Она дрожала, смотрела с бессильной ненавистью.
— Ну и чё? — поинтересовался Мрак. — Есть хочешь?
Она зябко вздрагивала. Мрак подумал, содрал с ложа покрывало, укутал её плечи. Она сделала попытку освободиться, но смирилась, даже натянула теплую ворсистую ткань потуже.
— Может, — предложил Мрак, — выпьешь чего-нибудь? Здесь хорошее вино, как я заметил, подают. И кормят неплохо.
Она вздрогнула, в больших красивых глазах блеснула ненависть.
— Как, вы изволили заметить? А до этого замечали только свои звёзды.
— Что делать, — ответил Мрак добродушно, — люблю звёзды... Поверишь ли, сколько на них смотрю, ни одна ещё с ножом не кинулась! Не укусила, не лягнула, не боднула... даже не обругала. А вот люди, увы, порождение крокодилов.
Крокодилы — это такие большие ящерицы. Во-о-о-т такие!.. Нет, есть даже длиннее. А кусаются, как...
Он принес кувшин, налил в два кубка вина, один сунул ей в руки. Она затравленно смотрела, как он наливает, словно хотела заметить, когда же он бросит туда яд, но кубок приняла, даже отхлебнула.
Мрак сел напротив. Выпил залпом, налил себе ещё, отхлебнул половину. Женщина наблюдала за ним с явным недоумением. Мрак вытер рот тыльной стороной ладони, сыто икнул, сказал спокойно:
— Эх, звёзды... Мдя, это — весчь!.. Смотрю на них, и душа взвеселяется... Ладно, напомни мне, красавица, где я тебе дорогу перешёл. А то, панимашь, из-за этих прекрасных звёзд не замечаю всяких серых мелочей жизни...
Он уставился в её красивое лицо коричневыми глазами. Она поёжилась, он заметил, как её глаза окинули быстрым взглядом свои руки и ноги, и даже бросила быстрый взгляд на стену в поисках зеркала, в самом ли деле она такая уж серая мелочь жизни.
— Вы, Ваше Величество, — произнесла она голоском чистым, как ручеёк, но полным яда от берега и до берега, — не помните уже, что я через две недели должна взойти на ваше ложе?
Он оглянулся на ложе. До него рукой подать, но он чувствовал, что легче ледник встащить на его ложе, чем эту женщину.
— Через две недели? — переспросил он. — А ты чё... недовольна, что не щас? Хочешь меня принудить прямо щас?.. Да не кидайси, это я так шутю, шуток не разумеешь, женщина... Если я тебе не ндравлюсь, что обидно, конешно, я из себя весь такой... ну, такой замечательный, а ты нос воротишь, то просто не всходи на это ложе. Оно в самом деле высоковато, а во сне свалишься, костей не соберешь... Правда, ковёр мягкий.
Она смотрела злыми глазами, напомнила ядовито:
— А вы забыли про договор? Он промычал, с силой потер лоб:
— Договор, договор... Что-то я мелочи забывать стал... Звёздное небо такое большое, панимашь, огромное даже, а все, окромя него, такое мелкое... Ты говоришь договор? Так тцар я или не тцар?.. Если я могу порвать какой-то договор, то я его рву. Или я обязан жениться, как порядочный... гм...
Он перевел взгляд на её живот. Она вспыхнула, на щеках выступили красные пятна.
— Да я лучше из башни брошусь!.. Да я лучше утону!.. Да я зарежусь, если ко мне только протянутся ваши руки!..
Он вытянул перед собой руки, сжал и разжал кулаки. Сейчас, обнажённые до плеч, покрытые сильным солнечным загаром, с белыми шрамиками, они выглядели как потемневшие стволы деревьев со снятой корой. Только при каждом шевелении пальцев под кожей прокатывались бугры мускулов.
— Гм, — сказал он озадаченно, — что в этих руках не так? Но ты меня успокоила, хоть и с ножом. Значит, между нами ничо не было? Фу, от души отлегло. А я уж испугался, как бы, в самом деле, жениться не пришлось. Ну, если между нами ничего не было... точно не было?.. то неча тебе тревожиться. Но и ты ко мне ничего не имей, ладно?
Она смотрела на него из глубин кресла, как затравленный зверёк. Глаза блестели, ещё чуть, и оскалит зубы. Но взгляд то и дело перепрыгивал на его обнаженные руки, в глазах росло удивление.
— Я-то не имею, — почти прошипела она. — Но отец мой уже с месяц как готовится!
— Так не ему же всходить на мое ложе, — хмыкнул Мрак. — Скажи, пусть не готовится. Мне и без него тесно...
На ложе зашевелилось. Жаба перевернулась на брюхо, приподнялась на всех четырёх и смотрела на красавицу хмуро, оценивающе.
— Или, — продолжил Мрак рассудительно, — если тебе так невтерпеж замуж... то пусть твой батя готовится, а ты дуй за другого. Если хочешь, я могу замолвить за тебя словцо. Порекомендую.
Она снова вспыхнула, Мрак с раскаянием подумал, что не умеет он вести такие гладкие и умные речи, как Олег, не умеет разговаривать с женщинами, как Таргитай. Что ни брякнет, всё не так толкуют, словно он мудрец какой, в каждом слове которого семь смыслов и пять иносказаний.
— Принцесса Фрига не нуждается в чьих-либо рекомендациях, — ответила она с достоинством. — Если вы сумеете повторить это и завтра... на трезвую голову, в присутствии придворных, то обо мне вы больше не услышите.
— Ловлю на слове, — ответил он, и она с негодованием уловила в голосе тцара облегчение. — Завтра я объявлю в присутствии придворных...
Жаба требовательно застрекотала. Мрак не обращал на неё внимания, она соскочила на пол, в два прыжка преодолела расстояние и начала карабкаться к нему на колени. Женщина с ужасом наблюдала, как это маленькое страшилище упорно лезет, вытягивает короткую шею, цепляется передними лапками, отталкивается задними, но лапки скользят...
Наконец, Фрига носком изящной туфли брезгливо подпихнула жабу под толстый зад, и та с облегчением взобралась на колени старшего друга. Мрак прижал её широкой ладонью, она попыталась встать и облизать его лицо, но он придавил сильнее, и она распласталась на его тёплых надёжных коленях, глядя на женщину выпуклыми глазами.
Она содрогнулась.
— У вас и вкусы... То звёзды, то жабы...
Он сказал:
— Как видите, в моей жизни нет места для таких женщин.
Она поднялась, глаза её смотрели требовательно.
— Утром, в самом деле... подтвердите?
— Клянусь самым дорогим, — ответил Мрак, — что у меня есть. Вот этой жабой.
Женщина сделала шаг в пространство, оглянулась на Мрака, побледнела. Не хочет, понял он, выдать тайный ход. Она была уверена, что зарежет его и уйдет незамеченной.
Он кивнул на двери:
— Лучше сюда. Здесь ни паутины, ни костей под ногами. За дверью загремело, когда он только взялся за ручку, а когда распахнул её, двое здоровяков уже с мечами наголо стояли навытяжку и преданно ели его глазами.
Мрак приложил палец к губам, из-за его спины потихоньку выскользнула Фрига и быстро-быстро дошла через зал. Стражи провожали её заинтересованными взглядами. Молодая женщина в смятении забыла сбросить с плеч покрывало с Тцарского ложа.
По ту сторону двери его спальни звуки медленно затихали, словно море отступало от берега. Сперва ушли придворные, перестали суетиться челядины, что готовят на утро свежее белье, чистят ковры, протирают мебель.
Он вслушивался, а когда убедился, что и за дверью основная часть стражей не то уснула, не то отлучилась в соседний зал, а двое самых стойких играют в кости, на цыпочках подкрался к двери, сунул в петли уже проверенную ножку кресла. Тихо, снизу запахи просачиваются спокойные, толстые, не смятые внезапными завихрениями воздуха, что значит, все окна закрыты ставнями.
Жаба, пригретая на коленях, уже снова раскинула во сне крохотные лапки на той же подушке. Он ударился о мраморный пол, лишь чуть прикрытый ковром, голова закружилась от обилия запахов, от грохота, шума, крика, далёких голосов, конского ржания, скрипа удалённых лестниц... Ему почудилось, что небо и земля пару раз поменялись местами, но это в голове лишь менялось человечье на волчье. Все стало в сотни раз ярче, чётче, богаче, а запахи сразу выдали такие картины, которые глаза никогда-никогда...
По струйке из-под двери теперь он видел весь большой зал, видел все места, где сидят или стоят люди, где украдкой сплёвывают в углы, видел всё пространство, и даже слабо, фрагментами, видел следующий зал, из которого точно так же просачиваются запахи из других помещений и даже со двора.
Он поднялся, головокружение уже прошло, а всё тело переполняла сильная свирепая мощь. Он успел подумать, что не потому ли в его далёкой деревне мужчины нередко не возвращались в людскую личину, что в теле зверя всегда молод и силён, а человек — это слабость, тревоги, сомнения, страхи, болезни...
Однако перед потайным ходом снова пришлось грянуться оземь, волчьи лапы не в состоянии отодвинуть край ковра и вытащить камень из стены. В другой раз, подумал Мрак хмуро, можно будет плюнуть на все эти потайные ходы и дунуть прямо через ночной дворец... Все спят, а если кто и бродит ночью, то он его легко почует издали, затаится, пропустит или же заранее выберет другую дорогу.
Приближение поверхности он снова ощутил задолго до того, как добрался до выхода. Просачивающиеся запахи, едва заметное тепло прогретой за день земли, даже неслышимые шумы, похожие на движение прорастающей травы, будто корни проламывают землю, разрыхляют, сосут соки, чавкают, булькают...
Приближение поверхности он снова ощутил задолго до того, как добрался до выхода. Просачивающиеся запахи, едва заметное тепло прогретой за день земли, даже неслышимые шумы, похожие на движение прорастающей травы, будто корни проламывают землю, разрыхляют, сосут соки, чавкают, булькают...
Уже в людской личине без боязни отодвинул камень, вышел и тщательно поставил обратно. Сейчас, когда зрение стало иным, звуки притупились в десятки раз, а мир запахов исчез вовсе, ему пришлось постоять пару минут, пока глаза промаргивались, а он заново вслушивался и всматривался в ночной город.
По тёмному и звёздному небу медленно ползут рваные облака. Ковшик луны ныряет по ним, похожий на маленький кораблик, что борется с тёмными волнами. Крыши блестят, но окна тёмные. Только в дальней, на грани видимости, высокой башне, что над самым горизонтом, багровый свет, видно даже, как метнулась зловещая тёмная тень. Ещё горит свет в верхних окнах башни придворного колдуна, но они плотно закрыты ставнями, пробивается только узкий лучик света между толстыми дубовыми досками. Чего боится колдун, если даже на верхних этажах ставни, которые пробить разве что тараном?
— Ладно, — сказал он негромко, — пойдем знакомиться с городом. С городом, который мне... гм, вверен на две недели.
Страж у ворот ночного рынка озадаченно открыл рот. Мрак посмотрел на его ошалелый вид и сразу представил себе, что тот видит. Вон идут добропорядочные горожане, загулявшие малость, но всё же благопристойные, обычненькие такие человечки, их только по одежде и отличаешь, да и то... гм... одеваются все одинаково, а следом за ними топает настоящее чудовище: обнажённый до пояса дикарь, лохматый, волосы торчат во все стороны, морда зверская, за плечами огромный топор с прямой рукоятью. Могучее тело блестит в мертвенном лунном свете и особенно когда проходит под факелами в стенах, словно отполированная волнами и солнцем гранитная глыба. Зубы белые, острые, смотрит по сторонам с любопытством, дикарь проклятый, чудовище, откуда они только такие берутся...
Мрак поглядывал по сторонам, всё схватывал и всё подмечал, но глазами держал в первую очередь людей с оружием. Он не зря решил идти обнажённым до пояса, в этом случае все прежде всего видят его могучие мышцы, и никому не придёт в голову искать сходство с их тцаром. Да и волосы взлохматил и вздыбил нарочито, это тоже бросается в глаза, а у тцара, если кто видел их под тцарской шапкой, волосы всегда ухоженные, вымытые и умасленные дорогим розовым снадобьем.
Портки маловаты, а башмаки он отыскал в прошлый раз в хламе самые растоптанные, да и то чуть жмут в пальцах. Мелковат народ пошел, мелковат...
Из караульной будочки на крик стража вышел тучный офицер, посмотрел недружелюбно.
— В чём там дело?
Стражник повернулся, с облегчением отчеканил:
— Я грю, что не велено с топором! А оно прёть, будто не понимает...
Офицер спросил Мрака резко:
— Ты понимаешь, о чём речь?
— Понимай, — ответил Мрак. — Я всё понимай, воин. Но в нашем племени мужчина не должен ходит без секир. Позор. Понимай? Но там не дёргайтесь, мне секир... как украшение.
Офицер посмотрел кисло, смерил с головы до ног ревнивым взглядом, откуда они такие здоровенные появляются.
— Ладно, пусть идёт... С такими кулаками топор в самом деле... для украшения только.
Мрак сделал несколько шагов, сам чувствовал, что делает что-то не то, он уже не тот Мрак, который вышел из Леса... Первым «не тем» стал Олег, научившись разным грязным штукам, за что его назвали магом, потом неожиданно поменялся Таргитай, хотя очень не хотел меняться... но жизнь есть жизнь, меняет нас, не спрашивая. А вот теперь он идёт, как и раньше, руки напряжены и чуть врастопырку, чтобы косые мышцы спины были видны всем издали, громадный и страшный, его боятся, пугливо уступают дорогу... но в то же время в чем-то уже другой, сам чувствует, только не понимает.
Начальник стражи насторожился, когда огромный варвар вдруг остановился, потоптался на месте, а потом направился обратно. Стражи напряглись, кто-то суетливо потащил из ножен меч, такой крохотный в сравнении с огромным топором варвара.
— Ты прав, — сказал Мрак начальнику караула. — Зачем мне в городе секир?
Все смотрели, выпучив глаза, как он без всякого принуждения снял через голову широкую кожаную перевязь с этим чудовищным топором. Страж отпрыгнул, когда Мрак поставил секиру с ним рядом.
Начальник караула заверил торопливо, с огромным облегчением:
— С ней ничего не случится! На обратном пути просто загляни сюда, её всякий тебе отдаст.
Страж торопливо поддакнул:
— Чего зазря таскать такую наковальню на спине? Мрак улыбнулся, сам чувствовал, что улыбка получается не та, прежняя, а какая-то неловкая, повернулся и отошёл. Но и когда шёл через городскую площадь, чувствовал, что его провожают недоумевающими взглядами.
Я сам себя не понимаю, признался честно. Я уже не тот, что вышел из Леса...
Но — какой?
Он неспешно брёл по улице, так же неспешно повернул за угол, и... ему почудилось, что он превратился в волка, и только потому ему вот так сразу на голову рухнул этот ливень звуков, гула, накатила волна запахов, ароматов, а перед глазами заблистали не только все цвета, но и те, которых на свете вообще нет и быть не может. Со всех сторон шум, смех, голоса, возмущённые вопли, мычание, ржание, блеянье, «держи вора!», обвинения, хохот и постоянные звучные шлепки, словно рыба-кит бьёт хвостом по воде, но это всего лишь сторговавшиеся лупят друг друга по раскрытым ладоням, заключая сделку и утверждая таким образом цену.
Он ошалело оглядывался, надо выбираться, но куда? Здесь народ сросся в одно непомерное чудо-юдо, которое заполнило все щели, где галдит, спорит, гогочет, плюётся, шумит, тыкает тебе под нос какую-то дрянь, уверяя, что и в Тцарском дворце такой нет, от тебя требуют что-то пощупать, потрогать, даже попробовать, а когда не останавливаешься, хватают за полы...
Мрак сцепил зубы, выбирался из этого водоворота, что пострашнее бури на море, там хоть понимаешь, что творится, а здесь такая пестрота, что уже перед глазами мелькают расписные горшки и яркие шапки даже там, где их нет.
Ничего себе рынок, подумал он ошалело. Или базар! Если так здесь даже ночью, то представляю, что творится в разгар дня. Не бедно здесь живут, не бедно. И не сонный народ, был бы кошель на поясе — уже бы срезали...
На стыке улиц перед высоким каменным домом полыхали два огромных факела. Красные блики метались по освещённому пятну, из распахнутых настежь широких дверей доносится громкая музыка, пьяные крики, вопли. Чуткие уши Мрака уловили даже треск дерева, словно кого-то бьют табуреткой.
Вход непривычно повёл вниз, там в стороны раздвинулось просторное полуподвальное помещение. Мрак окинул быстрым взором пять широких столов, медные светильники в стенах, пылающий очаг под дальней стеной, скривился от тяжёлого воздуха, наполненного гнусными испарениями, словно здесь идёт нескончаемая большая стирка грязного пропотевшего белья. От очага тянет дымом, из кухни ползут серые струи пара, от человеческих тел только слепой не увидит исходящие ароматы пота, смрада.
В низком помещении не больше десятка человек, но гул голосов едва не выдавливает окна: все спорят, доказывают друг другу, орут, кто-то пытается петь, ему плеснули в раскрытую пасть вина, завязывается драка, рядом потный солдат щупает толстую женщину, с другой стороны дюжий кузнец с пятнами копоти на руках уже задрал ей подол, слуги шныряют между столами, разносят вино и еду, собирают плату.
Мрак сел так, как и остальные мужчины: спиной к стене, чтобы глазами сразу хватать тех, кто появится на входе. Столы, что посредине, останутся пустыми до тех пор, пока не заполнится все под стенами. Что делать, подумал он с хмурой усмешкой, все мы — собаки в конуре. Или жабы, что тоже садятся задницей к безопасному месту, а мордой к входу.
К нему повернулся один, не разобравшись, что его собутыльник уже ушел, а на его месте появился вот этот лохматый, спросил:
— Вот скажи, Ирник, правда же, что наши куявские сапоги лучше, чем ваши из Барбуса?
— Как это, — удивился Мрак, — чьи сапоги лучше? Конечно же, ваши. Я как-то одного куявца с башни сбросил, так он в лепешку, а сапоги всё равно как новенькие!
Рядом с ним место сразу опустело, но даже от соседнего стола на него теперь поглядывали пугливо и враждебно.
Говорили, как понял Мрак, о морских пиратах, о товарах из соседней Артании, о мятеже конта Сметеля, о нашествии саранчи со стороны Славии, которую местный колдун одним словом превратил в бабочек. За это владетель тех земель одарил колдуна мешком золота, тот, довольный, взял всю семью и уехал куда-то поближе к морю, а бабочки тем временем наплодили гусениц, что выросли и сожрали втрое больше, чем съела бы саранча.
Он даже вычленил взглядом мужиков, что явно живут неподалеку, а сюда зашли просто выпить по кружечке пива. Значит, хорошо в этом тцарстве живут. Не бедно. В других местах в корчму заходят только проезжие торговцы, скотоводы, путешественники, вестники князей и правителей, за которых платит держава...