— Согласно моим данным, Бродбент приезжал сюда четыре дня назад. За сутки до того, как ваш монах, Форд, отправился в пустыню для своих «молитв».
— Похоже, вы правы, — мягко согласился настоятель.
Уиллер достал блокнот, набросал заголовок и что-то черкнул под ним.
— Разрешите спросить, лейтенант, что случилось? — поинтересовался настоятель. — Нечасто к нам среди ночи наведывается полиция.
Уиллер захлопнул блокнот.
— У меня ордер на арест Бродбента.
Несколько секунд настоятель смотрел на Уиллера, и его взгляд неожиданно привел детектива в замешательство.
— Ордер на арест?
— Да, я же говорю.
— Позвольте узнать, на каком основании?
— При всем к вам уважении, святой отец, я не могу сейчас об этом распространяться.
Наступило молчание.
— Мы можем где-нибудь побеседовать? — спросил Уиллер.
— Да, конечно. В принципе в стенах монастыря мы соблюдаем обет молчания, но нам можно поговорить в Палате Прений. Прошу, следуйте за мной.
— Ведите, — сказал Уиллер и глянул на Эрнандеса.
Они пошли за монахом вверх по извилистой дорожке и приблизились к небольшому глинобитному строению с жестяной крышей. Оно располагалось позади церкви. Настоятель остановился у двери, вопросительно глядя на Уиллера. Тот, в свою очередь, воззрился на монаха.
— Простите, лейтенант, ваша сигарета…
— А, да, конечно.
Уиллер бросил ее и затоптал каблуком, чувствуя, как монах неодобрительно смотрит на него, и досадуя на то, что ему уже начинают навязывать какие-то условности. Настоятель повернулся, и полицейские вслед за ним вошли внутрь. Маленькое строение разделялось на две скромные беленые комнаты. В комнате побольше у стен стояли скамьи, а в дальнем конце ее висело распятие. В другой комнате не было ничего, кроме грубого деревянного стола, лампы, ноутбука и принтера.
Монах включил свет, и они опустились на жесткие скамьи. Уиллер поерзал, пытаясь устроиться поудобнее, достал блокнот и ручку. С каждой минутой он все больше раздражался, думая о невесть куда запропастившихся Форде и Бродбенте и о том времени, которое было угроблено на поездку сюда. Черт подери, почему монахам нельзя иметь какой-то несчастный телефон?
— Должен сказать вам, аббат, у меня есть причины считать, что Уайман Форд замешан в этом деле.
Настоятель успел снять капюшон, и теперь было видно, как его брови удивленно изогнулись.
— В каком деле?
— Мы еще не знаем всех деталей, но оно напрямую связано с убийством, совершенным на прошлой неделе в Лабиринте. В районе Высоких Плоскогорий творятся какие-то темные делишки явно преступного характера.
— Я никак не могу верить в то, что брат Уайман замешан в преступных делах, не говоря уже об убийстве. В нравственном плане он безупречен.
— В последнее время Форд часто уходил в горы?
— Не чаще, чем обычно.
— Но ведь он подолгу там бывает?
— Он всегда подолгу бывал там, с тех самых пор, как пришел сюда три года назад.
— Вам известно, что он бывший агент ЦРУ?
— Лейтенант, мне «известно» многое, но в данном случае это все. Мы не выспрашиваем у братьев об их былой жизни больше того, о чем потребно говорить в исповедальне.
— Вы заметили какую бы то ни было перемену в поведении Форда, какие-то изменения в его привычках?
Настоятель помедлил.
— В последнее время он довольно много работал за компьютером. Что-то связанное с цифрами… Но, как уже было сказано, я уверен, что он ни в коем случае не может быть замешан…
Уиллер перебил его.
— Форд работал за тем компьютером? — Он кивнул в сторону другой комнаты.
— У нас нет других компьютеров.
Лейтенант еще что-то черкнул в блокноте.
— Брат Форд — божий человек, и я могу вас заверить…
Уиллер прервал его нетерпеливым жестом.
— Вы не представляете себе, куда именно Форд отправился «для молитв»?
— Нет.
— А то, что он не вернулся в срок, вас не тревожит?
— Я жду его возвращения в любой момент. Он обещал быть здесь еще вчера. Обычно он держит слово.
Уиллер мысленно выругался.
— Еще что-нибудь?
— Пока нет.
— В таком случае я хотел бы удалиться. Мы поднимаемся в четыре утра.
— Ладно, идите.
Монах ушел.
Уиллер кивнул Эрнандесу.
— Пойдем, подышим.
Только они оказались на улице, как лейтенант сразу же закурил.
— Что скажете? — спросил Эрнандес.
— Тут дело нечисто. Я намерен допросить так называемого монаха Форда, чего бы мне это ни стоило. «Уединился для молитв»! С трудом верится…
Уиллер глянул на часы. Почти два. Детектив все сильнее ощущал, что они бьются напрасно и попросту теряют время.
— Спустись к машине и вызови вертолет из Санта-Фе, а заодно запроси ордер на конфискацию ноутбука, который мы только что видели.
— Вызвать вертолет?
— Да. Чтобы он был здесь на рассвете. Мы разыщем этих сволочей. Тут федеральная земля, поэтому пусть наше полицейское управление обязательно поддерживает связь с Бюро по управлению землями и вообще со всеми, кому вздумается ныть и плакаться, что все, мол, решается без них.
— Будет сделано, лейтенант.
Уиллер смотрел, как покачивается фонарь в руке у Эрнандеса, спускающегося к стоянке. Через минуту полицейская машина словно ожила, послышались треск и шипение приемника. Разговор, в котором не удавалось разобрать ни слова, длился долго. Уиллер успел выкурить одну сигарету и уже принялся за другую, когда Эрнандес, наконец, к нему вернулся.
Он остановился, его пухлые бока ходили ходуном после подъема в гору.
— Ну?
— Они только что закрыли воздушное пространство от Эспаколы до границы с Колорадо.
— Кто это — «они»?
— Федеральное авиационное агентство. Почему — никому не известно, приказ поступил с самых верхов. Запрещено летать и гражданской авиации, и частным самолетам, — всем.
— Надолго?
— На неопределенный срок.
— С ума сойти… А что насчет ордера?
— Все без толку. Разбудили судью, тот злой как черт, — он, видите ли, католик, и ему нужны более веские основания для конфискации компьютера, принадлежащего монастырю.
— Я тоже католик, ну и что с того, черт возьми?
Уиллер сердито докурил сигарету, бросил окурок наземь, придавил его ногой и принялся растирать — вперед-назад, вперед-назад, пока не осталась лишь одна щепотка от фильтра. Потом кивнул в сторону каньонов и скал, темной массой громоздившихся позади монастыря.
— Большие дела творятся там, в Высоких Плоскогорьях. А мы ни черта не знаем. Мы вот ни на столечко не представляем себе, что же именно происходит.
Часть четвертая
Место дьявольских игрищ
Она была очень смышленой. Подобное соотношение размеров мозга и тела встречалось у очень немногих рептилий, как вымерших, так и ныне живущих, а если говорить в абсолютных терминах, то столь внушительным мозгом еще никогда не обладало ни одно наземное позвоночное животное. Он мог бы сравниться с мозгом человека. Однако та его часть, которая отвечает за разумные действия, у нее фактически отсутствовала. Этот мозг представлял собой нечто вроде устройства ввода-вывода, обрабатывающего сложные модели инстинктивного поведения. Природа заложила в нее совершенную программу. Действия просто совершались, безо всяких размышлений.
Она обходилась без долговременной памяти. Память — удел слабых. Ей не требовалось узнавать никаких хищников, чтобы их остерегаться, не приходилось избегать никаких опасностей, — ничего не надо было запоминать. Об удовлетворении ее потребностей, не отличавшихся замысловатостью, заботился инстинкт. А нуждалась она в мясе. В большом количестве мяса.
Быть существом, лишенным памяти, — значит обладать свободой. Песчаные холмы, где она появилась на свет, мать и братья с сестрами — ничего не сохранилось у нее в памяти, равно как и ослепительные закаты, и проливные дожди, от которых реки делались багряными, а низины стремительно затоплялись паводками, и засушливая жара, такая, что растрескивалась земля. Она просто проживала жизнь, представлявшую собой сплошной поток ощущений и реакций на них. Прошлое терялось, подобно реке, вливающейся в океан.
Она видела, как погибли пятнадцать ее братьев и сестер, которых растерзал более крупный хищник, и ничего не испытывала. Она вообще не понимала, в чем дело. Она не заметила, что их не стало, но стоило им умереть, как они тут же превратились в мясо, в пищу. Вот и всё. Покинув мать, она никогда больше не возвращалась к ней. Мать сделалась конкуренткой, а спустя какое-то время — мясом, подобно братьям и сестрам.
Хищница охотилась, убивала, утоляла голод, спала, кочевала с места на место. Ей было невдомек, что у нее есть определенная «территория»; она лишь направляла свой путь туда, где видела вытоптанную растительность и вырванные с корнем папоротники — свидетельство пребывания огромных стад утконосых динозавров. Она не запоминала эти места и не узнавала их впоследствии. Просто привычки утконосых были ее привычками.
Хищница охотилась, убивала, утоляла голод, спала, кочевала с места на место. Ей было невдомек, что у нее есть определенная «территория»; она лишь направляла свой путь туда, где видела вытоптанную растительность и вырванные с корнем папоротники — свидетельство пребывания огромных стад утконосых динозавров. Она не запоминала эти места и не узнавала их впоследствии. Просто привычки утконосых были ее привычками.
Таких человеческих чувств, как любовь, ненависть, страдание, сочувствие, счастье или сожаление, мозг хищницы не ведал. Она знала лишь боль и удовольствие. В соответствии с заложенной в нее программой, ей доставляло удовольствие совершение тех действий, которых требовал инстинкт; отказ же от этих действий был просто немыслим.
Ее не занимал смысл собственного существования. Она не осознавала, что существует; она просто была, только и всего».
Марстон Уэзерс1
Перекрещивающиеся взлетно-посадочные полосы ракетного испытательного полигона Уайт-Сэндз в штате Нью-Мексико дремали в предрассветных сумерках — две полоски черного асфальта на белой, как снег, соленой равнине. На краю одной из них помещалось главное здание, освещенное желтыми натриевыми лампами, чуть поодаль в ряд выстроились ангары. Воздух был удивительно прозрачен и неподвижен.
На востоке, на фоне светлеющего неба, возникла точка. Она медленно превратилась в силуэт боевого истребителя F-14 «Томкэт» с двумя хвостовыми винтами и стреловидными крыльями. Самолет стал снижаться, и гул его двигателей постепенно перешел в оглушительный рев. Истребитель приземлился, два облачка дыма взметнулись вверх от шасси, и засохшие юкки вдоль края посадочной полосы зашелестели, когда он промчался мимо. Самолет заглушил двигатели, притормозил в конце посадочной полосы, развернулся и застыл перед главным зданием. Два человека из наземной команды засуетились вокруг истребителя, принялись подпирать его колеса и разматывать топливные шланги.
Дверца кабины открылась; от переднего сиденья, того, что рядом с креслом пилота, отделилась худощавая мужская фигура и легко соскочила на землю. Мужчина был одет в синий спортивный костюм, а в руке нес потрепанный кожаный портфель. Размашисто прошагав по бетонированной площадке, он четко и уверенно отдал честь двум солдатам, дежурившим у входа. Они ответили на приветствие, пораженные неожиданной формальностью.
Мужчина был воплощением холодности, аккуратности и симметричности, словно его отлили из гладкой стали. Прямые черные волосы короткой челкой спадали ему на лоб. Выдающиеся скулы двумя острыми бугорками выступали на гладкой коже лица. Его маленькие руки выглядели такими аккуратными, что казалось, он недавно воспользовался услугами маникюрши. Тонкие сероватые губы мужчины будто вылепили из глины. Он мог сойти за азиата, если бы не пронизывающие синие глаза, резко выделявшиеся на лице из-за контраста с черными волосами и бледной кожей.
Джей Джи Масаго миновал проходную и вошел в бетонное главное здание. В центре зала он помедлил, недовольный тем, что его никто не встречает. Трату времени Масаго считал непозволительной роскошью.
До сих пор операция шла блестяще. Он вышел из затруднительного положения в музее и изъял необходимые данные. Их экстренное предварительное изучение в Управлении национальной безопасности дало результаты, превзошедшие все ожидания. Свершилось важнейшее событие, которого Подразделение ЛО 480 — возглавляемое Масаго секретное ведомство — ждало с момента возвращения миссии «Аполлон-17» более тридцати лет назад. Партия перешла в эндшпиль.
Масаго сожалел о том, что ему пришлось сделать с тем британцем в музее. Необходимость лишать кого-то жизни — всегда трагедия. Солдаты гибнут на войне, а гражданское население — в мирное время. Жертвы в любом случае неизбежны. Ассистентку Крукшенк возьмет на себя кто-то другой. Теперь, когда информация и образцы находятся в полной безопасности, о женщине можно временно забыть. И все же понадобится еще одно досадное, но необходимое вмешательство.
Масаго был сыном японки и американца, его зачали в руинах Хиросимы в первые недели после падения бомбы. Несколько лет спустя мать Масаго умерла в страшных муках — во время Черного Дождя она заболела раком. Отец, разумеется, исчез еще до рождения мальчика. Когда Масаго исполнилось пятнадцать лет, он отправился в Америку. В том же году командный модуль «Аполлона-17» совершил посадку в долине Таурус-Литтроу на краю лунного Моря Спокойствия. Масаго и не догадывался, что этой миссии «Аполлона» принадлежит важнейшее открытие, которое по своей значимости превзойдет все сделанные ранее и, возможно, даже явится величайшим научным открытием всех времен, а тайну, с ним связанную, в конце концов доверят ему, Масаго.
Он поступил в колледж еще до окончания средней школы и проявил столь необыкновенные способности к математике и инженерным наукам, что вскоре его приняли на полную стипендию в Калифорнийский технологический институт. Оттуда благодаря свободному владению японским Масаго попал в ЦРУ и вступил на извилистый и весьма разветвленный карьерный путь. Он служил на разных уровнях разведывательного управления Министерства обороны и преуспел в силу величайшей осторожности в поведении, интеллекта, блеск которого не демонстрировал в открытую, и профессиональных достижений, скрываемых под маской скромности. В итоге ему поручили руководство небольшим секретным подразделением, известным как ЛО 480, и доверили тайну.
Величайшую из всех тайн.
То была судьба. Масаго понимал одну простую истину, по-настоящему осознать которую ни у кого из его коллег не хватало смелости. Он знал, что дни человечества сочтены. Раз люди обрели возможность уничтожить самих себя, значит, они себя непременно уничтожат. Что и требовалось доказать. Масаго это представлялось столь же простым и очевидным, как то, что дважды два — четыре. Неужели хоть один раз за всю историю человечества люди отказались воспользоваться оружием, имевшимся у них в распоряжении? Говоря о гибели населения Земли, следует употреблять не слово «если», а слово «когда». Масаго контролировал то, что это самое «когда» подразумевало. В его власти было отсрочить конец. Если он будет хорошо выполнять свой долг, то, возможно, ему лично удастся продлить существование человечества еще на пять лет, вероятно — на десять, а может быть, и на целое поколение. Это благороднейшее призвание требовало, впрочем, нравственной самодисциплины. Чья-то преждевременная смерть — недорогая цена. Если гибель одного человека способна отсрочить катастрофу хоть на пять минут… Но каким цветам суждено распуститься в спасенном мире?
В течение десяти лет Масаго руководил ЛО 480, постоянно оставаясь в тени. Его подразделение занимало выжидательную позицию, находиясь в подвешенном состоянии, на перепутье. Масаго всегда знал, что последняя капля однажды упадет.
И вот теперь она упала. Самым непостижимым образом, в самом невероятном месте. Однако Масаго не был застигнут врасплох. Десять лет он ждал этого момента и потому сейчас действовал быстро и весьма решительно.
Темно-синие глаза Масаго снова бегло осмотрели помещение: торговые автоматы у стены, серое ковровое покрытие из полиэстера, пластиковые стулья, привинченные к полу, конторки и кабинеты на другом конце — унылые, строгие, официальные и типично армейские. Он ждал уже целых две минуты, и это ему начинало порядком надоедать. Наконец дверь одного кабинета отворилась, и оттуда вышел человек в измятом пустынном камуфляже, с двумя звездами на погонах и седой шевелюрой.
Масаго подождал, пока человек подойдет к нему, и лишь тогда протянул руку.
— Генерал Миллер?
Тот ответил твердым военным рукопожатием.
— А вы, должно быть, мистер Масаго. — Он широко улыбнулся и кивнул в направлении взлетно-посадочной полосы, где заправляли истребитель. — Раньше служили в ВМС? Такие гости у нас нечасто бывают.
Масаго не улыбнулся и не ответил на вопрос, а поинтересовался:
— Все подготовлено надлежащим образом, генерал?
— Разумеется.
Миллер развернулся, и Масаго проследовал за ним в один из дальних кабинетов, отличавшийся строгой обстановкой. На металлическом столе лежали какие-то папки, значок и небольшое устройство, вероятно, — секретная версия военного спутникового телефона. Генерал взял значок и телефон и молча протянул их Масаго. Потом снял со стола самую верхнюю папку с красными штампами.
— Вот.
Несколько минут Масаго просматривал содержимое папки. Все полностью соответствовало его заказу: беспилотное воздушное средство, оснащенное радаром с синтезированной апертурой, полиспектральным и гиперспектральным формированием изображения. Масаго с удовольствием отметил, что машина представляет собой модификацию спутника с инфракрасной оптикой, КН-11, находящегося в ведомстве радиоэлектронной разведки.