— А, Родя? Давай со мной. Лёвка картину гонит… больной… а у меня-то инсульт был, это тебе не инфаркт… мозги дороже…
И чего он распелся, чего разгулялся?! Делать было нечего, я чокнулся с Сергеем Васильевичем.
Зазвенел телефон. Никонов снял трубку.
— Слушаю. А, ты? — Никонов глянул на Хрустова, потом на меня. — Да ничего, так, по душам… А где вы? Понял, базара нет. — Положив трубку, Сергей Васильевич пояснил Хрустову. — Посиди тут покуда… и ты, Родион… у нас дельце минут на пять… насчет полета в тайгу…
— В какую тайгу?! — кажется, только сейчас до Льва Николаевича дошло, что разговоры про то, чтобы выбраться на природу, вполне серьезны. — С ума сошли! Пир во время чумы! Тут такое может случиться…
— Хуже, чем случалось, уже никогда не случится! — бросил Никонов и глянул на меня. — Сейчас придем.
Оставшись с Хрустовым, мы долго молчали. Я вспомнил, что до сих пор не дал знать домой, что добрался, что жив-здоров.
— Как ты думаешь, могу отсюда позвонить? — спросил я у Льва Николаевича. — Не рассердится Туровский?
Хрустов вяло махнул рукой. Он думал о своем.
Я набрал код своего города, номер домашнего телефона и услышал голос жены.
— Наконец-то! Вы там запили, что ли?
— Перестань, — упрекнул я Аню. — Тебе не идет такой тон. Ты же не Елена! Мы здесь о жизни говорим, прилетел Сергей Никонов. Все хорошо. День-два — и я дома…
Положив трубку, я увидел — на меня напряженно смотрит Хрустов.
— А Елене Николаевне ты можешь позвонить?
— Что, худо? — я испугался за него. Он был бледен, часто дышал.
— Нет. — Он сжал кулаки. — Позвони. Она многих лечит.
Елена оказалась дома. Услышав от меня, что я в Саянах, сама попросила немедленно передать трубку Хрустову.
Какое-то время он понуро слушал ее поучения (до меня доносились лишь невнятные, веселые вскрики ее), а потом все же перебил:
— Простите… Елена Николаевна… а у вас… у вас священники лечатся? Ну, чтобы солидный… архиерей… Что?! Где?! Так это же рядом. — И пояснил мне. — В Минусинске… — И в трубку. — Понимаете… поймите… есть тут одна пара молодых людей… нет, не геи, тьфу… парень и девушка, легкомысленно зашли в церковь и обвенчались… а сейчас… Слушаю. — И по мере того, как он слушал врача, лицо его меркло. — Извините.
Хрустов положил трубку. Я понял, что моя свояченица четко объяснила ему всю нелепость и невозможность затеи развенчать молодоженов. Причем, я думаю, она сразу сообразила, какие именно эти молодые люди. Во всяком случае, кто таков жених.
— Она сама верующая… — растерянно пробормотал Лев Николаевич. — Не думал, с ее-то характером…
И мы снова замолчали. О чем-нибудь поспрашивать его? Я не решился.
Включил телевизор. Выступали юмористы, нарочито гундосо о чем-то говорящие люди.
— Выключи!.. — прорычал Хрустов и закрыл лицо руками.
Прошло, наверное, не меньше получаса, пока, наконец, троица начальников — краснолицых, довольно злых на вид — вернулась в «монплезир».
— Поехали. Спать хочу, не могу, — пробурчал Никонов.
— Верно, утро вечера мудреней, — изрек Ищук. — Да и в тайге без лишних ушей легче говорить.
— А здесь какие уши?! — пожал плечами Туровский.
К счастью, они не покосились ни на меня, ни на Хрустова. Да и какие мы им соперники в их прожектах…
Над Вирой дождь еще сыпался, теплый и редкий. Молнии продолжали сверкать, но далеко, в северной стороне, громы катились долгие и глухие…
Ищук уехал на своей машине, Туровский в джипе отвез нас троих — Хрустова, Никонова и меня — на гору, к дому, где живет Хрустов.
— Ну? — спросил он, пожимая руку Никонову. — Понял?
— Да, фрукт еще тот, — отвечал хмуро Никонов. — Но и ты ведешь себя… Ладно, до завтра, Валера!
Мы поднялись в квартиру. Татьяна Викторовна и Галина Ивановна встретили нас упреками:
— Что же так долго? Голодненькие, небось! Давайте к столу…
Какая еда?! Мы отказались от ужина — с ног валила усталость — и через какое-то время уже покоились в своих постелях.
Но я долго не мог уснуть. Я прикидывал так и этак, гадал, о чем же столь сурово могли поговорить в кабинете главного инженера Туровский, Ищук и Никонов. Завтра, наверное, выяснится. И почему-то без Хрустова они беседовали. Может быть, поберегли его нервы, а может быть, опасаются его… Черт побери! Ведь именно он завтра поведет грандиозную демонстрацию бывших строителей ГЭС к плотине…
18Когда я проснулся (я спал на диванчике в большой комнате), желтый косой свет залил пространство передо мной, срезая спинки стульев, а на кухне — я услышал — разговаривают Хрустовы.
— Дождя нет… пойду в пиджаке…
— Надень плащ. С утра холодно.
— Что я буду, как Штирлиц?!
Схватив одежду, я прошмыгнул в ванную, быстро умылся, там же оделся и выскочил к тому времени, когда Хрустов уже обувал ботинки в дверях.
— Я с тобой! — попросился я.
— Если не боишься милиции… — проворчал он, и мы вместе вышли на улицу.
Никаких народных колонн еще не было — стояли поврозь кучки людей, кто-то держал над собой красный флажок, кое у кого под мышкой ерзали свернутые плакатики. К Хрустову подошел грузный старик в вязаном жилете, в старых сизых варенках. Я вспомнил его — это Алексей Варавва. Он протянул Льву Николаевичу радиорупор и кивнул мне:
— Приехал? — Цепкая у деда память.
Дул ветер с Саян, тучи жидкие и длинные ползли в сторону степей. Погода не должна помешать митингу. К двум лидерам подбежал остроносый паренек в тельняшке и пятнистых штанах:
— Дядь Лёв, дядь Леш… у меня ракетница, поторопить народ?
Хрустов глянул на старые наручные часики:
— Подождем. До восьми еще пятнадцать минут.
— Думаешь, за час управимся? — спросил Варавва. — Надо управиться, чтобы не обвинили, что срываем рабочий день господам из дирекции. Или устроим живой коридор?
— Термидор… — проворчал Хрустов. — Будем в упор на них смотреть, пусть идут.
Снизу, со стороны старых двухэтажных панельных домов и бараков, показалась толпа человек сорок. Это были пожилые люди, старики и старухи. Они несли транспаранты:
«ВЕРНИТЕ НАМ НАШУ ГЭС!»
«ГДЕ ОБЕЩАННЫЕ ЛЬГОТЫ?»
«ЧУБАЙС, НЕ ХОЧЕШЬ ЛИ АЙС-ВАЙС?»
Подкатила и неподалеку остановилась серенькая «четверка», из нее вылез усатый директор САРАЗа. Ишь, на скромной машине приехал, психолог.
Он подошел к нам, картинно обнял Хрустова. Тот стоял, выпрямясь, не понимая, чем обязан такому вниманию.
Ищук поздоровался крепко за руку с Вараввой, со мной и с пареньком.
— Молодцы. Свои права надо завоевывать. — И поправил ворот рубаки под пиджаком, как бы нечаянно выставив серебряный крестик над волосатой грудью.
«Интересно, — подумал я. — А чего ему-то здесь надо?»
Небо на мгновение очистилось, засверкало как синий лед. Хрустов включил радиорупор и поднес к губам:
— Внимание!.. — Эхо шарахнулось от домов к домам. — Внимание! Строимся… идем вниз к дирекции.
Народ слушался. Но не получалось сегодня грандиозной колонны, всего набралось сотни полторы людей. Но и этого немало на свежем сквозняке, да и без особой, я думаю, надежды, что эти манифестации что-то могут дать страждущим…
Неожиданно подрулили на черном джипе телевизионщики из Москвы и Никонов с ними (он уже встал? Он уже где-то побывал?!). Парни включили свои телекамеры, Сергей Васильевич подозвал к себе жестом нескольких признавших его стариков — и вот они обнимаются, и вот уже все хохочут, аж до слез, а Никонов продолжает травить анекдоты или рассказы из своей жизни…
Хрустов побледнел от негодования. Он рявкнул в радиорупор:
— Сергей Васильевич!.. у нас серьезный день, а ты!..
Но тот уже сам шагал к Хрустову.
— Да, йотыть, понимаю, базара нет… Только так скажу: если собрались по серьезному делу, не умирать же заранее! Еще, может, отвоюете кое-что! — Он с размаху, как хозяин этих мест, шлепнул ладонью по ладони Ищука.
«Интересно, — подумалось мне. — Как-то странно они ведут себя сегодня, что Ищук, что Никонов».
— А вы снимайте! — крикнул Сергей Васильевич подступившим к голове колонны журналистам. — Вот, Льва Хрустова снимайте… Алексея Варавву… Ба, а это кто?!
Подъехала еще одна машина, белая «Волга», из нее еле выполз толстяк с гуцульскими усами. Глядя насупленно в землю, слегка косолапя, он приблизился к нам. Он был в широком чиновничьем черном костюме, при галстуке темнокрасного цвета, за ним следом шагал, я полагаю, охранник, рослый бритый наголо парень в темных очках, тоже в костюме.
— Валеваха! — закричал Никонов, раскидывая руки. — Андрей, дорогой!
— Для тебя дорогой, для кого говно на вилах… — проворчал мэр Виры, сверкнув злыми коричневыми глазками на Хрустова. И подставив мясистую розовую щеку губам Никонова, продолжал, обращаясь к бузотерам. — Я вам давал разрешение на общественную акцию? Вы очень хотите большого шума? Вот, тут и телевидение… давайте, давайте! У нас теперь кто нарушает закон, в героях ходят! В Страсбург пишут!
Хрустов, сопя, поднес к губам радиорупор и направил его на Валеваху.
— Знаешь, что? А пошел ты… — Но рупор мигом был выхвачен из его рук Ищуком.
— Ничего не было, ничего и не будет, — сказал, смеясь, усатый, как Валеваха же, директор САРАЗа. — Мы два хохла, договоримся. — И передал рупор Никонову.
Хрустов обернулся к народу, махнул рукой.
— Пошли-и!.. — И двинулся вперед, и нестройная колонна последовала за ним.
Я обратил внимание, что по сигналу Никонова телевизионщики отключили камеры и побрели к машине, закуривая, перебрасываясь шутливыми фразами.
— Ты пожалеешь! — рявкнул Валеваха и достал сотовый телефон.
— Перестань, Андрей! — попытался его умиротворить Никонов. — Пошумят да разойдутся. Видишь, я и журналистов отправил…
— При чем тут журналисты?! Сергей Васильевич, это не шуточки! Люди в окнах видят: Хрустов плюет на закон, выводит народ против власти. Значит, что думают люди в окнах? Что в Вире власти нет. Что в Вире анархия. А меня, между прочим, народ избирал…
Я не слышал, что далее говорил Валеваха и вызвал ли он милицию, я пробежал вперед. Где-то в стороне через радиодинамик грянула песня «Вставай страна огромная», там тоже стояли люди, с портретом Сталина на палке и красными флагами. Видимо, коммунисты. Они присоединились к колонне.
Никонов хмуро смотрел вокруг. Ищук между тем был весел. Он что-то насвистывал, как мальчишка, он явно радовался выступлению людей. А чего ему не радоваться? Не на его же заводе бузят?..
Мы спустились на берег Зинтата и, наконец, сгрудились перед зданием дирекции с алюминиевыми полосами между окон. И увидели, что вход перекрыт крашеными в зеленое металлическим перильцами, слева, в тени, замерли три синих милицейских машины, в них сидят люди. Через открытую дверцу одного из «уазиков» видно — у парней в руках поблескивают наручники, поматываются резиновые дубинки.
— Товарищи! — выйдя вперед и обернувшись к людям, крикнул сорванным голосом Хрустов. Подбежал, вырвал у Никонова мегафон и снова рявкнул во всю силу, но усилитель звука не работал. — Что за черт! Уже испортили враги… Обойдусь! — И с надсадой. — Товарищи! Мы с вами строили нашу плотину… нам обещали…
Никонов зашептал мне и Ищуку:
— Не портил я эту хреновину… видно, батарейки сели…
— Это не важно, — хмыкнул Ищук. — Главное — и тут Валеваха прав — несанкционированный митинг. Или арестуют Льва Николаевича, или штраф влепят… ну, на штраф мы деньги найдем, верно? — Ищук продолжал улыбаться.
Хрустов закончил, на его место встал Варавва.
— Где, где самозванцы?! — возопил он. — Почему не выходит Туровский?! Он же с нами строил… продался москвичам?! Ну, тут уж, понятно, не тридцать сребреников… тут побольше… но посмотреть в глаза бывшим своим товарищам по бригаде обязан?!
Из дверей дирекции появился человек. Но это был не Туровский. Какой-то белобрысый худой старикан.
— Кто это?! — спросил я у Сергея Васильевича.
— Да тезка мой, Серега Помешалов, он раньше в штабе с Валеркой работал. Трус до мозга костей. А где же сам Валера? Вчера твердо обещал быть.
И словно отвечая на вопрос Никонова, а также на немой вопрос толпы, заместитель директора Помешалов тихим покаянным голосом объявил, что директор ночью улетел в Москву, его срочно вызвали.
— Вот сволочь!.. — сплюнул Варавва. А Хрустов швырнул радиорупор в сторону, на газон с цветами.
— Надо же! — поразился Никонов. — Улетел. И слова не сказал, Утконос!
Ищук рассмеялся.
— Коварный человек. А как же тайга? — Задумался, достал сигаретку. — Полетел властям доложить. Напрасно. От этого акции только упадут в цене. Как думаете, Сергей Васильевич?
Никонов не ответил, он изумленно, открыв рот, смотрел вперед.
— Откуда ты, дедушка? Братеники, это же Семикобыла!
И в самом деле, возле Помешалова появился, опираясь на трость, согбенный, но еще крупный старик с большим мятым лицом, он сиплым голосом что-то произносил. Я вслушался.
— Вы правильно делаете, мои земляки. Это наш труд… это ваша молодость… я целиком на вашей, вашей стороне…
— Молодец, Григорий Иванович! — крикнул ему Хрустов. — Хоть ты и коммуняка, правильно говоришь!
Но в эту минуту из двух машин выбежали семь или восемь милиционеров, схватили под руки Хрустова и Варавву, мигом сунули их на задние сиденья, и через мгновение этих машин уже не было — укатили, распугивая людей сиреной. А перед толпой появился Валеваха и гаркнул:
— Немедленно разойтись! За три минуту не разойдетесь — в вас будут направлены брандспойты, а воды в Зинтате много, сами знаете… Закон есть закон. Если бы Левка пришел ко мне, попросил по-человечески, я бы разрешил митинг, а он считает: он тут главный, а я не легитимный… А он, стало быть, легитимный.
Я зашептал Никонову и Ищуку:
— Что же теперь будет? Может, в Москву на НТВ позвонить?
— Позвоним, позвоним, — пробормотал Ищук.
Мы подождали, пока Никонов пообнимается с Семикобылой. А когда вместе поднялись в гору и целой делегацией — Никонов, Ищук, я и беззубый дед с портретом Сталина — прошли в отделение милиции, нас встретил дежурный, молодой парень с трубкой, прямо-таки Шерлок Холмс. Он вынул трубку изо рта и с улыбкой доложил, что Хрустова и Варавву по распоряжению Валевахи отпустили домой. Что Хрустов упирался, не хотел уходить, звал майора. А майор сейчас в Саракане. И что сейчас лидеры, должно быть, уже дома.
Так закончилась несанкционированная демонстрация, организованная Львом Николаевичем.
19Весь день Хрустов не выходил из спальни. Как доложила Галина Ивановна шепотом, конфузливо улыбаясь: он плакал. Она носила ему обед — не стал есть…
— Да ну!.. — громко восклицал, сидя за столом, Сергей Васильевич. — Всё путём, Левка! Главное, ты сделал втык Валерке. Пусть побольше считается с интересами народа.
«Интересно, — подумал я. — Теперь он как бы на стороне Хрустова. Что-то произошло между ним и Туровским? Когда? Или он с Ищуком нашел общий язык? Приглядеться бы попристальней к Тарасу Федоровичу. Теперь уж когда в тайгу полетим. Если полетим. Если меня возьмут».
— Вот я, например, у себя на ГЭС, — продолжал Никонов, пригубив рюмку водки и перекрестив пальцем оба своих ордена на груди. — Я оплачиваю счета по электричеству своим рабочим. А когда ГЭС запустим, они все у меня, кто работал, будут бесплатно пользоваться электричеством.
— Здорово, — откликнулась Галина Ивановна.
— А как же, — хмыкнула жена Никонова. — Сережа понимает.
Хрустов не откликался.
Раздался звонок в дверь.
— Наверно, Туровский, — прошептала Галина Ивановна и встала. Но на пороге появился Илья.
Он приехал один, без невесты. Пробурчал, склонясь, переобуваясь в домашние тапочки, что Инночке после вчерашнего перелета не здоровится, что, кстати, Туровский звонил из Москвы, прилетает завтра утром. И что если погода будет хорошая, можно будет выбраться на вертолете в тайгу.
— Только Инну я туда не возьму, — пророкотал садясь за стол Илья. — Девушка боится вертолетов, они падают.
— Тогда и тебе там делать нечего, малыш, — улыбнулся Никонов. — Какая же это свадьба.
— Да ну, еще медведь выйдет… или зэк какой… — поддержала мужа Татьяна Викторовна.
— Мы здесь подготовим застолье, — сказал Илья. — Снимем кафе «Кантегир». Я договорюсь. Я поехал?
— А обед? — ахнула мать. — Борщ сварила.
— Мы уже пообедали. — И густым шепотом сын спросил. — Папа переживает?
Никонов изобразил руками что-то вроде волн в воздухе. Дескать, отдыхает, все будет славно.
— Посиди, посиди с нами, — попросил он Илью. — Как жизнь-то? Чего уж тигр так горячится. Это же не прихоть Валеры. Так по всей стране получилось.
Илья посмотрел на мать. Та быстро улыбнулась.
— Что я могу сказать, дядя Леша? Я еще пацаном работал в геодезической экспедиции, мне было наплевать на приватизацию. Это девяносто второй, папа?
Отец не ответил. Мать, во все глаза глядя на красавца-сына, кивнула.
— Обсуждалось два варианта. Была у стариков идея выкупить ГЭС — продать все коттеджи, машины, золотые колечки и выкупить. Это папа предложил. Смешная, конечно, идея, хотя народу тысячи… только вот как оценивать «маму», тогда никто не знал. Варавва и сгорел на этой неудаче! Он все продал, а когда понял, что ни к чему его крохи, выкупить обратно не смог… построился заново и сердце надорвал… ладно еще, сестра ему из Минусинска корову подарила… Тем временем было создано открытое акционерное общество, акции поделили между собой всякие наши начальники, прежний директор, его замы… Один из них застрелился, у него, сказывали, было на два миллиона долларов этих бумаг. Может, прижали, семье стали угрожать… Но тогда и рядовые работники кое-что получили, просто люди с ГЭС, не инженеры даже, купили машины… даже те, кто успел всего год отработать…