И сразу понял, что она открыла не на его стук, которого, скорее всего, даже не слышала. По всей видимости, девушка просто куда-то собралась. Черное платье сменил короткий сарафан из голубого хлопка, сквозь который видны были выпирающие бедренные кости. На ногах у нее были белые шлепанцы без задников, в руках – белая с золотом сумка.
– Что вам надо? – Было ясно, что Лиз понятия не имеет, кто он такой. Она производила впечатление безнадежности, как старая сломанная игрушка. – Если вы что-нибудь продаете, – добавила она, – то здесь не тот магазин.
– Сегодня утром я видел в суде вашу мать, – ответил священник. – Она пригласила меня зайти.
Улыбка мисс Криллинг показалась ему приятной – у нее был красивый рот и ровные белые зубы, – но слишком короткой.
– Так то было утром! – был ее ответ.
– Она дома? – Генри беспомощно поглядел на дверь. – Я… э-э-э… какая дверь ее, в какой она квартире?
– Вы что, издеваетесь? Жить с ней в одном доме – и то уже наказание! Только глухой паралитик мог бы жить под ней.
– Я войду, вы не возражаете?
– Да сколько угодно! Она-то сюда точно не выйдет. – Девушка вскинула сумку на правое плечо, отчего тонкая голубая материя у нее на груди туго натянулась. Сам не зная почему, Арчери вдруг вспомнил изысканную женщину в обеденной комнате «Оливы и голубя» – ее кожу, бархатистую, как лепесток, и грациозные движения.
Кожа Элизабет Криллинг была жирной и пористой. В ярком полуденном свете она походила на лимонную корку.
– Ну, давайте, входите, – резко бросила она, отпирая дверь, а потом повернулась и пошла прочь, шлепая пятками и цокая каблуками по тротуару. – Вас она не укусит, – бросила Лиз через плечо. – Меня однажды пробовала – но то было… гм, при смягчающих вину обстоятельствах.
Пастор шагнул в коридор. Из него вели три двери, но все они были закрыты. Кашлянув, он неуверенно позвал:
– Миссис Криллинг?
Внутри было душно и тихо. Помешкав, гость толкнул ближайшую к нему дверь. За ней оказалась спальня, разделенная тонкой дощатой перегородкой. Раньше он гадал, как они тут живут, но теперь ему все стало ясно. Встречаются в той комнате, что посередине – она общая. Постучав во вторую дверь, Генри толкнул ее внутрь.
Несмотря на распахнутое настежь окно, в комнате было полно дыма: в двух пепельницах на колченогом журнальном столике горой лежали окурки. Все горизонтальные поверхности, включая пол, покрывали газеты и разная дребедень, а их, в свою очередь, покрывала пыль. Когда викарий вошел, голубой волнистый попугайчик в крохотной клетке разразился неистовым чириканьем. Клетка угрожающе качнулась.
На Джозефине Криллинг был розовый нейлоновый халат, судя по крою, предназначенный когда-то для невесты. Однако медовый месяц давно кончился, подумал Арчери, и теперь халат был весь в пятнах, местами разорван и вообще имел отталкивающий вид. Хозяйка квартиры сидела в кресле и смотрела в открытую стеклянную дверь на огороженный клочок земли позади дома. Вряд ли его стоило называть садом, поскольку в нем не росло ничего, кроме огромной, в три фута, крапивы, розово-белого кипрея и ежевики, которая повсюду протянула свои колючие щупальца, унизанные мелкими ягодами, похожими на скопища дрозофил.
– Вы не забыли о моем визите, миссис Криллинг? – спросил пастор.
Лицо, возникшее в ответ на его голос над ручкой кресла, внушило бы трепет кому угодно. Глаза женщины были вытаращены так, что темный зрачок со всех сторон окружало белое. Каждый мускул ее лица выглядел напряженным, натянутым, сведенным судорогой, свидетельствуя о какой-то упорной внутренней борьбе. Седые волосы с челкой, расчесанные на пробор, как у девочки-подростка, прикрывали выпирающие углы скул.
– Кто вы? – Она с трудом поднялась и, держась за подлокотник, медленно повернулась к вошедшему. Треугольный вырез в верхней части халата открывал бугристый ландшафт из ребер и грудных позвонков, похожий на древнее ложе давно пересохшей реки.
– Мы встречались в суде сегодня утром. Вы мне писали, – напомнил ей викарий.
Затем он умолк. Джозефина подошла к нему так близко, что ее лицо оказалось в считаных дюймах от его лица, и, похоже, стала внимательно его рассматривать. Потом, отступив на шаг, она разразилась громким щебечущим смехом, которому тут же принялся вторить попугай.
– Миссис Криллинг, вы хорошо себя чувствуете? Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил Генри.
Хозяйка схватилась рукой за горло, и ее смех тут же потонул в нарастающем сипе.
– Таблетки… астма… – еле выдавила она. Потрясенный и озадаченный, он все же повернулся к захламленной каминной полке за своей спиной и принялся шарить на ней в поисках таблеток. – Дайте мне мои таблетки и… катитесь отсюда!
– Прошу меня простить, если я вас чем-то расстроил, – пробормотал гость.
Даже не пытаясь достать таблетку, Криллинг прижала пузырек к своей бурно дышащей груди. От движения таблетки в нем загромыхали, и птичка, распластав крылышки, забилась о прутья клетки и залилась самозабвенной песней то ли восторга, то ли боли.
– Где моя детка? – поинтересовалась Джозефина.
«О ком это она, об Элизабет? Наверное, о ней», – решил священник.
– Она только что вышла, я встретил ее на крыльце, – сказал он вслух. – Миссис Криллинг, вам дать воды? Может быть, сделать чаю?
– Чаю? На кой он мне? Она тоже все твердила мне про чай сегодня утром, та, из полиции. Пойдемте да пойдемте пить чай, миссис Криллинг… – Тут хозяйку сотряс жуткий спазм, и она рухнула в кресло, изо всех сил пытаясь вздохнуть. – Вы… моя детка… Я думала, вы мне друг… А-а-ах!
Тут Арчери стало по-настоящему страшно. Бросившись в кухню, он плеснул воды в первую попавшуюся чашку. Подоконник загромождали пустые аптечные пузырьки, среди них валялся грязный шприц для подкожных инъекций и немытая пипетка. Когда пастор вернулся в комнату, женщина в кресле все так же сипела и дергалась. Он засомневался – может, засунуть ей в рот таблетку или не стоит? На этикетке пузырька с лекарством Генри разглядел надпись: «Миссис Дж. Криллинг. Принимать по две по мере необходимости». Дрожащими руками он вытряхнул себе на ладонь две таблетки, а свободной рукой подхватил женщину и всунул их ей в рот, после чего с трудом подавил дрожь отвращения, когда она начала пить, захлебываясь и кашляя.
– Грязный… паскудный, – умудрялась бормотать она при этом. Генри не то бросил, не то уронил ее в кресло и свел распахнувшиеся полы ее халата, а потом, движимый жалостью и ужасом, опустился рядом с ней на колени.
– Я хочу быть вашим другом, если вы того пожелаете, – тихо сказал он.
Однако его слова произвели эффект, обратный ожидаемому. Джозефина открыла рот и стала изо всех сил тянуть в себя воздух. Сквозь ее распяленные губы стало видно, как трепещет и бьется о верхнее небо выгнутый в мощном усилии язык.
– Мне не друг… враг… полицейская ищейка! Забрать мою детку… Я видела тебя с ними… Я все видела, ты выходил вместе с ними, – забормотала она, и викарий отпрянул назад и поднялся на ноги. После такого жуткого приступа Криллинг казалась ему слабой, как котенок, и поэтому, когда она вдруг завизжала по-девчоночьи пронзительно и звонко, он сначала не поверил своим ушам и от испуга даже прикрыл руками лицо. – …Не позволю забрать ее у меня! Не в тюрьму! Там они все узнают. Она скажет им… девочка моя… ей придется им все сказать! – Она вдруг рванулась, точно ужаленная, подалась вперед и замолотила руками по воздуху. – Они все узнают. Я лучше сама, сама убью ее, своими руками… Слышите?
Стеклянная дверь, выходящая на задний двор, была распахнута настежь. Арчери буквально выпал из нее в залитый солнцем палисад и пошел, раздвигая руками колючую и жалящую стену растений. Бессвязные вопли миссис Криллинг давно уже перешли в поток непристойной брани. В сетчатой изгороди оказалась калитка. Священник отпер ее и, вытирая пот, струившийся по его лбу, с облегчением вступил под тенистые своды подворотни.
– Добрый день, сэр. Неважно выглядите. Жара замучила?
Арчери стоял, наклонившись через парапет моста, и тяжело переводил дух, когда в воде рядом с его отражением возникло отражение полицейского инспектора.
– Инспектор Берден, кажется? – Он встряхнулся и моргнул. Ровный взгляд полицейского и присутствие людей, которые, переходя от магазина к магазину, неспешно прогуливались по мосту, действовали на него успокоительно. – Я только что от миссис Криллинг и…
– Можете не продолжать, сэр. Я все понял.
– Я оставил ее в разгар астматического приступа. Наверное, следовало вызвать к ней врача или «Скорую помощь». Честно говоря, я просто не знал, что делать.
На парапете лежала окаменевшая крошка хлеба. Майкл Берден щелчком отправил ее в воду, и за ней тут же поплыл лебедь.
– Главная ее проблема – в голове, мистер Арчери. Мне следовало предупредить вас о том, чего от нее можно ожидать. Сцену закатила, верно? – прищурился инспектор, и викарий кивнул. – В следующий раз, когда вы ее встретите, она будет с вами тише воды ниже травы. Такая у нее болезнь – то вниз, то вверх. Маниакально-депрессивный психоз, так это называется. А я как раз шел в «Карусель» выпить чашку чая. Не хотите составить мне компанию?
– Главная ее проблема – в голове, мистер Арчери. Мне следовало предупредить вас о том, чего от нее можно ожидать. Сцену закатила, верно? – прищурился инспектор, и викарий кивнул. – В следующий раз, когда вы ее встретите, она будет с вами тише воды ниже травы. Такая у нее болезнь – то вниз, то вверх. Маниакально-депрессивный психоз, так это называется. А я как раз шел в «Карусель» выпить чашку чая. Не хотите составить мне компанию?
Они вместе пошли по Хай-стрит. Кое-где над витринами лениво колыхались под ветерком линялые полосатые маркизы. Тени под ними были черны как ночь, и тем более ослепительным казался по контрасту с ними солнечный свет, бивший с синего, как над Средиземным морем, неба. В самой «Карусели» оказалось и душновато, и темновато, а еще пахло аэрозолем от мух.
– Два чая, пожалуйста, – сделал заказ Берден.
– Расскажите мне о Криллингах, – попросил Генри.
– Долгая история, мистер Арчери. Муж миссис Криллинг умер, оставив ее без гроша, так что ей пришлось переехать в город и искать работу. Дочка, Элизабет, с детства была капризной, а мать вконец ее избаловала. Она водила ее к психиатрам – не спрашивайте меня, откуда брались деньги, – а потом, когда ее все же заставили отправить девочку в школу, та стала менять их как перчатки. Успела даже поучиться в школе Святой Екатерины в Сьюингбери, но оттуда ее быстро выгнали. Когда ей было четырнадцать, суд по делам несовершеннолетних рассматривал ее дело как нуждающейся в опеке, и ее забрали у матери. Но после она все равно вернулась к ней. Так часто бывает.
– Думаете, все это из-за того, что в детстве она нашла тело миссис Примеро?
– Может быть. – Майкл поднял голову и улыбнулся официантке, которая принесла чай. – Большое спасибо, мисс. Сахару, мистер Арчери? Нет, мне тоже не нужно. – И он, кашлянув, продолжил: – Думаю, все бы сложилось иначе, будь у нее нормальный дом и семья, но миссис Криллинг всегда была нестабильна. Говорят, она тоже меняла работу за работой, пока наконец не оказалась в каком-то магазине. По-моему, им помогал деньгами кто-то из родственников. Миссис Криллинг то и дело брала на работе выходные под предлогом якобы астмы, хотя на самом деле она просто сошла с ума.
– Ее признали невменяемой?
– Вы даже не представляете себе, сэр, до чего трудно официально признать человека сумасшедшим. Доктор, правда, говорил, что, если увидит ее в истерике, сразу выпишет ей направление в психбольницу, но они же хитрые, эти больные. Пока врача вызовут, пока он приедет, она уже придет в себя и встречает его нормальная, как мы с вами. Правда, пару раз она все же лежала в психиатрической клинике в Стовертоне как добровольный пациент. А года четыре назад завела себе друга – мужчину. В городе только об этом и говорили. Элизабет тогда училась на физиотерапевта. Ну и, короче, вышло так, что бойфренд предпочел старухе-матери молоденькую дочку.
– Mater pulchra, filia pulchrior[9], – пробормотал Арчери.
– Вот именно, сэр. Лиз забросила учебу и ушла жить к нему. Миссис Криллинг опять слетела с катушек и полгода провела в Стовертоне. Выйдя оттуда, она не оставляла молодую чету вниманием – звонила, писала письма, являлась сама, в общем, старалась изо всех сил. Дочка не вытерпела и в конце концов вернулась снова к мамочке. Бойфренд торговал машинами, он и подарил ей «Мини».
Генри вздохнул.
– Не знаю, следует ли мне сейчас говорить об этом, но вы были так добры ко мне, вы и мистер Вексфорд… – заговорил он, и его собеседник почувствовал, как в нем зашевелилось чувство вины. Сам он отнюдь не считал, что они с шефом сделали для Арчери все возможное. – Миссис Криллинг говорила, что если Элизабет – она называет ее деткой – попадет в тюрьму… ведь она может туда попасть, верно?
– Вполне.
– То она расскажет вам что-то, вам или тюремным властям. У меня сложилось впечатление, будто она может сообщить вам некую информацию, которую миссис Криллинг, напротив, желает сохранить в тайне.
– Большое спасибо, сэр. Придется нам подождать и посмотреть, что время покажет.
Пастор допил свой чай. Почему-то он чувствовал себя предателем. Для чего он выдал сейчас миссис Криллинг: чтобы остаться в хороших отношениях с полицией?
– Я подумал, – начал он, пытаясь оправдаться в собственных глазах, – что, может быть, это имеет какое-то отношение к убийству миссис Примеро? Не вижу причин, почему тот дождевик не могла надеть миссис Криллинг. Вы ведь сами говорили, что она нестабильна. Она была там, и возможностей у нее было не меньше, чем у Пейнтера.
Берден покачал головой.
– Но какой мотив? – спросил он с сомнением.
– У сумасшедших свои мотивы, не всегда понятные нормальным людям.
– Но она действительно любит дочь, хотя и по-своему. Она не стала бы брать ее туда, если бы знала.
Арчери заговорил медленно, словно раздумывая над каждым словом:
– На процессе она говорила, что в первый раз пришла в «Приют Победителя» в двадцать пять минут седьмого. Но этому нет никаких доказательств, кроме ее слов. А что, если на самом деле она пошла туда без двадцати семь, сразу после Пейнтера? А потом взяла с собой девочку именно потому, что была уверена: никто не поверит, что мать привела бы с собой ребенка, если бы знала про труп.
– Вы явно поспешили с выбором профессии, сэр, – сказал Берден, вставая. – Вам бы детективом быть. Сейчас бы уже до суперинтенданта дослужились.
– Просто я дал волю фантазии, – сказал Генри и, чтобы избежать дальнейшего поддразнивания, поспешил сменить тему: – Вы не знаете, когда в стовертонской больнице приемные часы?
– Элис Флауэр следующий пункт в вашем списке? Я бы на вашем месте сначала позвонил справиться, можно ли к ней. А посещения у них с семи до половины восьмого.
Глава 8
Дни наши – три раза по два десять и еще десять; И будь даже человек силен и доживи до четырех раз по два десять, дни его – тяготы и печаль.
Псалом 90. Погребение мертвыхЭлис Флауэр было восемьдесят шесть, немногим меньше, чем ее хозяйке в день смерти. Несколько ударов один за другим скособочили ее старое тело, как бури – старый дом, но тот хоть и был стар, а держался крепко, ибо был построен на века. Он не был изящен и никогда не знал украшательств. У него была одна цель – укрывать от ветров и непогоды.
Пожилая женщина лежала на узкой высокой койке в палате под названием «Жимолость». Там были и другие, похожие на нее старухи, в таких же, как у нее, кроватях. У всех были чистые розовые лица и редкие седые волосы, сквозь которые просвечивала розовая кожа. На каждом прикроватном столике стояли по меньшей мере две вазочки с цветами – взятка своей совести со стороны родственников, которым только и оставалось, что прийти и поболтать со старушками, вместо того чтобы носить за ними судна да обрабатывать пролежни.
– К тебе посетитель, Элис, – сказала медсестра и повернулась к вошедшему следом за ней священнику. – Не пытайтесь поздороваться с ней за руку. Руки у нее не двигаются, зато слух отличный, и болтает она столько, что у осла уши отвалятся ее слушать.
Взор Генри вспыхнул отнюдь не христианской ненавистью, но сестра, если и заметила его реакцию, не обратила на нее внимания.
– Любишь ты почесать язычком, верно, Элис? К тебе преподобный Арчери, – сказала она пациентке.
Болезненно моргнув при этих словах, посетитель подошел к кровати.
– Добрый вечер, сэр, – поздоровалась с ним старушка.
У нее было квадратное лицо с грубой, морщинистой кожей. Паралич двигательных нервов оттянул книзу один уголок рта, так что ее нижняя челюсть постоянно торчала вперед, открывая крупные искусственные зубы. Медсестра суетилась рядом, то поправляя вырез ночной рубахи старой служанки, то укладывая на покрывале ставшие бесполезными руки. Арчери было страшно на них смотреть. Работа обезобразила их, но немощь и отечность натянули и отбелили кожу, так что они стали похожи на руки уродливого младенца. Природная чувствительность и вкус к языку 1611 года, привитый Генри за годы учебы, слились теперь в потоке жалости, которая захлестнула его сердце и вынесла со дна его души такие слова: «Хорошо, добрый и верный слуга, в малом ты был верен, над многим тебя поставлю»[10].
– Вас не огорчит, если я попрошу вас рассказать мне о миссис Примеро, мисс Флауэр? – задал он вопрос негромко, опускаясь в гнутое деревянное кресло.
– Нет, конечно, – ответила за нее сестра, – она обожает говорить о ней.
Больше Арчери терпеть не мог.
– Прошу меня простить, но это частное дело, – заявил он медсестре.
– Частное! Да вся палата знает его вдоль и поперек, оно тут вроде сказки на ночь, уж поверьте! – И сестра с достоинством выплыла из комнаты, шурша накрахмаленной сине-белой формой, бесчувственная, точно автомат.
Голос Элис Флауэр оказался надтреснутым и шероховатым: удары повлияли на мышцы гортани и голосовые связки. Но произношение у нее осталось безукоризненным, усвоенным, как тут же подумал Арчери, за годы работы в кухнях и детских у образованных людей.