Географическая близость к Чехии такого могущественного союзника старой Австрии, каким был император Вильгельм,— ее покровителя фактически, — делала всякие попытки восстания против Австрии обреченными заранее на неудачу Ясно было, что с помощью германского правительства, которое твердо решило продолжать войну, всякие подобные попытки были бы пресечены раньше, чем смогли бы принять какую-нибудь конкретную форму. Так, Прага в 1914—1917 гг. представляла оригинальное зрелище: всюду были вывешены национальные австрийские флаги, портреты Вильгельма и турецкого султана — «благородных» союзников Австрии, — а одновременно большинство чехов уже твердо пришло к убеждению, что единственный выход из создавшегося положения — это катастрофа, полное поражение Габсбургской монархии.
Уже Масарик и Бенеш создавали «правительство за пределами Чехии и вели усиленную агитацию в пользу этого нового государственного образования среди союзных держав — противников Австрии и Германии; из чешских военнопленных создавались легионы. В этих условиях в самой Чехии, в еще большей степени чем среди других славянских народностей бывшей Австрии, должна была создаться исключительно благоприятная почва для развития пораженческих настроений. Вопреки применявшимся австрийским правительством репрессиям, эти настроения росли и крепли; чехи целыми батальонами и полками сдавались в плен, не желая сражаться за абсолютно им чуждое дело австрийской монархии. Эти их настроения не были остановлены даже большими неудачами русской армии в 1915 г. и возобновились с новой силой к весне 1916 г. Если чешский солдат не мог прямым образом сдаться в плен, — не представлялось еще для этого подходящего случая, — то он готов был часто участвовать в любой акции, которая бы оказала ведению войны пассивное сопротивление. То, что, следовательно, дает нам Гашек в «Похождениях Швейка», теснейшим образом связано с чешской действительностью эпохи мировой войны, из нее прямым образом вытекает; и это уже само по себе должно было завоевать автору громкую известность, по крайней мере у себя на родине. Но в произведении Гашка есть и такие черты, которые делают его понятным и интересным для читателя, который никакого отношения к условиям жизни в старой Австрии не имеет. Несмотря на несомненно беглый, фрагментарный характер «Похождений Швейка», несмотря на их незаконченность, автор сумел гораздо глубже оценить события того времени и роль в них человека, чем это обычно думают, основываясь лишь на поверхностном ознакомлении с его произведением. Когда Швейк систематически уклоняется от исполнения своих обязанностей, прикрываясь мнимым идиотизмом, за этим, несомненно, скрываются более глубокие черты его характера, которые некоторые чешские критики, например известный Сезима, склонны считать общечеловеческими. Именно, им представляется, что Швейк «стихийно» не хочет воевать, что он последовательно использует целый ряд подчас необычайно сложных приемов в этой своей борьбе против «военной» опасности, в этой борьбе за жизнь.
Однако было ли основной мыслью Гашка показать эту «звериную», стихийную сторону человеческой природы в Швейке — это еще не вполне ясно. Ведь не нужно забывать, что роман Гашком не закончен, и в нем недостает как раз тех самых разделов, которые могли нам наиболее помочь при объяснении этого вопроса, разделов, описывающих поведение Швейка на самом фронте и в плену. Что же касается написанного Ванеком продолжения, то оно в ряде случаев находится в противоречии с тем, что говорил раньше Гашек, и потому не может быть в данном случае использовано.
Но, как бы ни объясяять эти «исконные» черты Швейка, несомненно, что именно они послужили основой его громадной известности за пределами его родины; в самом деле, сколько ведь появилось в разных литературах произведений, посвященных мировой войне! Но подавляющее большинство из них грешило одним недостатком, который всегда будет мешать сколько-нибудь прочному успеху: в них материал обычно подавлял своей тяжестью автора; вот почему уже сейчас почти забыто столько пьес, мемуаров и романов, трактующих так или иначе тему мировой войны. Подобная судьба не могла постигнуть «Швейка», поскольку в нем автор неизменно господствует над своим материалом; правда, он иногда отдает чрезмерную дань фельетонному, слишком публицистическому способу изложения, — достаточно для подтверждения этого вспомнить хотя бы о длинных рассуждениях вольноопределяющегося, — но в целом Гашек неизменно владеет своим материалом и знает, в каком направлении ему нужно действовать.
Если, однако, Гашек неоднократно говорит о таких вещах, о которых иногда сознательно умалчивали его предшественники в чешской литературе, то это еще отнюдь не значит, что он выступает абсолютным новатором в этой области. Конечно, и он как в языковом отношении, так и в области литературных приемов опирается на известную литературную традицию. Уже и до него делались попытки бороться с искусственным, возвышенным литературным стилем, который некоторым писателям уже в 80-х годах представлялся чем-то напыщенным, неестественным. Как и во время Гашка, борьба эта уже и тогда имела более глубокую идеологическую подкладку; речь шла не о простой «реформе» стиля, а об отказе от некоторых устарелых, чересчур «националистических» позиций. В этих-то условиях в чешской литературе начал совершаться уже с 70-х годов переход от романтизма к реализму.
«Реализм», таким образом, на чешской почве был явлением, пожалуй, даже более сложным, чем во многих других литературах. В том виде, как его развил главный его теоретик, позднее выдающийся политический деятель, идеолог чешской буржуазии, Масарик, он ставит перед собою задачи более конкретной связи с явлениями общественной жизни и довольно суровой критики прежних иллюзий. Круги, однако, которые стояли за Масариком, не стремились к более глубокому разрыву с традицией. Гораздо больше таких черт непримиримости находим среди младшего поколения чешских натуралистов, разнивших свою деятельность уже непосредственно перед войной и являющихся, таким образом, современниками Гашка либо его прямыми предшественниками. Несомненно, что именно на этом фоне и следует прежде всего рассматривать деятельность Гашка, — многие ведь применяемые Гашком приемы ярко натуралистические, а уже именно эти писатели и развили сходные натуралистические приемы изложения. Нет надобности входить в рассмотрение вопроса, является ли этот натурализм естественным продолжением предшествующего реализма или представляет собою совершенно новое течение. Можно считать во всяком случае установленным фактом, что к этому времени в чешскую литературу пришли новые, более демократические слои и что революционные и социалистические идеи стали в это время оказывать гораздо более сильное влияние. Гашек, конечно, имеет гораздо меньше общих черт с более ранними представителями чешского натурализма, которые следовали больше за Золя и стремились поэтому к мнимому объективизму. Но зато Гашку, несомненно, должно было импонировать стремление некоторых из них подчеркнуть преобладающую роль биологического элемента в ущерб так называемому моральному. Здесь он также мог почерпнуть свое стремление вводить в произведение обильный публицистический элемент; далее, уже эти натуралисты (Тильшова, М. Гебауэр и др.) стремились заимствовать сюжеты своих произведений из жизни угнетенных классов. Как известно, натуралисты также охотно останавливались на разных болезненных явлениях, стараясь их представить со всеми «генетическими» подробностями. И в этом случае Гашек использовал их приемы, когда, например, представил описание пребывания Швейка в сумасшедшем доме.
Так, связь «Швейка» с натуралистической школой и ее приемами изложения едва ли может подлежать сомнению, а отсюда следует сделать необходимые выводы, касающиеся и других черт этого произведения. Нельзя, правда, забывать о том, что в рядах чешских натуралистов находились писатели весьма даже передовые, подчас отражающие мировоззрение вполне революционных кругов. Достаточно в подтверждение этого вспомнить об Иване Ольбрахте, который по годам почти что ровесник Гашка (род. в 1882 г.) и известен также русскому читателю благодаря таким своим вещам, как «Анна-пролетарка», или «Удивительная дружба артиста Есения»; и у них мы замечаем острую социально-насыщенную тенденциозность, как и у Гашка, и он при помощи сатиры и юмора пытается подавить в себе какое бы то ни было проявление сентиментализма и лиризма. Однако преобладающее большинство писателей этой школы идеологически было связано с мелкобуржуазной средой, и это обстоятельство не могло не отразиться и на Гашке.
Черты подобного мировоззрения выступают у Гашка достаточно четко. Швейк именно и представляет собою такого выходца из мелкобуржуазной среды. Из его прошлого читатель ничего не узнает такого, что связывало бы его с пролетарской средой; наоборот, оказывается, что до поступления на военную службу он занимался такими делами, которые едва ли могут быть одобрены с точки зрения какой бы то ни было классовой морали: торговал крадеными собаками, придумывал им длинную родословную и т. п. То же самое можно сказать о роде занятий Швейка во время войны: сам автор подробно распространяется об институте денщиков и его роли в австрийской армии. Наконец, и окружение Швейка таково же, примерно; мы видим тут прожорливых денщиков, пьяниц, буянов и т. п. Трудно поэтому говорить о подлинно-революционном настроении среди этих людей; весь генезис «Швейка» больше всего связан с типичной мелкобуржуазной идеологией.
Так, связь «Швейка» с натуралистической школой и ее приемами изложения едва ли может подлежать сомнению, а отсюда следует сделать необходимые выводы, касающиеся и других черт этого произведения. Нельзя, правда, забывать о том, что в рядах чешских натуралистов находились писатели весьма даже передовые, подчас отражающие мировоззрение вполне революционных кругов. Достаточно в подтверждение этого вспомнить об Иване Ольбрахте, который по годам почти что ровесник Гашка (род. в 1882 г.) и известен также русскому читателю благодаря таким своим вещам, как «Анна-пролетарка», или «Удивительная дружба артиста Есения»; и у них мы замечаем острую социально-насыщенную тенденциозность, как и у Гашка, и он при помощи сатиры и юмора пытается подавить в себе какое бы то ни было проявление сентиментализма и лиризма. Однако преобладающее большинство писателей этой школы идеологически было связано с мелкобуржуазной средой, и это обстоятельство не могло не отразиться и на Гашке.
Черты подобного мировоззрения выступают у Гашка достаточно четко. Швейк именно и представляет собою такого выходца из мелкобуржуазной среды. Из его прошлого читатель ничего не узнает такого, что связывало бы его с пролетарской средой; наоборот, оказывается, что до поступления на военную службу он занимался такими делами, которые едва ли могут быть одобрены с точки зрения какой бы то ни было классовой морали: торговал крадеными собаками, придумывал им длинную родословную и т. п. То же самое можно сказать о роде занятий Швейка во время войны: сам автор подробно распространяется об институте денщиков и его роли в австрийской армии. Наконец, и окружение Швейка таково же, примерно; мы видим тут прожорливых денщиков, пьяниц, буянов и т. п. Трудно поэтому говорить о подлинно-революционном настроении среди этих людей; весь генезис «Швейка» больше всего связан с типичной мелкобуржуазной идеологией.
Ярослав Гашек (1883—1923), сын учителя, получил образование в Коммерческой академии, которую окончил в 1903 году. В первый, довоенный, период своей литературной деятельности он писал преимущественно мелкие юмористические рассказы, не думая пока о надлежащем углублении трактуемых тем: этому препятствовал как характер жизни писателя, — постоянные переезды с места на место, — так и отсутствие пока устойчивого мировоззрения. Одно время Гашек пытался, правда, даже организовать свою собственную политическую партию, однако попытка эта носила несерьезный характер. Недавно товарищ Гашка по русскому плену Вацлав Менгер выпустил книгу, «Ярослав Гашек дома», в которой подробно описывает, по собственным наблюдениям и обильным материалам, этот первый, довоенный, период литературной деятельности Гашка. Это очень любопытные материалы для биографии и общего обзора литературной деятельности Гашка; из материалов этих видно, что многое из того, что нашло себе более полное отражение в «Похождениях Швейка», в том или ином виде существовало в творческих замыслах нашего автора еще в довоенный период. Если обратиться к сборникам его рассказов, опубликованным еще до войны, то неоднократно там находим ту же специфическую натуралистическую тематику, а иногда и те же приемы изложения. Таков, например, его рассказ «Пасха покинутых», где дается ироническая трактовка религиозного воспитания в учебных заведениях старой Австрии; чрезвычайно характерной также для будущего «Швейка» была разработка таких тем, как «В покинутой уборной», где, как и в «Швейке», дается трактуемому вопросу натуралистическое освещение в специальных условиях военного быта. Разумеется, агенты тайной полиции не ушли уже и тогда от бича сатиры Гашка. Достаточно вспомнить такие его вещи, как, например, «Поиски убийцы». Несомненно, что материал, подвергнутый столь острой критике в «Похождениях Швейка», фактически и в разрозненном виде существовал у нашего автора задолго до того, как он приступил к работе над своим главным произведением. Однако темы эти не были еще им поставлены в связь с проблемами более широкого значения, не приобрели еще принципиального значения в его сознании. Над ними тогда преобладали темы частного характера: мелкие «события» в области семейной жизни, отношения между приятелями.
Часто уже тогда способ изложения у Гашка приобретал настолько сатирический характер, что весь рассказ как бы уходил от действительности, терял свое настоящее правдоподобие, приобретал скорее характер анекдота. Несомненно, что элементы такой явно преувеличенной сатиры, такого «гротеска» вошли и в «Швейка» как его неотъемлемая часть, и за это Гашка неоднократно упрекала «эстетическая» критика, называвшая подобные приемы «юмором висельника».
Для истории возникновения лучшего произведения Гашка не может быть также безразлично и то обстоятельство, что первые наброски «Швейка» возникли еще до войны, в условиях австрийской цензуры. Уже и в них мы встречаем характерную для других мелких рассказов манеру преувеличения. Подобно некоторым из этих рассказов, «Бравый солдат Швейк готовится к войне» носит скорее анекдотический характер, не выдвигает проблем принципиального значения; вот почему его нельзя принимать за подлинного предшественника «Швейка». Ведь многие сцены из настоящего «Швейка», несмотря на всю их авантюрность, все-таки в основе имеют какое-то психологическое правдоподобие. Читатель, глубже в них вдумавшись, в конечном счете готов согласиться, что в известных условиях подобные сцены могли иметь место. Не то в этих первых главах: здесь и фантастический переход Швейком итальянской границы, и возвращение его оттуда с итальянским орудием, и, наконец, его полет с офицером в Африку представляются какой-то еще наполовину бесцельной игрой воображения, в которой трудно еще узнать настоящего, подлинного Швейка. Столь же мало мотивированным и мало правдоподобным представляется здесь взрыв порохового погреба, в котором дежурит Швейк, и все вообще обстоятельства этого взрыва. Вообще первые главы «довоенного» «Швейка» носят характер поспешной и случайной обработки, и объяснить из них подлинного будущего Швейка нет возможности. Слегка лишь бросают свет на будущего нашего героя такие детали, как любопытная поездка Швейка за вином по поручению полкового священника. В этих сценах, как и в сценах, описывающих пребывание Швейка в военном госпитале, можно заметить те элементы, которые получили позднее столь широкое развитие в настоящем «Швейке». Возникновение таким образом подлинного «Швейка» не может быть связано с первым периодом творчества Гашка и его исключительно анекдотическими приемами; он, как и можно было предвидеть, неотделим и хронологически и фактически от событий мировой войны.
Гашек попал в австрийскую армию не сразу после начала войны, а лишь тогда, когда (1915 г.) после ряда поражений на сербском и русском фронте австрийское военное министерство, по его собственному выражению, вспомнило о запасных второй очереди и вообще разных лицах, по тем или иным причинам освобожденных при прежней мобилизации. Обстоятельство это далеко не безразлично для трактовки избранной нашим автором темы. После испытанных поражений на фронте и все усиливавшихся материальных затруднений от военного и «патриотического» энтузиазма не осталось и следа даже у тех, кто еще его имел в самом начале войны. Наш автор неизбежно должен был попасть в окружение «симулянтов», всеми путями стремившихся уклониться от военной службы. Все это весьма рельефно и, конечно, с автобиографическими подробностями описано в соответствующих главах «Швейка». Отправленный на фронт в 1916 году, Гашек, следуя по обычному пути чехов в то время, сдается в плен и поступает затем в чехословацкие дружины, организуемые из военнопленных и добровольцев для борьбы с австрийцами. Его военное и «национальное» одушевление, однако, не могло быть продолжительным: скептическое отношение к Австрии не могло не распространяться в известной мере и на проекты создания нового самостоятельного государства, хотя он и понимал, что между тем и другим существует большое различие. Жизнь Гашка в плену не отразилась уже непосредственно на его произведении, но во всяком случае важно отметить, что во время своего пребывания в Сибири он состоял даже одно время членом коммунистической партии, развил усиленную деятельность в качестве организатора, пропагандиста и журналиста. Этим путем он сумел найти путь от прежних полуанекдотических мелких рассказов, которые вскоре же по их прочтении забываются, к широкому выдвижению больших принципиальных вопросов. Под влиянием того, что Гашек показал столь рельефно разложение довоенной Австрии, часто можно было слышать, как утверждали, что «Швейк» представляет собою подлинное революционное произведение. В подобном суждении есть, очевидно, значительная доля преувеличения; чем больше мы теперь отдаляемся от событий мировой войны, тем яснее нам становятся те особенности Гашка, которые часто мешали ему подняться над своим временем и указать настоящий путь к лучшему будущему. Теперь ясно, что таким основным препятствием для Гашка было не только отсутствие навыков к систематическому труду и настоящей профессиональной литературной школы, но и прежде всего узость общего кругозора. Следы узкого «провинциализма» мы находим в «Швейке» неоднократно. Достаточно вспомнить с этой точки зрения о чешско-мадьярских отношениях, как они представлены в произведении Гашка. Известно, что в дореволюционное время венгерское правительство сильно угнетало подвластные ему славянские народности, в особенности словаков, украинцев, хорватов. Но у Гашка замечаем довольно отчетливое стремление перенести свое враждебное отношение с венгерских правящих кругов на всех вообще мадьяр. Швейк, правда, не доходит в этом отношении до таких крайностей, как его случайный спутник, другой чешский солдат Водичка, однако, и его антимадьярские настроения выступают достаточно ярко.