюйдвестка, крепкие, новые, высокие рабочие ботинки на резиновой подошве. Низенький, похожий, скорее, на мальчика, вырядившегося на костюмированный бал в новую, с иголочки, опрятную морскую форменку. От ветра лицо его раскраснелось, но это лицо – не лицо мужчины, привыкшего к непогоде, а, скорее, девушки, непривычной к холоду, которая вдруг оказалась на морозе. Длинные черные ресницы над мягкими черными глазами. Казалось, в них застыл какой-то вопрос. Слишком большой рот со слишком полными подвижными губами. Он все время нервно то вытаскивал руки из карманов, то засовывал их обратно.
Боже, подумал Томас, вот для чего он подошел поговорить со мной, вот почему он всегда мне улыбается, когда проходит мимо. Лучше поставить этого ублюдка сразу на место.
– Ну, если ты такой у нас образованный, – грубо начал он, – с дипломом помощника капитана, то чего ты здесь делаешь вместе с нами, несчастными матросиками? Почему в белоснежной офицерской форме не танцуешь с какой-нибудь богатой наследницей на палубе совершающего круиз парохода?
– Я не пытаюсь доказать, что я выше вас всех, Джордах, – ответил Дуайер. – Честно. Просто иногда хочется с кем-то поговорить, а мы с тобой – одного возраста, к тому же ты американец, и у тебя есть чувство собственного достоинства. Я это сразу заметил. Чувство собственного достоинства. Все остальные на этом судне – просто животные. Они всегда надо мной потешаются, потому что я не такой, как они, у меня есть честолюбие, амбиции, и я не хочу играть с ними в их мошеннический покер. Ты, вероятно, это и сам заметил.
– Ничего я не заметил, – оборвал его Томас.
– Они думают, что я педик или еще кто, – продолжал Дуайер. – Ты это заметил?
– Нет, не заметил. – В кают-компанию Томас приходил только есть и в другое время там никогда не появлялся.
– Это просто какое-то проклятье. Точно так отнеслись ко мне, когда я пытался получить диплом третьего помощника капитана. Они посмотрели на мои документы, на рекомендации, потом, поговорив со мной, как-то странно посмотрели и сообщают – нет вакансий. Ах, а эти подозрительные взгляды. Я не педераст, Джордах, клянусь Богом.
– Нечего клясться передо мной, – ответил Томас. Эта беседа начинала ему действовать на нервы. Ему совсем не хотелось быть посвященным в чьи-либо секреты, кому-то сочувствовать из-за свалившихся на его голову неприятностей. Он хотел только одного – выполнять свою работу, плавать из одного порта в другой и бороздить моря в полном душевном одиночестве.
– Боже милосердный! К тому же я помолвлен, – закричал Дуайер. – Порывшись в заднем кармане брюк, он вытащил оттуда бумажник, а из него фотографию. – Нет, ты посмотри, – он сунул снимок под нос Томасу. – Вот я здесь со своей девушкой. Прошлым летом на пляже в Наррагансетте. – Красивая, белокурая, полненькая девушка, в купальнике, а рядом – Дуайер, в плотно облегающих бедра плавках, невысокого роста, но очень стройный, с хорошо развитой мускулатурой, как у боксера легчайшего веса.
Он в такой хорошей форме, что хоть сейчас на ринг, подумал Томас, но все равно это ничего не значит.
– Ну, похож я на педика? – спросил Дуайер. – А эта девушка похожа на такую, которая готова выйти замуж даже за гомика?
Несколько водяных брызг упало на фотографию.
– Лучше убери ее, – сказал Томас. – Вода испортит.
Дуайер, вытащив из кармана носовой платок, осторожно вытер снимок и снова засунул его в карман.
– Просто я хотел доказать тебе, – продолжал он, – что когда я пытаюсь поговорить с тобой, то не из-за этого.
– О’кей, – сказал Томас. – Теперь я знаю.
– Нужно все поставить на свои места, – задиристо сказал Дуайер. – Только и всего. – Резко повернувшись, он пошел прочь по временной дорожке из досок, положенных на цистерны с нефтепродуктами для центровки судна.
Лицо обожгло холодными водяными брызгами. Томас тряхнул головой. У каждого своя беда и заботы. Жизненными невзгодами можно набить до отказа трюм корабля. Но если каждый из этой чертовой команды будет подходить к нему и делиться своими несчастьями, то придется сигануть за борт, и дело с концом.
Он весь съежился, чтобы брызги не попадали в лицо, и теперь время от времени поднимал голову только для того, чтобы выполнять свои обязанности вахтенного – смотреть вперед.
Диплом помощника капитана, подумал он. Если зарабатывать себе на жизнь на море, то почему бы и нет? Нужно будет будто бы между прочим спросить у Дуайера, как ему удалось оформить все нужные бумаги? Неважно, гомик он или нормальный мужик.
Через Гибралтар они вошли в Средиземное море, но погода все ухудшалась. Капитан, несомненно, возносил молитвы на своем мостике Богу и Адольфу Гитлеру. Никто из офицеров не напился в стельку и не свалился за борт, а Дуайер так еще и не оказался на верхней ступеньке служебной лестницы. Томас с Дуайером сидели в старом отсеке для орудийного расчета на корме, за приклепанным к палубе железным столом. Зенитные орудия здесь давно сняли, но никто не позаботился о том, чтобы убрать и этот отсек. У передней стены, по крайней мере, десять писсуаров. Вероятно, у этих ребят из орудийного расчета, как только над головой слышался гул самолета, начиналось недержание мочи, подумал Томас.
Море сильно волновалось. При каждом взлете парохода вверх на волне из воды показывался винт, а вся корма дрожала и скрежетала. Дуайеру с Томасом каждый раз приходилось хватать бумаги и книги, придерживать расстеленные на столе морские карты, чтобы они не оказались на полу. Этот отсек для орудийной прислуги был единственным местом на судне, где можно было уединиться, чтобы поработать. Они ежедневно выкраивали по два часа на занятия, и Томас, который никогда в школе не обращал внимания на учебу, вдруг, к своему великому удивлению, заметил, как быстро он все схватывает от Дуайера: навигация, чтение показаний секстанта, звездные карты, правила погрузки судна – в общем, все те предметы, которые он должен знать назубок, когда пойдет сдавать экзамены на третьего помощника капитана. Удивляло его и другое: ему нравились эти занятия. Он размышлял об этом, лежа на своей койке, когда был свободен от вахты, слушая храп двух его товарищей – матросов, живших с ним в одной каюте, и постепенно осознавал, почему с ним произошла такая перемена. Дело не только в возрасте. Он по-прежнему ничего не читал, даже газет, даже спортивных страниц. Морские карты, технические проспекты, чертежи двигателей, различные формулы – вот это интересно, теперь это его отдушина. Наконец-то он ее обрел.
Диплом помощника капитана, подумал он. Если зарабатывать себе на жизнь на море, то почему бы и нет? Нужно будет будто бы между прочим спросить у Дуайера, как ему удалось оформить все нужные бумаги? Неважно, гомик он или нормальный мужик.
Через Гибралтар они вошли в Средиземное море, но погода все ухудшалась. Капитан, несомненно, возносил молитвы на своем мостике Богу и Адольфу Гитлеру. Никто из офицеров не напился в стельку и не свалился за борт, а Дуайер так еще и не оказался на верхней ступеньке служебной лестницы. Томас с Дуайером сидели в старом отсеке для орудийного расчета на корме, за приклепанным к палубе железным столом. Зенитные орудия здесь давно сняли, но никто не позаботился о том, чтобы убрать и этот отсек. У передней стены, по крайней мере, десять писсуаров. Вероятно, у этих ребят из орудийного расчета, как только над головой слышался гул самолета, начиналось недержание мочи, подумал Томас.
Море сильно волновалось. При каждом взлете парохода вверх на волне из воды показывался винт, а вся корма дрожала и скрежетала. Дуайеру с Томасом каждый раз приходилось хватать бумаги и книги, придерживать расстеленные на столе морские карты, чтобы они не оказались на полу. Этот отсек для орудийной прислуги был единственным местом на судне, где можно было уединиться, чтобы поработать. Они ежедневно выкраивали по два часа на занятия, и Томас, который никогда в школе не обращал внимания на учебу, вдруг, к своему великому удивлению, заметил, как быстро он все схватывает от Дуайера: навигация, чтение показаний секстанта, звездные карты, правила погрузки судна – в общем, все те предметы, которые он должен знать назубок, когда пойдет сдавать экзамены на третьего помощника капитана. Удивляло его и другое: ему нравились эти занятия. Он размышлял об этом, лежа на своей койке, когда был свободен от вахты, слушая храп двух его товарищей – матросов, живших с ним в одной каюте, и постепенно осознавал, почему с ним произошла такая перемена. Дело не только в возрасте. Он по-прежнему ничего не читал, даже газет, даже спортивных страниц. Морские карты, технические проспекты, чертежи двигателей, различные формулы – вот это интересно, теперь это его отдушина. Наконец-то он ее обрел.
Дуайеру в своей жизни пришлось работать не только матросом на палубе, но и внизу, в машинном отделении. Он неплохо разбирался в инженерном деле, а опыт работы в гараже помогал Томасу лучше понять то, что объяснял ему Дуайер.
Дуайер вырос на берегах озера Верхнее1 и сызмальства ходил под парусом на маленьких лодках. После окончания средней школы он автостопом добрался до Нью-Йорка, там пошел в порт и подолгу наблюдал, как в него входят пароходы и выходят из него. А потом нанялся палубным матросом на один каботажный танкер. Что бы с ним впоследствии ни случилось, ничто не могло отбить у него вкус к морской жизни, сбить его восторг, испытываемый перед морем.
Он никогда не расспрашивал Томаса о его прошлой жизни, а Томас сам ничего ему о себе не рассказывал. Томасу вдруг стал нравиться этот невысокий парнишка, и он не понимал почему. Может, из чувства благодарности за обучение?
– В один прекрасный день, – говорил Дуайер, пытаясь перехватить сползавшую со стола карту, – и у тебя, и у меня будет свой корабль. Капитан Джордах, капитан Дуайер приветствует вас и просит оказать ему честь и подняться на борт его корабля.
– Да, – подхватил Томас. – Я тоже это предвижу.
– Особенно если вдруг начнется война, – говорил Дуайер. – Ну, конечно, не большая, не такая, как Вторая мировая, когда, чтобы стать капитаном какого-то боевого корабля, достаточно уметь преодолеть под парусом на шлюпке озеро в Сентрал-парке. Такая маленькая война, как, скажем, в Корее. Ты и представить себе не можешь, сколько денег огребли эти ребята. Зарплата в условиях боевых действий, прочие различные выплаты, все такое. А сколько парней, которые не отрывали свой зад от правого борта, вдруг стали командовать боевыми кораблями. Да, черт побери, если только Америка ввяжется где-нибудь в войну, а мы с тобой окажемся к этому готовы, то и представить себе трудно, как высоко мы взлетим.
– Прибереги свои мечты, нечего их разбазаривать, – останавливал его Томас. – Лучше вернемся к занятиям.
Они оба склонялись над картой.
Эта идея пришла Томасу, когда они стояли в Марселе. Уже почти в полночь они с Дуайером в Старой гавани обедали в небольшом ресторанчике, готовящем блюда из морской живности. Томас вдруг осознал, что они не где-нибудь, а на юге Франции. Они по этому поводу выпили три бутылки розового вина, потому что они были на Лазурном берегу, хотя, конечно, Марсель никак не назовешь Меккой для туристов. Их «Элга Андерсен» должна была поднять якорь в пять утра, и нужно быть на борту до этого часа – на остальное им наплевать.
После обеда, или скорее ужина, они погуляли в районе порта, заглянув в несколько баров. Последней их остановкой стал небольшой темный бар неподалеку от Канэбьер. Там играл автоматический проигрыватель, а несколько толстых проституток ожидали, когда кто-нибудь предложит им бесплатную выпивку. Томас был не прочь поиметь девушку, но вид у этих проституток был какой-то неопрятный, наверняка шлюхи с гонореей, и к тому же они никак не вязались с его представлениями образа дамы, с которой стоило трахнуться на южном побережье Франции.
Сидя за столиком у стены, то и дело поднося к губам стакан с вином, Томас, словно сквозь легкую пелену тумана, разглядывал жирные ляжки проституток, выглядывающие из-под крикливых, якобы шелковых платьев. Он с тоской вспоминал самые счастливые десять дней своей жизни, те славные денечки, которые он провел в Каннах с этой бесноватой англичанкой, обожавшей драгоценные украшения.
– Послушай, – сказал он Дуайеру, сидевшему напротив и потягивавшему из кружки пиво. – У меня появилась идея.
– Что такое? – не расслышал Дуайер. Он испуганно, краем глаза, посматривал на этих девиц, опасаясь, как бы одна из них не подошла к нему, не села рядом, положив ему руку на колено. Правда, вечером он сам предложил Томасу снять проститутку, чтобы окончательно, раз и навсегда доказать Томасу, что он – не педик, но Томас не стал его поощрять – для чего все эти доказательства. Ему наплевать, педик Дуайер или нет. В любом случае он ему ничего не докажет, так как он знал немало педиков, которые еще и трахали девушек.
– Что такое? – повторил он. – По-моему, ты сказал, что у тебя есть какая-то идея.
– Да, идея. Идея. Давай слиняем с этого затраханного судна.
– Ты что, с ума сошел? Что мы будем делать в Марселе без нашего судна? Нас посадят в тюрьму.
– Никто нас не посадит, – успокоил его Томас. – Я же не сказал, что насовсем. Какой следующий порт по маршруту? Генуя. Я прав?
– Да, Генуя, ты прав, – неохотно откликнулся Дуайер.
– Ну, сядем на него там, в Генуе, – предложил Том. – Скажем, напились, заснули, не могли проснуться, проспали. Когда проснулись, судна и след простыл. Ну, вычтут у нас за несколько дней прогула из зарплаты. Больше сделать ничего не смогут, руки коротки. После Генуи судно возвращается прямиком в Хобокен, так?
– Ну, так.
– Я не желаю больше плавать на этой посудине, в любом случае. В Нью-Йорке мы найдем для себя что-нибудь получше.
– Хорошо. Но что мы будем делать до того, как доберемся до Генуи? – спросил с тревогой в голосе Дуайер.
– Путешествовать. Мы с тобой совершим большое путешествие, – сказал Томас. – Мы сядем на поезд и поедем в Канны. Пристанище миллионеров, как пишут об этом курортном городке в газетах. Я был там. Это было такое чудесное время, больше такого не будет никогда в жизни. Полежим на пляже, найдем женщин. Жалованье у нас в кармане…
– Но я коплю деньги! – возразил Дуайер.
– Нужно пожить, пожить немного вволю, – неторопливо говорил Томас.
Теперь, когда соблазнительные Канны так близко, так доступны, ждут его, он, Томас, и представить себе не мог, что вернется на это мрачное судно, будет снова стоять вахты, отдирать краску, жрать тухлую капусту.
– Но у меня с собой нет даже зубной щетки, – сопротивлялся Дуайер.
– Я куплю тебе щетку, не волнуйся. Послушай, ты все время мне твердишь, какой ты великий моряк, как ты ходил под парусом на рыбачьей плоскодонке еще совсем мальчишкой на озере Верхнее.
– Ну какое отношение имеет озеро Верхнее к Каннам?
– Матросик, – перед ним стояла одна из шлюх из бара в платье, расшитом стеклярусом, открывающим почти всю ее грудь. – Матросик, не хочешь ли угостить милую леди маленьким стаканчиком, а потом здорово повеселиться с ней?
– Пошла отсюда вон! – рявкнул Томас.
– Salаud!1 – довольно любезно отреагировала она, и, засверкав переливчатым стеклярусом, отошла к музыкальному автомату.
– Ты хочешь знать, какое отношение озеро Верхнее имеет к Каннам? – переспросил Том. – Я скажу тебе. Ты ведь смышленый, ловкий морячок, плавающий по озеру Верхнее…