Ведьмин век - Дяченко Марина и Сергей 11 стр.


— Передам.

— Им нравится в Однице? Все-таки море?

— Наверное, нравится.

— До свидания. Я полетел.

— Счастливой дороги… Клав.

Потом, вспоминая и анализируя, он так и не смог понять, с каким выражением она на него смотрела. Как на палача? Да ну, вряд ли, это с его стороны совершенно неуместная мнительность… Как на героя?..

Такой же взгляд он запомнил когда-то в глазах ее дочери. Девчонке было лет пять, мама уезжала в командировку — надолго, и девчонка смотрела устало и безнадежно, недетским взглядом, будто повторяя про себя: ну что я могу поделать против судьбы…

Мама уезжала в командировку, которая называлась «месяц с дядей Клавом на безлюдной турбазе». Ну что мы все можем поделать против судьбы…

Машина выкатила на площадь Победного Штурма, и Клавдий с удовольствием отметил, что отвлекся от запрещенных мыслей. Несколько часов сна — и он будет готов копать дальше. Почему-то он уверен, ведьмы с глубоким «колодцем» плодятся не только в Рянке и не только в Однице… Но — потом. Все потом.

Телохранитель заглянул в подъезд, вернулся и почтительно встал за плечом — ожидая, пока Великий Инквизитор закончит разглядывать клумбу с ирисами и поднимется наверх. Клавдий вяло махнул рукой:

— Иди, Сали… Пока…

На лестнице было холодно и влажно. Клавдий поднялся до половины пролета — и только теперь почуял близкое присутствие ведьмы.

(Дюнка. Апрель)

Он приносил ей хлеб, кефир, запакованные обеды из студенческой столовой; кажется, она ничего не ела. Она разламывала булку и разливала кефир по нескольким стаканам — однако то была лишь иллюзия трапезы; Клав безропотно мыл посуду и приносил новую порцию. Он принял правила игры, более того — он пытался в них поверить.

Он почти полностью забросил занятия, отощал и осунулся. Юлек Митец вторую неделю не желал с ним разговаривать, потому что в ответ на какой-то невинный вопрос Клав жестко отбрил его, оскорбительно и совершенно без причины; еще более обидным оказался для Юлека тот факт, что от «бойкота» страдал, похоже, только он сам — Клаву на эти психологические тонкости было глубоко плевать.

Клав жил, отделенный от прочего мира непроницаемой пленкой. В крохотной квартирке на пятнадцатом этаже дома-муравейника его ежесекундно ждала любимая женщина, которая, вроде бы, мертва; днем и ночью отрешенный от мира Клав пытался решить главный вопрос своей жизни: счастье он испытывает или мучение.

Всякий раз, касаясь ее, он делал над собой усилие. Задерживал дыхание, не желая ощущать исходящий от нее запах воды, и с трудом разжимал губы, отвечая на ее поцелуй. Но проходила минута мучительной борьбы — и тело его, повинуясь инстинкту, распознавало в ее прикосновениях настоящую жаждущую плоть. И тогда, отвечая, согреваясь в его тепле, Дюнкино тело утрачивало холод и скованность; кожа ее розовела, наливались цветом губы, и, лаская высокую шею, он чувствовал сбивчивый пульс. Толчки ее крови.

Тогда память почти без труда возвращала теплое лето, и он покаянно шептал «Дюночка, прости» и обнимал ее так, будто хотел задушить.

Вот уже месяц они жили, как муж с женой.

Он продал букинисту десяток своих любимых книжек и купил ей платье и белье, туфли и тапочки, и даже набор косметики; ему казалось, что вещи из человеческого обихода, в небрежном порядке расположившиеся на видных местах в маленькой квартирке, помогут преодолеть слабый налет бреда, который, хочешь не хочешь, все же лежал на их странной игре. Он даже предложил однажды:

— Давай позвоним твоим родителям?

Дюнка долго смотрела, не отрывая глаз. Потом медленно покачала головой, и Клав пожалел о своей глупости.

Ее волосы никак не желали просыхать. Когда Клав обнимал ее, мокрые пряди холодными змейками касались его плеч; он пересчитал деньги, оставшиеся после последнего визита к букинисту, и купил ей мощный пятискоростной фен.

Кажется, она обрадовалась. Он бездумно сидел в облезлой комнатушке и слушал басовитое гудение, доносящееся из ванной; потом к нему добавился плеск воды.

Он постучался, заглянул; Дюнка улыбнулась и направила струю теплого воздуха ему в лицо. Клаву показалось, что он бедуин, ощутивший дыхание раскаленной пустыни.

Ванна была полна; шапка белой пены лезла, будто каша из кастрюли, собираясь перевалиться через край.

— Очень большая пивная кружка, — сказал он Дюнке и обрадовался, когда она засмеялась. — Будешь купаться?

Дюнка покачала головой. Ей не надо купаться, ей хочется высушить волосы…

— Значит, водичка — мне?

Она кивнула, странно довольная. Будто мысль о чисто вымытом Клаве доставила ей немалую радость; он почти обиделся. Не считает же она его грязной свиньей?!

Он ухмыльнулся собственным глупым мыслям. Коснулся теплой — впервые теплой! — Дюнкиной щеки:

— Жди… Я сейчас…

Она вышла, прикрыв за собой дверь.

Клав разделся, в беспорядке побросав вещи на колченогую этажерку. Под тугой пеной было тепло и уютно, даже уютнее, чем он мог себе представить; мгновенно потеряв счет времени, он улегся, устроил затылок на покатом краю старой ванны и прикрыл глаза.

Все вернется. Все уже возвращается; кто знает, сколько жителей этого города годами живут с… ними. С любимыми существами, явившимися из-за грани на их зов? Годами и десятилетиями, кто вправе им помешать? Разве чугайстры… неуместное воспоминание, но разве чугайстры смогут отыскать Дюнку? Никогда…

В глаза Клаву смотрело жерло водопроводного крана. Круглое и черное, будто колодец; вот уже минуту на нем набрякала капля. Росла, подрагивала, ловила тусклый свет плафона… Потом тяжело оторвалась, утонула в пене. Кап…

В тишине ее падение показалось маленькой катастрофой. Отдаленным взрывом; впрочем, нет. Тишины нету, есть сухое потрескивание лопающихся пенных пузырьков, глухое движение воды в лабиринтах труб и еле слышное ворчание… Наверное, Дюнка в комнате продолжает сушить волосы феном…

Клав скосил глаза.

Фен лежал на полочке для шампуней. На той самой, что каким-то чудом удерживалась на двух ржавых шурупах, кренилась, нависая над краем ванны; теперь на ней лежал подарок Клава Дюнке, фен, и тихо ворчал, включенный на минимальную скорость. Не веря себе, Клав проследил путь черного витого провода — тот прочно сидел в розетке.

Как она могла его оставить?! И как он, дурак, мог не заметить включенного фена, он же не самоубийца?.. Или он сошел с ума, и, когда он нырял в пену, никакого фена на полочке не было?..

Давным-давно был какой-то фильм. Смешной и одновременно страшный, они смотрели его вместе с Дюнкой в летнем кинотеатре, где немилосердно кусали комары и вились в потоке света ночные бабочки… Там девушка, которую преследовал убийца, толкнула злодея в ванну и следом швырнула включенную электрическую вещь…

Собственно, фен и швырнула. Редко кто держит в ванной телевизор или настольную лампу. Какой он идиот…

Осторожно, стараясь, чтобы верхушка пенного сугроба не коснулась полочки для шампуней, он взялся руками за скользкий край ванны. В этот момент полочка дрогнула, потому что срок службы двух ржавых шурупов подошел к концу.

Клав замер, ощущая в животе сосущую, томительную пустоту.

Фен, продолжая деловито ворчать, подполз ближе к краю полочки. Белый пластмассовый наконечник потянулся к воде, будто морда изнуренного жаждой животного. Почуяв слабое, но ощутимое дыхание теплого воздуха, пена дрогнула и осела; обнажился пятачок открытой воды, маленькая полынья. Фен медленно, но неудержимо соскальзывал, путь его переходил в падение, и странно, что эта доля секунды длилась для Клава несколько томительных долгих минут.

Ему вспомнились не история его жизни, не мать и не первый поцелуй. Ему вспомнился старый лум, тяжело облокотившийся на кладбищенскую оградку. С больными глазами на умном, хотя и вполне заурядном немолодом лице. Темные ветви старой елки. Все.

Нет!

Никто и никогда не учил его этому жесту. Он выбросил вперед обе руки, отталкивая призрак надвигающейся смерти, и вода в ванне взметнулась волной, будто желая слизнуть падающий фен… или отбросить его прочь.

Непонятно, почему электрическая игрушка на миг приостановила свое падение. Вероятно, зацепилась за что-то тяжелая ребристая рукоятка; Клав уже выпрыгивал, увлекая за собой потоки воды и хлопья пены. Вот под босыми ногами шершавый резиновый коврик, вот мокрая рука хватает за витой шнур…

Он почему-то уверен был, что шнур не поддастся — но вилка вышла из розетки легко и беззвучно, и, увлекаемая слишком сильным рывком, пролетела через всю ванную комнату, ударилась о стену, отскочила и шлепнулась в воду — сразу же вслед за отключенным феном, который все-таки упал.

Клав стоял в остывающей луже. С накренившейся полочки по очереди соскользнули в ванну бутылка шампуня, кисточка для бритья и пузатая мыльница; фен неподвижно лежал на белом дне. Как утопшее чудовище.

Потом спину его лизнул прохладный воздух. Приоткрылась незапертая дверь.

Дюнка стояла на пороге и молчала. Переводила непонимающий взгляд с голого дрожащего парня на ванну в поредевших клочьях пены. И обратно.

— Вот, — Клав неестественно, тонко хохотнул. — А меня чуть не поджарило…

Дюнка молчала. В напряженных глазах ее стояло выражение, которого Клав не понял.

* * *

Ивга очнулась от полусна, когда внизу послышались шаги. Задержав вдох, Ивга вслушивалась в чужое молчаливое присутствие — вошедший постоял рядом с фикусом, а потом отчего-то повернулся и вышел. Она не успела перевести дыхание — когда в подъезд вошли снова, и Ивга ощутила знакомую уже тошноту.

Прижимая к себе сумку, она кинулась наверх. Она рвалась на третий этаж, на четвертый, на чердак — однако после первого же пролета у нее подвернулась нога, и потому пришлось попросту забиться в темный угол. Зная, по крайней мере, что от бронированной черной двери ее разглядеть невозможно.

Присутствие инквизитора сделалось еще тяжелее. Еще ощутимей и жестче; сквозь стук крови в ушах Ивга слышала шаги. Сперва решительные, неторопливые, потом, после паузы — замедленные, будто в раздумье.

— Кто здесь?

Удар. Ивга скорчилась, зажимая рот ладонью. Боль накатила и ушла; сквозь мокрые ресницы она разглядела уходящие вниз ступеньки. А на ступеньках — ноги в темных ботинках. Совершенно сухих, несмотря на дождь.

— А вот не надо было этого делать, Ивга.

Она вдохнула так глубоко, как только могла. Невидимый напор схлынул, оставив только слабую тошноту и озноб.

— Не надо подстерегать за углом. Опасно… Давай, поднимайся.

— Я не хочу на учет, — сказала она, вжимаясь спиной в холодную стену. — Я не хочу в тюрьму. Я не стану там жить, не хочу…

— Ой, Ивга, — в усталом голосе ей померещилось раздражение. — Мне бы твои проблемы.

* * *

Первым делом Клавдий открыл холодильник и тупо уставился в его сытые, пестреющие кастрюльками недра. Есть он не хотел ни капельки, но созерцание еды помогало сосредоточиться и создавало иллюзию деятельности. К тому же человек, возящийся с холодильником, не может казаться страшным. По крайней мере Клавдию так казалось.

Митец-младший был не прав. Невеста его и не думала отсиживаться в объятиях одной из многочисленных, по мнению Назара, подруг. Человек, ночевавший три дня у подруги, не так выглядит. И выражение глаз у него тоже не такое.

— Не время, — сказал он будто бы сам себе. — Вот уж не время неучтенной ведьме слоняться по улицам и ночевать на вокзалах.

Он не видел Ивгу — но сразу ощутил, как она вскинулась. Вообразит, что он читает мысли. Или наводнил город шпионами…

Позавчера он вроде бы ее вспоминал. Ах да, она ведь звонила… И он перезванивал Назару. А Назар…

— Ты долго меня ждала?

Вздох.

— Не знаю… У меня часы стали…

Клавдий вздохнул:

— «Стали мои часы, стали,
Имя мое забудь, стали…
Золотой цветок в мире стали
Пробил час, и часы стали…»

Он бессмысленно повертел в руках упаковку ветчины. Интересно, что же с ней теперь делать… С Ивгой, не с ветчиной. Что с ней делать, особенно в свете собственного вчерашнего приказа…

Он вернулся в гостиную. Девушка стояла у дверей, на свободном от паласа пятачке, не снимая мокрой куртки, не опуская на пол видавшей виды спортивной сумки.

— Со вчерашнего дня, — Клавдий подбросил на ладони упаковку ветчины, — вернее, со вчерашнего вечера, резко усложнилась жизнь всех без исключения ведьм… во всех провинциях. То есть она усложнилась раньше… когда начались самосуды. В одной только Рянке… ну да ладно, это служебные сведения. А Вижна, ленивый город, обходилась пока пикетами… — некоторое время он рассматривал этикетку на упаковке. — Почему на ветчине рисуют улыбающихся свиней? Их что, радует перспектива копчения?

— Не больше… чем ведьм, — через силу отозвалась Ивга. — Скоро в супермаркетах… появятся детские наборы «Сожги ведьму». Охапка дров… и красочная этикетка. С улыбающейся… — ее голос сорвался.

— Раздевайся, — сказал он сухо.

Ее напряженные глаза напряглись еще больше; Клавдий криво усмехнулся:

— Я имел в виду — сними куртку… И кроссовки тоже сними.

Бросив ветчину на диван, он прошел к телевизору. Рассеянно щелкнул пультом.

На информационном канале вещал худенький, смуглый, похожий на птицу обозреватель; он говорил не о ведьмах, и в душе Клавдий был ему благодарен. Мир не состоит из одних только ведьм. Даже когда ведьм очень много…

— Ты звонила Назару? — спросил он, глядя, как место смуглого птицеобразного парня занимает женщина со спортивной стрижкой.

Ивга перевела дыхание:

— Я не пойду не учет. Они… Я не пойду!

Клавдий поднял телефонную трубку.

* * *

До крови закусив губу, Ивга смотрела, как цепкая, с узором вен рука набирает короткий номер. Скрежет падающей решетки; цепи и вонь факелов. «У меня в доме ведьма. Пришлите машину…»

Она поступила так, как от нее того ждали. Она сдалась на милость победителя. Как презрительно улыбнется девчонка в серой вытянутой кофте: ну что? Достукалась? Ты ведь этого хотела, нет? Когда сама, без принуждения шла к нему?

— Да погибнет скверна… — устало бросил в трубку стоящий спиной человек, и Ивга вздрогнула, будто бы смерти желали ей. «Скверна — это я».

Инквизитор долго молчал, слушая голос на том конце провода; Ивга ждала, обмерев, как червяк в жестянке рыболова. «Пришлите машину за ведьмой… в течение десяти минут…»

— Да, — глухо бросил инквизитор. — Делиться впечатлениями будем потом, Глюр. Сначала доведи все это до конца… Через три часа мне понадобится полная сводка. Все, а на эти три часа считай, что я умер…

Трубка легла на рычаг.

— Я не пойду на учет… — сказала Ивга неслышно.

— У тебя хорошая внутренняя защита, — сказал инквизитор, глядя в окно. — Как ты себя чувствуешь?

Ивга с удивлением поняла, что тошноты почти нет. Развеялась, исчезла.

— Хорошая защита, — повторил инквизитор рассеянно. — Ивга, ты хочешь спать?.. Я очень хочу. Очень, Ивга; если я сейчас не посплю хоть два часа, все ведьмы во всех провинциях получат шанс отпраздновать мою кончину…

Он потер глаза. Сперва небрежно, потом с силой, с ожесточением, так, что веки моментально покраснели:

— Я буду спать, Ивга. Пойди на кухню, возьми в холодильнике что понравится и съешь… Можешь тоже поспать, на диване. Только, — он вздохнул, — не делай двух вещей. Не касайся входной двери и не входи ко мне в кабинет. Я сразу проснусь, и, как говорилось в каком-то романе, «это испортит мне нервы». Да, и телефонную трубку не поднимай…

Ивга молчала.

Поразительная нереальность происходящего. Жесткий палас под ногами; носки тоже промокли насквозь, но снимать носки перед Великим Инквизитором как-то… несерьезно. Некрасиво, несолидно…

Закрылась тяжелая дверь кабинета. Щелкнула причудливо изогнутая ручка, Ивга где стояла, там и села на палас.

Дождь за окном лил и лил. На экране телевизора, который так и забыли выключить, мелькал суетливый рекламный ролик.

Ивга посидела, скрестив ноги, слушая, как ноют мышцы. Джинсы отсырели насквозь… Сейчас бы к огню, к камину…

К костру.

Ивга вздрогнула. На экране пылал костер, но камера, видимо, любительская, то и дело дергалась, не давая рассмотреть как следует металлический каркас, вокруг которого металось пламя… Это баскетбольная стойка со щитом. И, кажется, к металлической опоре привязан человек… Сетка на кольце уже сгорела. Кричащие люди, похожие на болельщиков… Немо кричащие, потому что отключен звук. Врывающаяся в кадр пожарная машина, другие люди — в форме… Лениво опускающиеся дубинки… Экран гаснет…

Говорящая голова комментатора. Того самого, смуглого, похожего на птицу, с опасливым сочувствием на тощем лице. Ивга огляделась в поисках пульта. Не нашла, подобралась к телевизору, отыскала кнопку, освобождающую звук.

— …подтвердил также, что данный комплекс мер по своей строгости не имел аналогов в последние двадцать лет, а эффективность его такова, что уже спустя два часа после начала профилактических мероприятий в округе Одница было уничтожено пять особо опасных и задержано девятнадцать стандартных ведьм. Вместе с тем Великий Инквизитор счел своим долгом подчеркнуть, что, работая в тесном контакте с ведомством Общественного Порядка, не допустит дальнейшего распространения самосудов как исключительно вредного для Инквизиции, антигуманного и кощунственного явления…

Ивга сидела на пятках. Слишком близкий экран жег ей глаза.

— …основным направлением по-прежнему остается выявление незарегистрированных ведьм. Приговоры Инквизиции отныне будут выполняться в течение суток, причем значительно расширяется список показаний, по которым ведьма подлежит изоляции либо уничтожению…

Назад Дальше