– Не позабыл… а только времена меняются. Я по-другому на эти вещи смотрю. Деньги ушли, а ты хочешь сказать, что за это и отвечать некому!
Святой невольно посмотрел по сторонам. Они стояли в центре просторного холла, и взгляды посетителей были направлены в их сторону. Двое рослых парней из охраны, с неулыбчивыми физиономиями, скрестив руки на груди, лениво перебрасывались короткими фразами.
Опасны не эти, другие, что разместились на низеньких диванчиках. В своем большинстве они щуплые, неброские. У каждого из них в карманах коротенькой курточки покоилось по автоматическому пистолету. Им вверялась охрана схода. В случае недоразумений спрашивать будут с них. Около десяти человек дежурили снаружи. Еще трое на стоянке – им полагалось разворачивать назад каждую машину, надумавшую найти приют неподалеку от гостиницы.
Святой взглянул в побелевшее лицо Шамана – вроде как и ответить-то нечего.
– Ладно, – процедил он, – позже поговорим.
Четверка с Барином разместилась в «Гранд-Чероки». Барин, зажатый с двух сторон «быками», только болезненно скривился. Сам Андрей вместе со Святым сел в «Фольксваген-Пассат».
Кладбище находилось за городом. Пятнадцать минут быстрой езды, и они были на месте. Разросшееся, без единого деревца, кладбище представляло собой унылое зрелище. Кресты да памятники – какая тут благодать?
Территория его оказалась больше, чем Святой предполагал вначале. Идти пришлось по узким аллеям, без конца петляя, кресты, словно руки покойников, цеплялись за одежду и норовили задержать. Наконец Андрюша Грек остановился и, повернув лицо в сторону Барина, проговорил, ткнув пальцем себе под ноги:
– Посмотри сюда. – В метре от него зияла глубокая, недавно вырытая яма. – Это твоя могила. Не правда ли, хороша? – губы Грека растянулись в улыбку. – Ты посмотри, какое у тебя соседство, – обвел он рукой могильные памятники. – Старушка девяноста трех лет… Бабай семидесяти двух лет от роду… А это кто? О! Даже подполковник в отставке. У меня такое ощущение, что тебе не будет здесь одиноко.
Этот угол кладбища был абсолютно безлюдным, за полкилометра ни души, не считая упокоенных. Кадык на шее Барина судорожно дернулся, он отступил на шаг, и могила, напоминая о себе, с шумом приняла на дно комья земли, посыпавшиеся из-под его ног.
– Невеселое местечко.
– А ты что, хотел быть похороненным под оркестр? Извини, – очень искренне покаялся Андрюша Грек, – не предусмотрели. – Он вытащил из кармана шнур. Распустившийся конец змейкой скользнул на землю. – Нам лишний кипеш ни к чему. Я думаю, ты не будешь возражать, если тебе придется упокоиться без пистолетной стрельбы? – Грек сделал навстречу Барину два ленивых шага.
– Как знаешь, – Барин не отводил глаз от жилистых запястий Грека, на которые колечками наворачивался шнур. – Только я уже сказал, напрасно грех на душу берете, чист я!
Андрей Грек равнодушно пожал плечами:
– Мне бы ты мог не говорить. Я исполняю то, что мне поручил сход.
Трое парней, облокотившись на ограды могил, философски дымили. Весь их облик источал некоторую печальную торжественность. Лишь четвертый, с выпуклыми глазами, опершись на лопату, выглядел иначе. Его простоватое, чуть порченное угрями лицо отражало психологию стройбатовца первого года службы – «бери больше, кидай дальше, пока летит – отдыхаешь».
– Ты готов, Святой? – очень серьезно спросил Грек. – Про отпевание никто не шутил.
Святой снял с шеи крест и невесело усмехнулся:
– Насколько я понимаю, сходняк вообще шутников не выносит. Может быть, ты желаешь исповедаться? Или, может быть, у тебя какой-то грех есть на душе, от которого бы ты захотел очиститься перед смертью? Покайся, я тебя выслушаю.
Барин неодобрительно хмыкнул:
– Тоже мне святоша. Ладно, Грек, заканчивай этот спектакль. Уж как-нибудь умру без покаяния.
Андрюша Грек с силой раздвинул руки, и шелковый шнур, натянувшись, зловеще дзинькнул на высокой ноте.
– На колени! – жестко приказал он Барину.
– А вот этого не дождешься, сучонок, – прошипел в ответ вор.
– Попридержите его за руки, – буднично попросил стоявших рядом «быков» Грек, – не люблю, когда меня желтой пеной марают.
Недокуренные сигареты взметнулись вверх и, совершая сальто, по параболе отлетели в сторону аллеи. Барин пытался вырываться, но двое парней, заламывая ему руки, заставили его опуститься на колени. Под ногами противно чавкала кладбищенская грязь.
Третий, со рваным шрамом на правой щеке, ухватил Барина за волосы и, приподняв его голову, проговорил:
– Туда смотри!.. В глаза смерти, сука.
Андрюша Грек не спешил. Ему очень хотелось увидеть в глазах приговоренного страх, но его почему-то не было.
– Знаешь, Грек, что мне всегда в тебе не нравилось? – неожиданно спросил Барин.
– И что же? Очень интересно услышать.
– Зубы!.. Они у тебя очень большие, как у лошади. Такими зубами хлеб очень хорошо жевать… Ха-ха-ха!
На губах палача появилась снисходительная улыбка.
– А ты шутник. Уважаю! Впрочем, недолго тебе осталось забавляться. – Он захлестнул тощую шею Барина шнуром и, стиснув челюсти, принялся затягивать его.
Неожиданно его ноги подкосились, и Андрюша Грек, ухватившись за приговоренного обеими руками, медленно стал сползать вниз.
Святой с ужасом заметил, что лица стоявших рядом «быков» заляпаны кровью, а в правом виске Грека, уже съежившегося на земле, обозначилось аккуратное небольшое отверстие.
– Ложись! – крикнул Святой и тотчас рухнул за могильный камень. Неприятно, на высокой ноте, дзинькнула совсем рядом пуля; следующая шлепнула в камень, отколов от памятника маленький кусочек.
«С глушителем бьет, падла», – подумал Святой. Вскрикнув, упал на землю парень со шрамом, обдав Герасима грязью. Второй, тот, что повыше, с постоянной нахальной улыбкой, метнулся в сторону аллеи и, обрывая о торчащие кресты полы джинсовой куртки, устремился к выходу. Пробежать ему удалось метров пятнадцать, неожиданно он споткнулся, словно получил сильнейший удар в спину, и, сделав по инерции еще пару шагов, опрокинулся на ограду и, повиснув на ней, дважды дернулся в судорогах. Третьего пуля достала в тот самый момент, когда он вытаскивал из кармана оружие. Он так и сел, прислонившись спиной к памятнику, левая рука застыла в глубине куртки. Лицо спокойное, будто и не принял только что смерть. Так и подмывало сказать, что он выбрал не самое подходящее место для отдыха.
Святой чуть выглянул из-за памятника и увидел, что метрах в пятидесяти от него, спрятавшись за широкий крест, стоит стрелок. В руках он привычно держал снайперскую винтовку Драгунова. Положив длинный ствол на перекладину креста, он высматривал в оптический прицел очередную жертву. Сжав лопату неподвижно, стоял четвертый из «быков». Глаза его округлились и занимали почти половину лица, рот открыт. Скорее всего он был в шоке. Вряд ли он предполагал, что работа могильщика сопряжена с такой опасностью. Наверняка сейчас снайпер выбирает точку на лбу у пучеглазого. А в противоположную сторону от аллеи, укрываясь за крестами и памятниками, убегал Барин. Он прыгал через могилы с отчаянностью бегуна, преодолевающего полосу препятствий. В одном месте, зацепившись за сломанную ограду, он не удержался и упал лицом прямо в рыхлую землю. Но, похоже, снайпера он не интересовал, тот отвлекся всего лишь на секунду, видно, соображая, что же все-таки делать с убегающим. В это же самое время Святой запустил ладонь в кобуру. Выдернул «вальтер» и, не прицеливаясь, отправил пулю прямо в снайпера. Стрелок обнаружил Герасима с секундным опозданием, когда на него уже был направлен ствол. Он даже сделал движение в надежде быстро переместить винтовку, но пуля ударила ему в шею, заставив выпустить оружие. Нелепо изогнувшись, снайпер некоторое время зажимал рану ладонью. Святому даже показалось, что он увидел брызнувший фонтанчик крови из-под его пальцев, а потом снайпер тяжело повалился на соседний холмик.
– Ты бы хоть лопатой прикрылся! – в сердцах выпалил Герасим, поднимаясь. – А то стоишь, как памятник! Живо к нему, может, еще дышит!
Парень, очнувшись, побежал следом за Святым. Снайпер действительно был еще жив, рана на шее кроваво пузырилась. Его губы шевелились, но слов было не разобрать. Приподняв голову умирающему, Святой закричал в побелевшее лицо:
– Кто тебя послал?! Кто?!
Снайпер, совсем еще юнец, лет двадцати от силы, пытался что-то ответить, посиневшие губы затряслись, выдавливая из нутра застрявшее слово.
– Ну?
– …Ве-ле-л… пол-ков-ник…
– Велел полковник? Кто такой полковник? Ну говори! Быстрее!
Стрелок глубоко вздохнул, но выдоха уже не получилось. Дернувшись, он расслабленно вытянулся, а голова, сделавшись необыкновенно тяжелой, завалилась набок.
– Да, – поднялся Святой, – будет могильщикам работа. Ну чего ты застыл, – подтолкнул Герасим пучеглазого. – Очумел, что ли? Не хватало, чтобы нас застукали на месте бойни.
– Велел полковник? Кто такой полковник? Ну говори! Быстрее!
Стрелок глубоко вздохнул, но выдоха уже не получилось. Дернувшись, он расслабленно вытянулся, а голова, сделавшись необыкновенно тяжелой, завалилась набок.
– Да, – поднялся Святой, – будет могильщикам работа. Ну чего ты застыл, – подтолкнул Герасим пучеглазого. – Очумел, что ли? Не хватало, чтобы нас застукали на месте бойни.
– А что с того? – неожиданно ожил пучеглазый.
Святой внимательно посмотрел на его вытаращенные глаза и отвечал:
– А ты, видно, парень, и вправду чумовой. С каких это пор законные ходили в свидетелях? – И, не оборачиваясь, заторопился по аллее.
* * *
Сходняк продолжался.
Часом ранее корону законного примерил тридцатилетний положенец Ахмет Альметьевский. Вопреки ожиданию, за принятие его в орден избранных высказалось подавляющее большинство воров. Кроме рекомендаций, предоставленных на сход, пришло несколько поручительств от очень уважаемых людей, известных всему воровскому миру: Алексея Лопаты и Саши Крутого, чалившихся в Белом Лебеде. Они писали о том, что положенец является не случайным человеком и своими делами сумел доказать, что достоин называться законным: вспомнили, что год назад, будучи в заключении, разморозил зону, когда администрация попыталась поместить вора в пресс-хату, и всегда находил тропу для переправки грева.
Счастливый Ахмет, получивший корону, расслабленный, сидел в кругу друзей и обещал по случаю торжества устроить шикарный мальчишник.
Святой появился в тот самый момент, когда обсуждалась стратегия на ближайший год. Московские и питерские воры предлагали активно внедряться в нефтяной бизнес – практически безопасный и приносящий немалые доходы. Сибирские законники, традиционно стоящие на старых позициях, незлобиво журили столичных представителей и советовали не лезть во фраерские дела, напоминая о том, что рэкет – основная статья доходов пополнения общака. Вор должен помнить о том, что он обязан стоять над событиями и стричь «капусту» с огородов бизнесменов.
Рафа, продолжавший председательствовать, едва взглянув на Святого, понял, что произошло непредвиденное.
– В чем дело, Святой? – его монголовидные, чуть раскосые глаза остановились на застывшем в дверях Герасиме.
Святой неприязненно подумал о том, что с таким строгим прищуром лучше работать следаком и громыхать по столу кулаком, требуя немедленного признания.
Вслух Святой сказал иное:
– У могилы нас поджидал снайпер. Андрея Грека положил сразу… потом остальных. Нас только двое осталось. Я и еще один парень из охраны.
Новость была встречена настороженным молчанием. Кто-то чертыхнулся в середине зала, а в углу один из сибиряков отозвался крепким междометием.
– А снайпер куда делся? Вы его взяли? – произнес Рафа.
– Я подстрелил его, – помедлив, признался Святой, – пацан совсем, лет двадцать.
Вокруг свои – не сдадут!
– А где Барин?
– Ушел Барин, – выдохнул Святой, – могилами ушел. Нельзя его достать было.
Рафа подозвал кого-то из своих людей, вполголоса коротко отдал ему какие-то распоряжения и снова повернулся к сидящим в зале:
– Ладно, об этом позже поговорим. Кажется, ты, Святой, при Барине был? За общаком присматривал?
Нехороший холодок пробежал внутри Герасима и нашел себе покой где-то под ложечкой. За грудиной неприятно заныло.
– Было дело, – кивнул Святой.
– С кем ты здесь?
– Глухой… Волына. А в чем, собственно, дело, Рафа?
– Кажется, Волына тоже в общаковской братве успел побывать. Что же ты друга своего не называешь, Шамана? Он ведь тоже хранитель? – укорил Герасима Рафа.
Встретившись с Баскаковым взглядом, Герасим отвечал:
– Шаман появился позже… Он не при делах.
– Ну-ну… непростое дело, – сердито заговорил Рафа, – ментярой буду, не простое! Подумать нам надо сообща, бродяги, что и как. Но чует мое сердце, еще немало кровушки вокруг общака прольется. Вы бы, хранители, вышли отсюда, нам тут с братвой кое-что перетереть нужно. Никто не возражает? Ну вот и ладненько.
– Как скажешь, Рафа, ты у нас нынче за старшего, – скривился Шаман и, поднявшись, раскованной походкой направился к выходу.
– Сколько ждать-то? – отважился на вопрос Святой.
Рафа терпимо улыбнулся:
– А ты куда-то торопишься? Нет… Вот и отлично. Это уж как решим. Мы ведь не на партийном собрании.
В коридоре было пустынно. Весь персонал гостиницы, проинструктированный администратором, попрятался куда-то в служебные помещения. Только у лифта да у самой лестницы маячили четыре фигуры со стрижеными затылками. Таков порядок.
Сход решал их судьбу, и от осознания невозможности повлиять на события на душе становилось тоскливо. Святой случайно столкнулся взглядом с Волыной – неужели такой же откровенный страх был запечатлен и на его собственном лице? Герасим попытался расслабить лицевые мускулы. Кажется, это ему удалось, ненадолго он даже обрел душевное равновесие.
Так же скверно чувствовал себя и Глухой. В обычные дни он едва ли не срывал макушкой люстры, но сейчас выглядел потерянным, будто усох наполовину.
– Что же с нами будет? – поднял Глухой глаза на Святого.
– А что еще с нами может быть, – бодро отозвался Шаман, хоть и слегка поникший, но все же с дьявольской искринкой в глазах, – могилу поедешь рыть на кладбище. А ты, Святой, что думаешь делать-то? – И, удивленно разинув рот, протянул: – Да ты никак молитву читаешь?
Святой открыл глаза, улыбнулся и спокойно ответил:
– Тебе показалось, Шаман.
– Странным ты стал каким-то, Святой. Даже порой не знаю, с кем я все-таки разговариваю: с монахом или с вором. А если убьют, что тогда?
Святой не дослушал. Отошел в сторонку, хотелось уединения. В правом кармане пиджака у него находился образок – подарок игумена Гурьяна. Отыскав его, он с силой сжал иконку и почувствовал, как углы, едва не протыкая кожу, сердито впились ему в ладонь.
Если все-таки порешат, жаль, что не сумел сдержать слово перед игуменом и не отыскал похищенную икону.
Святому подумалось о том, что качки, маячившие в конце коридора, уже знают об их опале, и если кто-нибудь из них надумает покинуть территорию гостиницы, то они свирепыми бультерьерами бросятся в погоню.
Дверь открылась. В проеме показался Рафа.
– Заходите, – пригласил он. Голос равнодушный, интонаций не разобрать. Да и по лицу не определить. – Мы решили. А тебя, – он посмотрел на Глухого, – чтобы я больше не видел. Если не хочешь нажить для себя больших неприятностей. Ты не вор!
Шаман, стараясь сохранить во взгляде безразличие, прошел первым. За ним – Святой. Волына прокрался в зал боком, как всегда, чуть выставляя вперед правое плечо.
– Мы признали вас виновными, – объявил Рафа. – Вы должны были охранять общак и не уберегли его… И не надо мне втирать, что вы имели дело только с наличностью! – взмахнул он руками, предвидя возражения. – Вы должны были предусмотреть все! – Законные молчали, и тишина казалась почти концертной, какая случается только перед взмахом дирижерской палочки. – Мы приговариваем вас… к пощечине. Бить буду я, так решили все.
Рафа снял массивный золотой перстень, зачем-то рассмотрев его со всех сторон, бережно опустил в карман.
Первым подошел Волына. Вид убитый, ни на кого не смотрит. Защищаться не полагалось. Подобная самодеятельность воспринимается как слабость, удары судьбы нужно сносить достойно.
– Подними голову, – сдержанно попросил Рафа, – а то могу и фейс поранить. А мне не хотелось бы забрызгаться кровью.
Взгляды законных были прикованы к Волыне. Одни взирали с интересом – не каждый день вора награждают пощечиной, другие – с показным равнодушием, дескать, и не такое приходилось лицезреть, третьи – с жалостью.
После наказания пощечиной корона с вора не слетает, да и внешне все остается вроде бы прежним, но вор становится другим. Про такого говорят «битый». А следовательно, часть былого авторитета теряется безвозвратно. Подобное испытание дано выдержать не каждому. Следующее наказание бывает более жестоким, таковы правила, но менее унизительным. Чаще всего провинившиеся законные о нем даже не подозревают – палач, назначенный сходом, дождется своей жертвы где-нибудь в подъезде. Сунет впотьмах под ребро заточку и с чувством выполненного долга уйдет.
Волына подчинился. Глаза закрывать не полагалось (могут воспринять как проявление слабости), и он встретился со взглядами законных, которые навсегда запомнят его унижение.
Не размашисто, но очень хлестко Рафа ударил его по подставленной щеке.
Волына сел на свое место. С шумом откупорил бутылку водки и, не обращая ни на кого внимания, единым духом выпил полбутылки.
Вторым был Шаман, он злобно усмехнулся:
– А мне что прикажешь делать? Голову повернуть или наклониться?
– Я тебя и так достану, – пообещал Рафа.