— Как самочувствие? — спросил он заботливо.
— Ты про ноги?
— И про ноги тоже. В общем и целом.
— Ноги — пустяки, — махнула рукой Натали. — Все давно затянулось. Я же не оранжерейный цветочек, немало потопала по саванне в таких же вот башмаках. Вот только эти оказались размера на три больше, и без носков. А в общем и целом… — она сделала недовольную гримаску. — Ты мужчина, тебе не понять, что чувствует женщина со вкусом, когда ее наряжают в такую вот дерюгу… — и она с самым презрительным видом потеребила лацкан халата. — Неужели ничего получше не нашлось?
Мазур развел руками, ухмыляясь про себя: в связи с особыми обстоятельствами халат этот был реквизирован послом у супружницы, считавшей его лучшим своим халатом. Но для девушки полета Натали это была, разумеется, дерюга…
— Тебе здесь не скучно? — спросил он дипломатично.
В глазах девушки мелькнула откровенная тревога:
— Вы что, намерены меня выпроводить?
— Ну что ты, — сказал Мазур. — Просто я подумал, что ты сама не прочь уйти…
— Рано, — серьезно сказала Натали. — Еще пару дней придется отсиживаться, у вас тут абсолютно безопасно, — она кивнула на телефон. — Я, конечно, попиваю коньячок и забавляюсь с тобой в постели, но до конца не расслабляюсь. Не та девочка, если ты еще не понял. Держу, если можно так выразиться, руку на пульсе. Только через несколько дней все придет в движение, и можно будет перебираться во дворец… Сейчас главное — не спешить и не делать ошибок. Ставки очень уж велики…
Кажется, она о многом была в курсе. Что ж, девочка и в самом деле чертовски умная и энергичная, а ее сексуальные забавы тут — дело десятое…
— Значит, ты все знаешь? — спросил Мазур. — И что тебя намерены…
— Ну конечно, — она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза, на губах играла легкая мечтательная улыбка. — Это просто сказка. Это гораздо больше, чем я рассчитывала получить… Не принцесса, а полноправная королева…
И Мазур, приученный службой не доверять никому и ничему вдруг отстраненно, холодно подумал: а если это ты? Если тебе настолько хотелось стать не принцессой, а сразу королевой, что ты все это и устроила, благо под рукой была старая школьная подруга, она же давняя любовница? Особенно если учесть, что номера счетов Папы тебе известны, Лаврик знает точно… Подумаешь, родной дядя… В конце концов, короля Чаку убили родные братья — а уж сколько в европейской истории примеров, когда самые близкие родственники душили и резали друг друга ради короны…
Или нет? Быть может, и подумывала, но не рискнула, прекрасно понимая, что дело может и провалиться? Лаврик прав: во всей этой истории что-то многовато деталей и подробностей, указывающих именно что на внешнее воздействие. Но, с другой стороны, именно Натали могла распрекрасным образом договориться с «Гэмблер даймонд»: трон в обмен на уступки при дележе акций. Ситуация… Не знаешь, что и думать, и так может оказаться, и этак… В любом случае, даже если она ни при чем, и не она все это устроила, не должна особенно уж горевать о безвременной смерти дядюшки — слишком много получает с его смертью. В монарших семействах, насколько он уяснил из исторических романов, свой, особый менталитет…
Есть только одна возможность проверить точно, подумал он с профессиональным цинизмом. Если впоследствии и на нее будут покушаться всерьез, значит, это не она. Хотя и это еще не аргумент. В общем, истину знают только те, кто все задумал, да Господь Бог. А, в конце-то концов, все эти африканские страсти Мазура никоим образом не должны трогать, в его задачу не входит вести какие бы то ни было расследования… Так что в данном случае стоит, пожалуй, перенять житейскую философию Леона, пусть и по другим мотивам…
— Лавута сказал, ты остаешься со мной? — спросила она, открыв глаза и подняв голову.
Мазур кивнул.
— А твое начальство там? — она неопределенно махнула рукой куда-то в сторону. — Не отзовут?
— Я так полагаю, не отзовут, — сказал он то, что действительно думал.
— Вот и прекрасно, — облегченно вздохнула Натали. — Вам нужно остаться… я, конечно, имею в виду не только тебя лично, вообще Советы. Все-таки нужен какой-то противовес французам, а сейчас никаких противовесов нет…
— Начинаешь заниматься государственными делами и невысокой политикой? — усмехнулся Мазур.
Натали улыбнулась медленно, томно:
— А ты хочешь чего-то другого? За чем же дело стало?
Она гибко встала, подошла, уселась Мазуру на колени, обняла за шею и промурлыкала на ухо:
— В спальню? Или прямо здесь? Мне на коленки встать? Или…
В дверь застучали — громко, настойчиво.
— Черт, — с досадой сказала Натали. — Не мог часового у двери поставить… — и, не слезая у него с колен, крикнула: — Войдите!
Вошел Лаврик — какой-то резкий и энергичный в движениях, собранный, с жестким лицом. Обычно он таким бывал, когда…
Когда внезапно, если уж пользоваться высоким штилем, внезапно ревел охотничий рог.
— Ох, как не вовремя, Констан, — с обычным своим простодушным цинизмом протянула Натали. — Мы как раз собирались поговорить о важных делах…
Лаврик усмехнулся одними губами.
— Тысяча извинений, мадемуазель, — сказал он напористо. — Так уж вышло, что нам с полковником тоже нужно поговорить о чертовски важных делах. Поэтому позвольте его похитить…
Он говорил вежливо, но в глазах был лед. Натали, слезая с колен Мазура (и не озаботившись запахнуть при этом халат), недовольно проворчала:
— Что с вами, мужчинами, поделаешь… Надеюсь, к вечеру вы мне его вернете?
— Наверняка, — кивнул Лаврик, взял Мазура за локоть и извлек в коридор прежде, чем Мазур успел опомниться.
— Шифровки пришли? — тихо спросил Мазур.
Лаврик кивнул:
— О наших делах пока ничего. Тут другое. Москва, учитывая обстановку, распорядилась вернуть в столицу всех советских граждан. Дело нехитрое, их тут всего-то человек сорок, почти все в близлежащих городах, на тамошних заводиках. Этим посольские займутся. А у нас другая задача. Помнишь группу геологов в Квулонго? Вот за ними посылать машину — много времени уйдет. Придется вертолетом…
— Здрасьте, — сказал Мазур. — А где мы его возьмем? Вертолет у нас только один, на «Ворошилове», боевой, а не пассажирский. Кроме экипажа, туда удастся разве что пару человек впихнуть, чтоб сидели друг у друга на головах. А их там четверо, и оборудование…
— А для чего на свете существует дядя Лаврик? — фыркнул Самарин. — Я говорил с Лавутой. Он нам дает аж два «Алуэтта» и даже парочку своих солдат. Понимаешь, какое дело… Геологи сегодня на связь не вышли, хотя должны были. Может, рация испортилась, а, может, мало ли что. Места больно уж глухие, пограничье. В тамошнем пограничье, правда, всегда было спокойно…
— Зато местный вождь — большая сволочь, — сказал Мазур. — Собственно, не сволочь, а попросту развратившийся вдали от столицы местный царек. Ну, ты же знаешь эту историю, с Ириной…
— Да уж не забыл.
— Значит, мне поднимать группу? — спросил Мазур.
— Зачем? — искренне удивился Лаврик. — Мы с тобой на пару любого местного царька запинаем, да еще солдаты с нами будут. Сходи только мундир надень. Как учит история, крестьянин в любой стране и на любом континенте перед мундиром испытывает мистическое почтение… Пошли. Вертолеты уже на полосе.
Глава третья
Тихая жизнь в захолустье
Мазур далеко не впервые мотался по стране на военных вертушках, а потому особых эмоций уже не испытывал, прекрасно зная, чего от здешних икарушек ждать. Обычно они гоняли на своих винтокрылах, как пацаны на мотоциклах (да и по годам в большинстве своем недалеко ушли от пацанов). При первой же возможности шли на бреющем, лихими маневрами огибая кучки деревьев, скалы, деревенские дома, а то и «перепрыгивали» через препятствия, вплоть до железнодорожных составов. Как ни боролся с этаким стилем полетов командующий ВВС, сделать ничего не смог. Причем, как ни удивительно, несмотря на все эти лихачества, аварийность держалась практически на нуле.
Мазур то и дело недовольно морщился после какого-нибудь особо лихого виража — не то чтобы он боялся, просто все это было как-то несолидно, что ли, словно не на военном вертолете летел, а против воли оказался верхом на мопеде в компании старшеклассников-сорванцов. Порой так и подмывало на них рявкнуть, но он прекрасно понимал, что толку не будет — коли уж их командующий и тот не мог ничего поделать…
Лейтенант Бернадотт, сопровождавший Мазура с двумя автоматчиками из военной полиции, судя по его лицу, испытывал совершенно те же чувства, но тоже помалкивал — наверняка наслышан, что это бесполезно…
Это у лейтенанта была не кличка, а настоящая фамилия. Перед вылетом их согласно законам местного гостеприимства поили кофе в комнате для пилотов, лейтенант, парень общительный, даже болтливый, успел рассказать Мазуру, откуда что взялось.
Это у лейтенанта была не кличка, а настоящая фамилия. Перед вылетом их согласно законам местного гостеприимства поили кофе в комнате для пилотов, лейтенант, парень общительный, даже болтливый, успел рассказать Мазуру, откуда что взялось.
Ниточка тянулась из времен рабства, примерно годов правления незадачливого Луи-Филиппа. Хозяин поместья, которому принадлежали предки Бернадотта, Наполеона ненавидел страшно: его дед-аристократ в революцию потерял все (а этого всего было ох, как немало), хорошо еще успел со всем семейством унести ноги из страны, избежавши близкого знакомства с «революционной бритвой», то бишь гильотиной. Как-то так вышло, что здесь он и осел, прикупив поместье и рабов (успел пораспихать по карманам немало драгоценностей камешками и прихватить мешочек золотых). Уже в те времена здесь была французская колония, правда, занимавшая примерно четверть нынешней территории страны. Многим аристократам, коллегам по несчастью, удалось, вульгарно выражаясь, в этих местах перекантоваться: Бонапарт с его стратегическими планами внимания на эти африканские клочки земли не обращал совершенно, санкюлотов тут отроду не водилось, а представители присланной новой властью администрации, как правило, в знойной жаркой Африке очень быстро преисполнялись лени, реформ не устраивали, лоботрясничали вовсю, посиживая в тенечке с бутылочкой, потихоньку принимая взятки от плантаторов и путаясь с красивыми негритянками едва ли не в открытую (как тут, собственно говоря, и было в обычае еще со времен последних Людовиков).
Пока Бонапарт еще пребывал на престоле, беглый дедуля-аристократ своей ненависти к корсиканскому узурпатору открыто не выражал: как ни ленивы были здешние власть имущие, всегда какая-нибудь скотина могла настрочить донос в Париж — ну, скажем, в карьерных целях, чтобы получить пост повыше в местах цивилизованнее, так случается во всех частях света. Зато, узнав о взятии Парижа союзниками (каковые новости, как в те времена водилось, сюда доползли недели через три), мстительный маркиз развернулся вовсю. Своих рабов и собак он поголовно переименовал — отныне они звались именами наполеоновских маршалов, генералов, всевозможных сановников. Рабов и собак, в общем, было отнюдь не несметное количество, так что свободных имен оставалось еще немало. Маркиз, недолго думая, перекрестил и свиней с лошадьми и прочей живностью. Разумеется, у него имелся и Бонапарт — здоровенный племенной хряк. Это сегодня маркиз имел бы серьезные неприятности с юстицией: во Франции давненько уж существует закон, запрещающий нарекать Наполеоном либо Бонапартом любое домашнее животное — но в те времена обстояло с точностью до наоборот. С легкой руки маркиза этот обычай быстро распространился среди коллег по ремеслу, соседей-плантаторов, относившихся к Бонапарту ничуть не лучше.
Всем им пришлось не на шутку понервничать, когда на престол вступил Наполеон III — но как-то обошлось. За двадцать лет все настолько привыкли к этой милой традиции, что до самого падения последнего Наполеона никто так и не настрочил ни единого доноса (правда, осторожности ради все время царствования незадачливого потомка великого корсиканца никто уже не называл Наполеонами или Бонапартами рабов либо домашнюю живность — вот тут уж могли и стукнуть)…
Короче говоря, случилось так, что у части рабов данные маркизом имена стали наследственными. Человек сплошь и рядом сам себе придумывает всевозможные дурацкие поводы, чтобы, как он считает, возвыситься над окружающими. Так что нашлось немало обормотов, которые искренне гордились тем, что они — не какие-нибудь деревенщины Масамбы, а Бернадотты с Мюратами, и папы у них были Бернадотты с Мюратами, и дедушки. Еще позже, когда от каждого потребовалось иметь удостоверяющий личность документ, наследственные имена стали фамилиями. Самое забавное, что потомки «крестников» маркиза и в самом деле много лет держали себя некоей аристократией, пусть на своем уровне, немногим повыше плинтуса. Лейтенант, похохатывая, рассказал Мазуру с Лавриком, какие трагедии, поистине шекспировские страсти случались в прежние времена — тут и разоблачение самозванцев, и сломанные судьбы влюбленных, когда спесивый башмачник Мюрат категорически отказывался выдать дочку за сына какого-нибудь плебея Чамбумамбу — хотя Чамбумамбу был богаче в сто раз. Даже парочка романов на эту тему написана, рассказывал лейтенант — иные юмористические, а иные вполне серьезные. А в первые годы независимости был создан «Клуб потомков носителей славных имен», процветающий до сих пор. Правда, сам он там не состоит, поскольку относится ко всей этой эпопее скорее с юмором, а для карьеры это, будем уж выражаться цинично, никакой пользы принести не может: неизвестно, судьба так зло подшутила, или все получилось само по себе, но никто из потомков отчего-то в большие люди не выбился и особенно не разбогател, не поднявшись выше хозяина бакалейной лавки, мелкого чиновника или сельского старосты…
Мазур встрепенулся — лейтенант, разложив на правом колене карту, ткнул в нее пальцем. Пилот, обернувшись к ним, кивнул. Ага, они были близко…
А посему даже бесшабашные ребята в летных шлемах бросили выпендриваться — вертолеты поднялись гораздо выше и пошли медленнее. В полном соответствии с инструкциями, данными Мазуром: не влетать опрометью в расположение лагеря и не садиться бесшабашно посередине, а предварительно осмотреться издали. В рамках недавнего опыта. У здешнего царька-самодура немало магазинных винтовок, устаревшего образца, но надежных. Мог устроить еще какую-нибудь пакость, разобидевшись за тот случай. А их «Алуэтты» — машины чисто транспортные, без брони и бортового вооружения, пуля снятой с вооружения магазинки вертолет прошьет, как кусок картона…
Проще всего, конечно, считать, что геологи не вышли на связь из-за поломки рации — но в последнее время в стране творятся скверные дела. Очень может оказаться, что дело не в разобиженном вожде: до границы километров двадцать, еще припрется какая-нибудь сволочь, нанятая известным концерном, объявит себя представителями несуществующего Фронта (чему никто не удивится, фронтов и движений тут, как блох на барбоске), зацапает геологов, уволочет на сопредельную сторону, а потом приплаченные тем же концерном репортеры поднимут дикий шум, вопя, что Советский Союз нацелился нагло захапать алмазные россыпи независимой державы. Это не сейчас пришло Мазуру в голову — Лаврик еще при жизни Папы всерьез опасался подобного развития событий, хотел добиться через Мтангу, чтобы геологам увеличили охрану, но разговор об этом зашел аккурат утром того дня, когда убили Папу, и никто ничего не успел сделать…
Лаврик вдруг сильно ткнул Мазура кулаком в бок и с исказившимся лицом показал вниз. Мазур приник к иллюминатору. Рядом грязно и затейливо выругался лейтенант Бернадотт, и один из его солдат прямо-таки оскалился, сжимая цевье автомата…
Кажется, сбылись худшие предчувствия…
Мазур смотрел на лагерь с высоты метров пятнадцати — и не узнавал его. Потому что лагеря, собственно, больше не было: все четыре машины сожжены, стоят на ободах нелепыми закопченными коробками, на месте палаток черные проплешины выжженной травы, все остальное разгромлено напрочь и старательно: бак душа повален, деревянные опоры сожжены, как и стол с лавками под навесом, даже печь разломана. Ни одного трупа, правда, не видно, а это внушает некоторые надежды… Стоп, это еще что там такое?
Рядом с разгромленным лагерем протянулся почти безукоризненно ровный ряд каких-то странных предметов, больше всего напоминавших небольшие мешки на вбитых в землю кольях. Три… семь… двенадцать…
Хлопнув пилота по плечу, Мазур левой рукой, растопыренной ладонью покачал сверху вниз, а правой помахал перед лицом, опять-таки растопырив пятерню. Пилот понятливо кивнул и медленно опустил машину до пяти метров, совсем рядом со странной шеренгой кольев. Охнул, повернул к Мазуру посеревшее лицо — что у негров соответствует бледности — сделал такое движение, словно собирался блевануть прямо на приборную доску, мальчишка…
Они все увидели, что это…
Пилот (переводя на мерки белых людей, бледный, как стена), истуканом застыл в кресле, вертолет качнуло вправо-влево, он клюнул носом…
Ситуацию выправлять следовало моментально. Что Мазур и сделал — залепил пилоту такой подзатыльник, что тот форменным образом взвыл, но, как и следовало ожидать, в руки себя взял. Во всю глотку обложив его затейливым русским матом (плевать, что не знает по-русски ни словечка, главное тут — интонация), рявкнул: — Садись, мать твою!
Пилот машинально закивал, как китайский болванчик, что-то сделал. Посадка получилась жесткая, так что все чувствительно хряпнулись задницами о жесткие кресла — хорошо еще, колеса, похоже, не подломил, Икар сраный…