— Отец! — закричала она, хватая мужчину за руки. Глаза часового загорелись. Он оглядел девушку с ног до головы.
— Ай, хороша! — причмокнул он языком. — Тоже выходи!
— Отец! — умоляюще вскрикнула девушка. — Лучше убей меня!
— Сначала я убью его! — мрачно пообещал мужчина, сжал кулаки и двинулся на пирата. Лицо его было искажено яростью.
Часовой ошеломленно взглянул на пленника и отпрыгнул назад. Путаясь в складках персидского халата, выхватил меч.
— Молись своим эллинским богам! — заорал он, замахиваясь на мужчину.
— Скажи, что тоже ждешь выкуп! — быстро подсказал Эвбулид. — Иначе он убьет тебя!
Мужчина бросил на него благодарный взгляд и закричал часовому:
— Опусти меч! Или вы уже берете выкуп с мертвецов?
— Как? — осклабился часовой. — За тебя тоже обещан выкуп?
— Да. И немалый... — пробормотал мужчина.
— А за нее?
— А за нее… — заслонил своим плечом дочь пленник и уверенно добавил: — … еще больший, чем за меня!
— Ай, какой богатый улов! — охотно вдел меч в ножны пират. — Что ни пленник — то выкуп! Оставайтесь! Кто тут у меня без выкупа? Ты! — ткнул он ногой гребца-африканца.— Вставай! Наверх! Живо!!
Крышка трюма с грохотом захлопнулась.
Наверху послышался звонкий щелчок бича, торопливое шлепанье босых ног по палубе и вслед за этим — скрип тяжелой однодонной амфоры, которую новый корабельный раб протащил к капитанскому помосту.
Гогоча и перебивая друг друга, пираты возобновили попойку.
— А он еще боялся попасть на Эвксинский Понт!.. — вздохнул кто-то из пленников, боясь по обычаю своего народа произносить вслух даже кличку африканца, словно речь уже шла о покойнике.
— Эх, судьба наша такая! Знать, прогневили мы богов...
— Правда... правда...
— И почему они не слышат нас?
— Они слушают только тех, кто приносит им щедрые жертвы. А что можем дать отсюда им мы?..
— Что теперь с нами будет?..
— Эй, лекарь! — заглушая тихий говор пленников, окликнул Писикрат Аристарха, и когда тот подошел к нему, зачастил, хватая его за руку. — Только ты один можешь понять меня здесь... Мое сердце сейчас вырвется из груди! Помоги мне! Спаси меня!
— Ничего страшного! — приложил ухо к груди купца Аристарх, — Это от страха. Сейчас всё пройдет!
— Как! Ты... отказываешься помочь мне?! Я озолочу тебя!
— Сейчас пройдет! — строго повторил Аристарх, вставая. — Прости, но меня ждут больные!
Эвбулид проводил глазами направившегося в угол, к гребцам, лекаря, как вдруг чья-то рука тронула его локоть.
— Спасибо... — услышал он, повернул голову и увидел пожилого пленника с выглядывающей из-за его плеча девушкой.
На Эвбулида смотрели ее огромные, широко распахнутые глаза.
— Если бы не ты, они бы сейчас уже издевались над ней...
— Что я? — с горечью усмехнулся Эвбулид. — Если бы я действительно мог вам помочь...
— Ты остановил меня от верной погибели! — возразил мужчина. — А главное дал мне время, чтобы я смог что-нибудь придумать…
— Ты афинянин?
— Нет, я Дорофей из Мегары.
— Так вот, Дорофей, что тут можно придумать...
— Отец найдет выход! — сквозь слезы улыбнулась девушка.
— Конечно! — обнял ее отец и объяснил Эвбулиду: — Наверное, нам не надо было уезжать... Но на Фасосе1 заболел мой единственный брат. Как я мог не помочь ему? Сначала мы хотели добраться туда по суше, но нас испугал путь через Македонию с римскими гарнизонами. Да и набеги диких одрисов и фракийцев на прибрежные земли тоже смущали нас. Решили, что морем будет безопаснее. А оно вон как вышло! И зачем я только взял ее с собой? — сокрушенно покачал он головой.
— Не надо так убиваться, отец! — прижалась к щеке Дорофея девушка, и они замерли, словно прощаясь друг с другом.
— Скажи! — вдруг с надеждой спросил Дорофей. — А твой раб не может опоздать?
— Армен? — удивился Эвбулид.
— Или вообще не вернуться сюда? Подумай, что ждет его здесь! Новый хозяин, а может, даже рудники, где он не проживет и дня!
— Армен опоздает или не вернется?! Никогда!
— Тогда нам осталось всего несколько часов!.. — вздохнул Дорофей.
— Несколько часов... — эхом отозвалась его дочь, и они снова замолчали.
Эвбулид прислонился спиной к прохладным доскам трюма и, слушая, как бьются в них волны, в который раз поблагодарил богов за то, что они в свое время послали ему такого раба, как Армен.
Ну, за кого бы еще он смог поручиться сейчас с такой уверенностью? Даже сама мысль, что Армен может предать, бросить его, казалась ему кощунственной и невероятной.
Нет, безусловно, Армен самый лучший из всех рабов на земле, думал Эвбулид, и как жаль, что судьба так жестоко обошлась именно с ним.
Всего пять лет назад Армен был выносливым и крепким, несмотря на уже пожилой возраст, рабом. А его умение понять состояние хозяина всегда поражало Эвбулида.
Приглашая к себе гостей, он стыдился, что в его доме всего лишь один раб, и, опасаясь насмешек, пускал пыль в глаза, называя Армена разными именами. Гости только и слышали:
— Перс, подай вина! Гет, замени нам венки! Сард, холодной воды сюда!
Армен каждый раз охотно принимал эту игру, всегда откликался на чужое имя.
Если подвыпивший гость принимал хитрость хозяина за чистую монету и выражал восхищение большим количеством таких прекрасных рабов, радости Эвбулида не было границ. Тогда он дарил Армену в знак признательности мелкую монетку.
Раб долго благодарил его и уносил подарок в свой заветный тайник под лежанкой. А когда наступал новый званый ужин, с еще большей готовностью откликался на Сирийца и Фрака, Тавра и Сарда...
Тот, кто не знал Армена, решил бы, что раб старается ради новой подачки. Но Эвбулид чувствовал, что Армен выполняет все его прихоти совсем не из-за денег...
И надо же было Фемистоклу пять лет назад натолкнуться на больного раба, выброшенного на улицу умирать!
Добрый, отзывчивый к любой беде Фемистокл, конечно же, подобрал его, выходил, дал новую одежду и кров. Но разве можно что-нибудь утаить в Афинах!
Хозяин раба вскоре узнал об этом и обвинил Фемистокла в укрывательстве чужого раба и в том, что он обращался с ним, как с равным.
Дело дошло до суда, на котором Фемистокл вместо того, чтобы оправдываться, как это сделали бы другие, обвинил хозяина в бессердечном отношении к человеку. Судья заметил, что противозаконно называть раба человеком, предупредил Фемистокла, чтобы тот в дальнейшем называл его просто «телом». И тогда Фемистокл высказал все, что поверял лишь ему, когда они вдвоем спорили о рабстве.
Этим он вызвал гнев судьи и топот многочисленных зрителей, переполнивших здание суда.
— Вы слышите — он предлагает нам, свободным, жить без рабов! — кричал истец. — А кто же тогда станет чистить улицы, давить из винограда вино, пасти скот, ковать мечи?!
— Чтобы с их помощью захватывать в плен и превращать в рабов новых несчастных людей? — возразил Фемистокл, и рев голосов заглушил его остальные слова.
— Он опять называет рабов людьми!
— Боги разделили людей на рабов и свободных, и не тебе, безумец, нарушать установленный ими порядок! — кричали одни.
— Если ему не нравится у нас, в Афинах, пусть убирается и ищет страну или хотя бы город, где нет рабства! — предлагали другие.
— Только сначала пускай заплатит мне за укрывательство раба! — громче всех требовал истец.
Суд потребовал показаний от Эвбулида. Но он отказался давать их против своего друга. Тогда истец потребовал на допрос Армена, который всегда сопровождал его в гости к Фемистоклу.
И вот тут он дрогнул, чего не мог простить себе до сих пор. Зная, что по закону рабы дают показания только под пыткой, он не посмел отказать суду и жадным до кровавых зрелищ афинским зевакам. Ну что он мог поделать, если граждан, отказавшихся дать на пытку своего раба, суд, бывало, признавал соучастниками, а то и виновными в преступлениях, которых они не совершали...
Вопреки обычаю он, разумеется, не пошел на пытку своего раба. И только со слов зашедшего попрощаться Фемистокла узнал все подробности. Оказалось, что Армен, обливаясь кровью, говорил совсем не то, чего добивался истец. Ему выкручивали руки, ломали ребра, бросали на битое стекло, забрасывали кирпичами, а он твердил:
— Не видел... ни разу не слышал... клянусь, этот господин обращался с рабом, как положено...
И только когда взбешенный обвинитель забил ему рот и нос кусками мела и стал поливать этот мел уксусом, Армен, задыхаясь от ядовитого газа, сжигавшего ему легкие, выдавил нужные суду слова.
И вот итог: Фемистокл с позором был изгнан из Афин, Эвбулид получил от истца за увечья раба несколько десятков драхм, а Армен вскоре превратился в немощного раба, доживающего в муках свои дни...
— Лекаря! — оборвал ход его мыслей крик из угла. — Растолкайте лекаря! Еще один умирает...
— Очнувшийся Аристарх поспешил на зов, поднял руку гребца, раненного стрелой в грудь, и бережно опустил ее.
— Очнувшийся Аристарх поспешил на зов, поднял руку гребца, раненного стрелой в грудь, и бережно опустил ее.
— Мойра Атропа обрезала нить его жизни! — сообщил он притихшим пленникам.
Вздохнув, Эвбулид посмотрел в сторону сколотов и похолодел. Его бывшие рабы о чем-то шептались между собой, глядя то на двух мертвецов, то на него.
«Это они обо мне! — со страхом подумал Эвбулид. — Они хотят убить меня! Эх, Аристарх, Аристарх! И зачем ты вернул силы этому чудовищу!..»
Но он ошибался. Сколотам было не до Эвбулида. Они договаривались о побеге.
— Трусливые эллины не помощники нам! — убежденно доказывал Лад. — Они ждут выкупа. И гребцы так напуганы, что сразу не пойдут за нами. Им все равно, где грести! Рабские души... Будем надеяться только на себя!
— Лепо, лепо! — кивали сколоты.
— Нам нечего терять! Нас все равно не повезут на Понт Эвксинский! — распалялся Лад. — Отберем у морских татей их кривые мечи и проверим, так ли крепки их шеи!
— Они изрубят нас прежде, чем мы доберемся до этих мечей! — шепнул один из сколотов.
— Я думал об этом, Драга! — кивнул Лад. — И вот что надумал: эти мертвые станут нашими щитами! Как только часовой прикажет вынести их наверх, мы будем самыми послушными и терпеливыми! Мы понесем эти тела! Но как только окажемся на палубе, прикроемся ими и бросимся на часового! Отберем у него меч! Отберем оружие у всех, кто придет к нему на помощь! А когда у нас будет много мечей, нам помогут гребцы! И мы захватим этот корабль!
— Лепо, Лад, лепо!
— Мы заставим главного татя отвести нас до Понта Эвксинского!
— Лепо...
— И даже дальше — вверх по Борисфену!1
— Лепо, лепо!!
— Ты готов, Драга?
— Конечно.
— А ты, Дивий?
Вместо ответа косматый, заросший почти до глаз бородой сколот согласно положил свою ладонь на руку Лада.
— Мы еще увидим лед на наших реках и снега на селах!2 — мечтательно улыбнулся тот и предупредил: — А пока лежим и набираемся сил! Чую, они скоро нам понадобятся!..
Сколоты затихли. Тревожно поглядывал на них Эвбулид. Дорофей с дочерью по-прежнему сидели, прижавшись друг к другу.
В трюме надолго воцарилось тягостное, нарушаемое лишь стонами и горестными вздохами молчание. Каждый думал о своей судьбе, о том, что ждет его через день и даже через час в этом страшном, безжалостном мире.
Только наверху по-прежнему веселились пираты, да время от времени билась о борт волна — вечная, как это затянувшееся ожидание, скиталица бескрайних морей.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
Часть третья
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. Мессана
Незадолго до рассвета ведомые Фемистоклом рабы подошли к окрестностям Мессаны. Когда они миновали заброшенные поля со следами пепелищ на месте богатых вилл, первые лучи солнца уже высветили полуразрушенные стены крепости большого портового города на самой границе между Сицилией и Италией.
— У вас есть даже тараны? — уважительно спросил Клеобул, показывая Фемистоклу на зияющие проемы в крепостных стенах.
— Нет! В этом нам помогли сами римляне.
— Римляне?!
— Они были так самонадеянны после победы над Карфагеном, что даже не потрудились укрепить стены здешних городов! — объяснил Фемистокл. — Разве они могли подумать, что соседняя провинция, которой они привыкли пользоваться с таким удобством, станет когда-нибудь театром войны?
— Поэтому вы так быстро овладели почти всей Сицилией?
— Да, и еще потому, что римское войско совершенно разложилось в этих теплых и сытых краях!
— Ты забыл, что мы победили только благодаря великой мудрости нашего славного Антиоха! — воскликнул подъехавший Серапион.
— Конечно! — одними губами усмехнулся Фемистокл. — Без его молитв и небесных знамений мы не взяли бы ни одного города с развалинами вместо стен, где против нас стояли разучившиеся держать мечи легионеры!
Серапион злорадно сверкнул глазами и прикрикнул на плетущихся позади рабов:
— А ну, поторопись, если не хотите пропустить самое интересное!
— Штурм? — воскликнул Фрак, прибавляя шагу.
— Как бы я хотел подождать здесь, пока закончится эта бойня! — признался Клеобул, с ужасом глядя на стены крепости, усеянные фигурками обреченных мессанийцев. — И этот варвар может называть это интересным?!
— Серапион имел в виду не сам штурм, а то, что у нас обычно предшествует его началу, — пояснил Фемистокл. — Евн делает это для того, чтобы нагнать больше страха на осажденных и придать мужества и ярости своим воинам! Он дает перед каждым штурмом настоящий спектакль!
— Он держит еще и актеров?!
— Зачем? В этом спектакле действующие лица — сами рабы! Кстати, Евн тоже принимает в нем участие!
— Как? Сам царь?!
— О-о! — протянул Фемистокл. — Это самый талантливый актер из всех, кого я видел когда-либо на сцене. А впрочем, и в жизни тоже! Никто лучше него не знает, когда надо надевать комическую маску, когда — трагическую, а когда быть самым настоящим царем! Хотя… до сих пор не могу понять, кто он: царь, в котором сидит раб, или раб, в котором сидит царь. Впрочем, скоро ты сам сможешь оценить это его непревзойденное качество. Но для этого нужно поспешить — Евн не любит затягивать со штурмом!
Словно в подтверждение его словам, все пространство перед осажденной крепостью стало приходить в движение. Лагерь рабов просыпался, в небо прямыми столбами поднялся дым от множества костров.
Подслушавшему разговор греков Проту было интересно увидеть в роли актера самого царя, пусть даже и рабов.
Он спрыгнул с повозки, догнал размашисто шагающего Фрака и, стараясь не отставать от этого сильного, мужественного человека, во все глаза смотрел на огромное скопище рабов.
Сколько же их тут было: тысяча?
Сто тысяч? Миллион?!
Казалось, рабы всего мира стеклись сюда, чтобы расплатиться со своими господами за свои муки и унижения.
Поравнявшись с лагерем рабов, Прот не переставал изумляться богатым нарядам и дорогому оружию подданных Евна-Антиоха. Проходя мимо одного из костров, он заглянул в глиняную миску воина и восторженно покачал головой, увидев в ней мясо.
Фемистокл вел их в самый центр разноязыкой, шумной массы людей.
У самого высокого шатра из ярких тканей, в котором могла бы легко уместиться целая сотня воинов, он приказал подождать его и исчез за пологом.
Пропустившие члена Совета часовые вновь скрестили длинные копья и встали у входа с самым воинственным видом. Прот подивился огромному росту этих людей, звериным шкурам, в которые они были одеты, и свирепым лицам.
Вскоре полог шатра распахнулся, и появился Фемистокл, а следом за ним еще несколько незнакомых людей.
— Ахей! — почтительно восклицали у костров.
— Клеон!..
— Армананд!
Наконец, вышел невысокий худощавый человек с аспидно-черными глазами и остро торчащей бородой. Одет он был в пурпурную мантию. Голову украшала царская диадема, подвязки которой спадали на плечи. Рядом с ним стояла красавица, тоже в царских одеждах.
Их появление вызвало бурю восторга. Давя друг друга, воины бросились к шатру, но вокруг худощавого человека встали выросшие, словно из-под земли, охранники в звериных шкурах.
«Сам Антиох!» — понял Прот и услышал торопливый окрик Серапиона:
— Падайте ниц! Перед вами — наш обожаемый базилевc, да живет он вечно!
Два беглеца-пергамца привыкшие к подобным почестям царям у себя на родине, рухнули, как подкошенные.
Прот неловко опустился на колени, замешкался с непривычки. Евн метнул на него стремительный взгляд, и Прота словно огнем обожгло с головы до самых пяток.
Глаза царя были такими пронзительными, что он крепко зажмурился и повалился на землю, вжимаясь лбом в колючие, пахнущие дымом костров травы.
— Почему я, эллин, оказавшись на свободе, должен кланяться перед каким-то варваром, будь он хоть трижды царь! — услышал он шепот Клеобула. И — ответ Фемистокла:
— Пересиль себя! Ты пока еще раб...
Прот осторожно скосил глаза и увидел, как медленно опускается на землю Клеобул.
— Да живет вечно наш великий и могущественный базилевс Антиох! — закричал Серапион, и все вокруг подхватили:
— Антиох! Антиох!
— Живи вечно!
Вскоре над лагерем поднялся такой мощный рев, что Проту казалось — еще немного, и не выдержат уши. Он чувствовал себя песчинкой в этом грохочущем, как тысяча громов, мире. Больше всего на свете ему хотелось забиться в какую-нибудь щель, чтобы его не оглушила, не смяла эта масса.
— Ан-ти-ох! Ан-ти-ох!!
— Жи-ви!! Жи-ви!!!
Едва шум поутих, и только в отдаленных концах лагеря продолжали ликовать сирийцы, Евн не терпящим возражений, властным тоном обратился к Фемистоклу: