Кружки в камере были металлические, самые что ни на есть арестантские. Некрасивые, слегка помятые, с отколотой эмалью на дне, но прослужившие верой и правдой не одному поколению заключенных. Одну кружку Северный слегка подтолкнул Святому, и она, скользнув, неприятно шаркнула, остановившись у самых ладоней вора.
– Давай по полной, чтобы тоска не так мучила, – остановил изучающий взгляд на Святом Жора Северный. И, не дожидаясь согласия, ловко ковырнул ножом пробку, после чего бережно положил лезвие на стол – еще одна деталь, отличавшая смотрящего от обыкновенного арестанта. Даже если бы он носил нож, прицепленный к поясу, то вряд ли кто из дежурных осмелился бы изъять его.
Аккуратно, даже лениво длинными изящными пальцами настоящего карманника он ухватил бутылку и слегка наклонил. Тонкая прозрачная струйка полилась в кружку Святого, булькая и веселясь. Так же осторожно Жора стал наливать себе, случайно уронив на шершавый стол несколько капель.
– Ну, будь здоров, – не стал чокаться Жора Северный и в несколько больших и судорожных глотков опустошил кружку.
Святой не отстал. Водку пил как отраву, морщась при каждом глотке, и, когда последняя капля была проглочена, мягко поставил кружку на потертый стол.
– Значит, ты и есть Святой? – задумчиво протянул Жора Северный, закусывая бутербродом. Несколько икринок сорвались с самого края, и вор, как если бы это был обыкновенный сор, небрежным движением ладони смахнул их на пол.
Герасим невольно усмехнулся.
– А что, не тяну на Святого?
– Дело не в этом. Просто хочется узнать, действительно ли все это правда, что о тебе говорят.
Святой ответил не сразу. Взял со стола нож, повертел его в руках (вещь красивая, выполненная каким-то тюремным мастером – рукоять в виде обнаженной женщины, а вот лезвие, в меру широкое, с мелкими насечками в основании, и заточенное с обеих сторон, казалось, больше было предназначено для того, чтобы вести круговую оборону, чем для нарезания хлеба) и, отрезав небольшой кусок хлеба, густо сдобрил его икрой.
– Больше плохого или хорошего? – откусил Святой бутерброд.
Хмель был легкий и настраивал на добрый лад.
– Больше хорошего, – серьезно отвечал Жора Северный. – Люди, которым я доверяю, говорят, что ты с понятием.
В бутылке оставалась самая малость. Не напьешься, зато такая доза запросто способна продлить беззаботное настроение.
– Ну, чего медлишь? – хмыкнул Святой. – Разливай. Все равно разговелся.
Жора Северный разлил по чуть-чуть, оберегая каждую каплю.
– Я не знаю, что у тебя там случилось с Рафой, но меня просили передать, что у тебя осталось пятнадцать дней.
Святой чуть улыбнулся. Жора Северный лукавил. Его смело можно было назвать одним из самых осведомленных законных, несмотря на то что последние двадцать лет он не покидал тюремных стен.
– Понятно, – Святой посмотрел на Жору, который безучастно разглядывал скол эмали на гнутом боку кружки. После чего молча выпил, сдержанно крякнув.
– Ты долго у нас здесь собираешься кантоваться?
Вопрос был риторический, и Герасим вновь улыбнулся:
– Была бы моя воля, так я бы вообще сюда не попадал. – И, быстро осознав, что разговаривает с коренным обитателем камеры, сдержанно поправился: – Дел много на воле. Не вовремя все это.
– А кто тебя подвел под Бутырку, знаешь?
– Нет, – честно признался Святой.
– А зря, – укорил Жора Северный, – врагов нужно знать в лицо. – И по тону, каким была произнесена последняя фраза, ощущалось, что он знает, о чем говорит.
Жору Северного можно было назвать реликтом некогда обширного тюремного племени, для которого слова «не забуду мать родную» не просто блатное высказывание, а смысл существования. Рожденный в неволе от малолетней проститутки и рецидивиста с пятнадцатилетним тюремным стажем, он не представлял для себя другого дома, как чалкина деревня. Дальше судьба была четко определена, как это часто случается у детей, родившихся в казенных стенах: детдом, колония для малолетних и «взросляк», где он сразу угодил в стопроцентные отрицалы. Только на зоне мог по-настоящему раскрыться мятежный характер Жоры, там он сумел, едва ли не в подростковом возрасте, сделать себе стремительную карьеру. Не каждому удается в восемнадцать лет заслужить расположение такого крупного блатного, как Витя Мастер, считавшегося одним из идеологов «нэпмановских» воров. Видно, что-то разглядел он в малоулыбчивом пацане с задиристым гонором, если приблизил к себе, сделав подпаханником. Как выяснилось позже, он не ошибся, и двадцатилетний положенец стал смотрящим в одной из крупнейших зон на Полярном Урале, где и получил свою знаменитую кличку – Северный.
Трудно сказать, что случилось бы с Жорой Северным, окажись он вне каменных стен тюрьмы: возможно, из него получился бы сильный организатор на каком-нибудь металлургическом комбинате федерального уровня, не исключено, что он заведовал бы даже министерством и директора заводов стояли бы перед ним навытяжку, опасаясь заслуженной выволочки, но, скорее всего, случилось бы третье – вряд ли бы он дотянул до тридцатилетнего рубежа – был бы зарезан в какой-нибудь пьяной сваре обидчивым собутыльником.
Но в стенах тюрьмы он был едва ли не полубогом, и к его неторопливой речи прислушивались не только заключенные, но и администрация колонии. По-иному быть не могло.
Святому был известен случай, произошедший с Жорой лет десять назад, когда его, неуправляемого пахана, решили перевести в «красную» зону на воспитание. В первую же минуту пребывания на беспредельной территории он получил пощечину от местного авторитета, за что ковырнул того двадцатисантиметровой заточкой под самое сердце. Вора избили и бесчувственного выбросили на плац. Еще неделю после этого держали в штрафном изоляторе, где первогодки-срочники, при полнейшем молчании зоны, отрабатывали на уважаемом воре удары. Ему выбили два передних зуба, но вставлять их он не пожелал и позже. Удивительно, но он сумел переправить на волю маляву, где в красочных тонах пересказал всю ситуацию. Зона была приговорена. По понятиям ее арестанты должны были поднять бунт, если администрация поднимет руку на законного. Но этого не произошло. И сход, прошедший во Владимирском централе, приговорил всех обитателей зоны.
Их протыкали на пересылках, заваливали штабелями бревен на лесоповалах, кромсали на больничных койках в лазарете. Подобные послания не имеют сроков давности, и многие, кто находился в тот день в запятнанной зоне, погибли уже на воле, хотя их смерть для постороннего наблюдателя выглядела совершенно случайной: едва вернувшись с зоны, они тонули в реках, их переезжали машины, некоторых убивало током. Многие просто были банально зарезаны «розочкой» во время пьяного кутежа. Святому было известно, что Жора Северный держал у себя полный список всех заключенных проштрафившейся зоны и скрупулезно вычеркивал каждого усопшего.
Еще восемь человек в прошлом году оказались в Бутырской тюрьме, где Жора Северный был едва ли не полновластным господином. Он мог их бросить на «полы», в его власти было отправить опальных в пресс-хаты, подвести их под косяк, но он поступил иначе: собрав всех в одной камере, он коротко сообщил, что жить им осталось не более суток. Верующим посоветовал помолиться, тем, кто грешил наркотой, обколоться последний раз и за собственный упокой оставил им в камере по бутылке водки.
Никто потом так и не выяснил, что же произошло с арестантами, но когда «амбразура» на следующий день распахнулась, чтобы выдать сидельцам выстраданную хозяйскую пайку, то в камере обнаружилось восемь мертвецов со вскрытыми венами.
Немногие могли выдержать щербатую улыбку Жоры Северного. Святому это удалось.
– Я постараюсь это выяснить.
Святой почувствовал нарождающуюся симпатию к Жоре Северному. В чем-то они были похожи.
– Если ты пробудешь здесь пару недель, то мне не удастся тебя спасти, – развел руками Жора Северный, – при всем моем желании. И думаю, что тебе ничто не поможет. Решения схода обязательны для всех. У тебя есть какой-нибудь выход?
Святой задумался. Тот, кто поместил его сюда, рассчитывал на такой же результат. И как только истечет полмесяца, все произойдет само собой. Его переведут в переполненную камеру, а ночью он неожиданно упадет со шконки и сломает себе позвоночник. Подобное в практике следственного изолятора случалось неоднократно.
Пустая бутылка водки действовала раздражающе, а кружка с отбитой эмалью и вовсе вызывала тоску. Святой едва сдержался, чтобы не опрокинуть на пол нехитрую тюремную сервировку.
– Абсолютно никакого, – честно признался Святой и неожиданно остро осознал, что встреч с Настей, возможно, в скором времени не предвидится. А может, и никогда.
А Жора Северный, не подозревая о том, продолжал бередить его рану.
– Я знаю, что ты по жизни честный и косяков за тобой не числится. А если так, то не может человек в один миг измениться. Скажи, чем тебе помочь?
– Я знаю, что ты по жизни честный и косяков за тобой не числится. А если так, то не может человек в один миг измениться. Скажи, чем тебе помочь?
– Хорошо, – наконец открылся Святой, – другому бы не доверился, но тебе скажу. Маляву на волю можешь переправить?
Жора Северный усмехнулся:
– Если я этого не могу, тогда какого хрена я смотрящий? Кому?
– Пантелею.
– Это Олегу, что ли? – недоверчиво уточнил Жора.
– Ему самому.
– Я слышал, что он «прошляк». Я не хочу лезть в твои дела, но хочу спросить, на ту ли лошадь ты ставишь? – И, не дождавшись ответа, махнул рукой: – Пиши! Только нитками маляву прошей. Я своим людям, конечно, доверяю, но ведь ксива не через одни руки пройдет. Мало ли что случиться может, – выложил Жора на стол клубок черных ниток с иголкой.
– Понял, – кивнул Святой и, выдрав из блокнота листок, написал на нем несколько строчек. После чего сложил его вчетверо и зашил по периметру несколькими длинными стежками. – Ты знаешь, как его найти?
Жора Северный лишь хитро улыбнулся.
– Не сомневайся. Сегодня, ну, в крайнем случае завтра, Пантелей прочитает твою маляву. – Он взял записку. – И еще вот что, возьми мою котомку, – показал он взглядом на багаж, который захватил с собой, – там пачка чая да сахарок. Почифирь пока. Надеюсь, что ты не задержишься здесь долго. – И, постучав в дверь камеры, заголосил: – Эй, начальник, открывай давай! Не век же мне здесь куковать. У меня еще дела имеются.
Дверь распахнулась почти сразу, и надзиратель, средних лет мужчина, по-приятельски поинтересовался:
– Ну что, погостил?
– Все путем, Ванек.
Дальнейшего их разговора Святой не слышал. Дверь глухо захлопнулась, и он вновь остался один.
Глава 24
У КАЗНАЧЕЯ ОБЩАКА ХОРОШАЯ РАЗВЕДКА
Пантелей встречал Святого у выхода из тюрьмы. На испещренном глубокими морщинами лице абсолютно никаких эмоций. Большее оживление можно было обнаружить на поверхности придорожного столба. Сдержанно, без приветственных хлопков, старик пожал его руку, как бы всем своим видом утверждая: «Не ты первый, не ты последний».
– Поговорим в машине, – сухо произнес Святой, – в последнее время меня что-то от казенных достопримечательностей начинает мутить. Мне бы на природу да к березкам.
Безмятежное лицо Пантелея изобразило легкую улыбку – самое большее, на что он был способен:
– Как я тебя понимаю. Ладно, пойдем отсюда.
У «Ланд-Крузера» два молодых и неулыбчивых парня. Казалось, они не открывают рты только потому, что им вмонтировали дешевые зубные протезы. Они не смотрели куда-то конкретно: взгляды их были блуждающими, а глаза больше напоминали объективы видеокамер у дорогого супермаркета. Стоило Святому пошевелить правой рукой, как голова одного из них заинтересованно повернулась в его сторону. Причем это получилось как бы случайно, но вот ладонь парня сместилась чуть выше. Где-то на этом уровне профи любят держать кобуру с зарубежными скорострельными системами.
В последнее время немало настоящих профессионалов оставили прежние фирмы и поменяли маленькие оклады на приличные деньги. Похоже, эти ребята, с изучающими и очень внимательными лицами, именно из этой когорты. А потом, в последнее время среди воров пошла непонятная тенденция окружать себя людьми из «конторы». Пантелей не сумел избежал повальной моды.
Один из молодцов, не позабыв скользнуть взглядом по сторонам, приоткрыл дверцу «Ланд-Крузера», впустив в салон Пантелея со Святым.
Дверь, мягко закрывшись, мгновенно отрезала сидящих в салоне от уличных звуков – полное ощущение того, что находишься где-то в вакууме.
– Мне не просто далось твое освобождение, – наконец произнес Пантелей. – Пришлось задействовать очень больших людей, и еще я отвалил кругленькую сумму.
Святой удивленно поднял брови:
– Ты хочешь сказать, что я тебе должен?
– Дело не в этом, – отмахнулся Пантелей, – ты знаешь, что общак предусматривает такие траты. Просто мне пришлось общаться с некоторыми влиятельными людьми, а это, с моей стороны, накладывает немалые обязательства… Ну ладно, как-нибудь разберусь со своими проблемами. Это мое дело… Мне бы хотелось, чтобы ты разобрался со своими.
– Ты ясней можешь изъясняться, Пантелей? Терпеть не могу ребусов.
Получилось несколько раздраженно, и Святой тут же пожалел об этом.
Старик посмотрел на Герасима с укором: «Вот и с нервами у тебя не все в порядке».
– Что-то у тебя, Святой, в последнее время все не в фарт. Ты мозгами-то пораскинь, кто мог легавых на эту хазу навести. – Герасим молчал. – Соображения-то есть? – не дождавшись ответа, спросил старик.
– Пока никаких.
– Это плохо. Для этих людей ты вывернут наизнанку, они знают, какой шаг ты предпримешь в следующую минуту. Так что постарайся действовать похитрее. И упаси боже где-нибудь называть мое имя! – строго предупредил Пантелей. – Никто не должен знать, где общак и какую роль играешь ты.
Лицо Пантелея выглядело очень доброжелательным, можно было бы утверждать, что все его морщины появились от непрестанного смеха. Наверняка всем своим собеседникам он внушал немалое уважение. Руки, сцепленные в замок и смиренно лежащие на чуть выпуклом животе, придавали ему особенно располагающий вид. Его можно было запросто принять за престарелого родителя, которому очень приятно общаться со взрослым сыном.
– Впрочем, кое-какая идея у меня возникла. Резаный действовал на пару с Пашей Фомичевым, погоняло у него Костыль, – высказал свои соображения Святой. – Ты случайно не слышал о таком?
Пантелей на секунду задумался:
– Он не вор?
– Нет, – отрицательно покачал головой Герасим. – Но одно время он был положенцем.
– Какой он из себя?
– Долговязый, слегка сутулый, лицо немного вытянутое. В карты режется, как катала.
Пантелей понимающе кивнул:
– Теперь я знаю, о ком ты говоришь. Лет пятнадцать назад я был смотрящим в пермской колонии. Мне рекомендовали в пристяж одного пацана, которого перевели во «взросляк». Я к нему присмотрелся, и мне показалось, что у него есть характер. Со временем из него получился бы очень серьезный блатной. А там и на вора бы вытянул. Правда, бывало, шелестел не по делу, но угол свой знал. В карты резался мастерски. Помню, тогда он в секу проиграл. На возвращение долга ему было отведено три дня. Сам понимаешь, на зоне нравы суровые, как северный снег…Его уже готовились из дырявой ложки накормить. Но дальше случилось непонятное: блатного, которому он задолжал, вдруг неожиданно завалило штабелем бревен. Два дня потом беднягу откапывали. То, что у Костыля оставалось при себе, он бросил на общак, на этом дело и закрылось. Но я подозреваю, что тот блатной не своей смертью умер. И что ему в этом кто-то очень сильно помог.
– Разбор был?
– Разбирались по всей форме. Но Костыля в тот момент на завале не было. Он безмятежно дулся в карты, как будто был уверен, что его кредитора должно завалить.
– Невеселую историю ты рассказал.
– Подожди, это еще не все. Я-то чувствовал, что здесь что-то не то, что он замешан. А он растет, подлец, из ШИЗО не вылезает, очки зарабатывает, молодежь на него снизу вверх смотрит. Мне уже малявы стали приходить от других воров: а не назначить ли его положенцем в соседнюю зону? А я вижу, что грешок за ним, а положенец должен быть чистым по жизни человеком. А тут смотрю, он и на меня начал хвост поднимать, я его поймал на этом и разжаловал в мужики, чтобы больше не поднялся. Как выяснилось, я оказался прав. Уже когда Костыль на волю вышел, ко мне один из мужиков подошел и напел, что будто бы тот специально заманил блатного на промзону. Он даже разговор услышал, как Костыль просил его обождать, пока он за деньгами в барак схиляет. А когда Костыль в бараке стирками шелестел, на голову бедняге бревна накатили. Кого-то Костыль подговорил из своих дружков. Этого мужика я сначала хотел по всей строгости разложить. Потом раздумал… покаялся он сполна, и потом дядька был в возрасте. Шестерых детей воспитал, не хотелось его в запомоенные определять.
– Тоже верно, – сдержанно согласился Герасим.
– Только и это еще не все. Мужика этого потом на воле пришибли. Думаю, что здесь не обошлось без Костыля. Вот такая получается история. Так что мне бы хотелось самому отыскать Костыля и задать ему парочку вопросов.
– Только где его найти?
– Не обещаю тебе лично заниматься его поисками, но, думаю, кое-что могу сделать. Наш мир не так широк, как кажется на первый взгляд, всего лишь тоненькая прослойка, – доброжелательно поведал Пантелей, – если люди незнакомы, то хотя бы слышали друг о друге. Если Костыль действительно в Москве, то я его отыщу.
– Когда мне ждать ответа?
– До завтрашнего утра попытаюсь все выяснить, – уверенно пообещал старик. – А сейчас, извини, у меня есть еще кое-какие дела.
– Ты не спросил моего адреса? – спохватился Святой.