Элизабет захлопала в ладоши. Остальные женщины последовали ее примеру. Мать-настоятельница кивком поблагодарила аббата, потом быстро посмотрела на стенные часы. Планировалось, что мэр отвезет монахинь на автомобиле в Шамбор, откуда на поезде они доберутся до Шикутими.
Зал наполнился шумом голосов, шепотом и детским смехом. Присутствующие с нетерпением ожидали, когда же их пригласят за стол.
— Когда тяжело на сердце, — говорил Жозеф своему сыну Симону, — лучший способ утешиться — это съесть чего-нибудь сладенького. Я привык к соседству сестер. Мне кажется, их присутствие делает нас лучше.
С годами рабочий набрал несколько лишних килограммов, виски его начали седеть. Он не входил в число самых ревностных католиков поселка, но известие об отъезде монахинь стало причиной его искреннего огорчения.
Эрмин ходила вдоль стола, следя за тем, чтобы у всех были полны тарелки и стаканы. На девушке было подаренное Элизабет милое платье из голубой шерсти. Тонкая ткань облегала грациозную и женственную фигуру, подчеркивая небольшую грудь, очень тонкую талию и красивую линию бедер.
Это платье вызвало неодобрение сестры Викторианны, которая сочла его слишком нескромным. По ее мнению, положение не спасал даже белый кружевной воротничок.
«Господи, что случится с нашей дорогой Мари-Эрмин, когда она лишится нашего покровительства? — думала сестра-хозяйка. — Чета Маруа постарается побыстрее выдать ее замуж! Не они ли поощряют ее петь фривольные песенки и строить глазки парням?»
Сестра Викторианна увидела, как Эрмин подошла к аббату Деганьону и что-то шепотом ему сказала. Священник тут же хлопнул в ладоши, желая привлечь всеобщее внимание.
— Друзья мои, прошу вас, минутку тишины! — воскликнул священнослужитель. — Мари-Эрмин, которую мой предшественник, отец Бордеро, ласково называл «наш соловей», хотела бы сказать несколько слов.
Девушка с порозовевшим от волнения лицом обвела взглядом собравшихся. Аббат ободряюще похлопал ее по плечу.
— Вам слово, дитя мое!
Все замерли в ожидании. Эрмин набрала в грудь воздуха и высоко подняла голову. Каштановые, с золотыми отблесками волосы были убраны под голубую ленточку, подчеркивавшую совершенный овал ее лица.
— Дорогие жители Валь-Жальбера, — начала она тоном куда более уверенным, чем можно было ожидать, принимая во внимание ее волнение, — в канун Рождества я хочу всех вас поблагодарить за то, что многие годы вы заботились обо мне. Я не помню, как оказалась в поселке, но знаю, что вы подарили мне игрушки, одежду и свое доброе отношение.
Элизабет сжала руку Жозефа и прошептала:
— Она очень боялась говорить, но получается неплохо!
— Да я готов был поспорить, что у нее все получится! Эта девчонка создана, чтобы очаровывать толпу, — ответил на это супруг. — В который раз говорю тебе — у Эрмин голос, как у феи!
Симон сердито посмотрел на родителей, призывая их к молчанию.
Девушка между тем продолжала:
— Еще я хочу поблагодарить сестер конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей за то, что они дали мне кров, окружили любовью и заботой. Если кто-то из вас помнит сестру Марию Магдалину, которая работала здесь, когда я была еще маленькой, вы поймете меня, если я скажу, что никогда ее не забуду. Я молюсь за нее каждый день, потому что верю — она стала моим ангелом-хранителем. Я могла бы тоже уехать в Шикутими, но мое сердце принадлежит Валь-Жальберу!
Жозеф оглушительно захлопал, Симон, вдова Дунэ и другие подхватили овацию. Эрмин безмятежно ожидала, пока аплодисменты смолкнут. Девушка излучала уверенность, какую трудно было ожидать от столь юного существа.
— А теперь я хочу исполнить для наших дорогих сестер «Прощальную песню»[40], слова которой я позволила себе немножко изменить.
На этот раз зал затих. Собравшиеся с радостным предвкушением ожидали пения «соловья Валь-Жальбера». Элизабет предусмотрительно достала носовой платочек — она была уверена, что расплачется, как и сестра Викторианна, которая уже рыдала.
Зачем прощаться навсегда,
Надежду позабыв?
Зачем прощаться навсегда,
Пока на свете жив?
Не говори «прощай», сестра,
Не говори «прощай»!
Мы снова встретимся, сестра,
Не говори «прощай»!
' Авторство текста этой песни приписывают отцу Жаку Севену, основателю французского скаутского движения. Мелодия взята из старой шотландской песни.
Эрмин начала с очень высокой ноты, но, вопреки всем опасениям, без труда поднялась еще выше, и от хрустальных переливов ее голоса у слушателей побежали мурашки по спине. Прекрасный этот голос звучал с такой мощью, что аудитория просто замерла от восторга. Те, кому доводилось слышать эту песню, находили в ней новую выразительность, берущую за душу поэтичность, которые ранее ускользали от их внимания.
Самые суровые мужи, такие, как крестьянин Овила Буланже, совершенно расчувствовались.
«Какой чудесный дар! — думала мать-настоятельница. — Господь любит эту девочку, раз сделал ей такой подарок! Истинно ангельский голос!»
Как могут старые друзья Друг друга позабыть.
Когда любовь и вы и я Сумели сохранить?
Не говори «прощай», сестра,
Не говори «прощай»…
Гром аплодисментов стал наградой юной певице, как только она умолкла. Аббат Деганьон, позабыв об обычной своей сдержанности, громко воскликнул «Браво!». Эти несколько восхитительных минут подарили ему целую гамму эмоций — от болезненной ностальгии до чистого детского счастья. На Эрмин он смотрел новым, полным удивления взглядом.
«Как может это хрупкое дитя воспроизводить звук такой силы?» — спрашивал он себя.
Он посмотрел в окно. За стеклами мягко падал снег, предвещая наступление бесконечных зимних дней, которые заставят немногих оставшихся прихожан запереться в своих домах.
— Я думаю, нам нужно еще раз поздравить нашего соловья, — объявил он. — Нашего снежного соловья! Я счастлив, что вы остаетесь в Валь-Жальбере, мадемуазель!
Эрмин ответила на эти речи смущенной улыбкой. Аббат Деганьон никогда прежде не называл ее «мадемуазель». Польщенная таким уважительным отношением, она грациозно поклонилась. Жозеф подбежал к девушке и схватил ее за плечи.
— Это было великолепно, Эрмин! — сказал он. — Я горжусь тобой и очень рад тому, что дома мы приготовили для тебя замечательный сюрприз!
Пришел черед троим монахиням поблагодарить девушку. Растроганная сестра-хозяйка обняла Эрмин.
— Мое дорогое дитя, как это мило с твоей стороны! Будь благоразумна и впредь!
— Мы передаем ее в руки месье Маруа и его супруги, — сухо заметила настоятельница. — Они достойны доверия, сестра.
Через полчаса большой черный автомобиль мэра отъехал от монастырской школы. Под покрышками поскрипывал свежий снег, «дворники», дребезжа, очищали лобовое стекло. Элизабет и Эрмин, обнявшись, стояли на деревянном крыльце.
— Ты пела прекрасно, крошка, — похвалила девушку вдова Дунэ. Закутавшись потеплее, она собиралась домой в сопровождении тех же юношей, которые помогли ей прийти в монастырь. — Заходи ко мне в гости, когда захочешь. Если еще и споешь, всегда получишь монетку.
— Спасибо, мадам Мелани! — ответила девушка.
Люди расходились по домам. Окруженный тремя сыновьями Жозеф взглядом спросил у жены, не собирается ли она последовать их примеру.
— Вы корни здесь пустили или все-таки вернетесь домой? — сердито спросил он.
— Иди, Бетти, — предложила девушка. — А мне еще нужно убрать актовый зал и проверить, все ли в порядке в классах.
— Ты сможешь сделать это и завтра, — заупрямилась Элизабет. — Тебе будет грустно остаться одной в таком огромном доме!
— Вовсе нет, Бетти! Здесь я чувствую себя дома. Не волнуйтесь, я надолго не задержусь.
Семейство Маруа, весело переговариваясь, отправилось домой. Эрмин вошла в коридор и сразу же заперлась на ключ. В душе ее боролись два желания — ей хотелось и плакать, и смеяться. Сестра Викторианна стала частью ее жизни, и она знала, что будет сильно по ней скучать, но, с другой стороны, отъезд сестры-хозяйки стал для девушки освобождением. Душа Эрмин, жаждущая приключений и идеальной любви, расправляла крылья. Девушка чувствовала себя готовой к тому, чтобы испытать сладкие мучения, которые выпадают на долю взрослых.
— Теперь со мной может произойти что угодно, — пропела она, закружившись в танце в просторном коридоре. — И, может быть, будущим летом какая-нибудь тропинка выведет меня к Тошану!
Она бережно хранила в душе воспоминания о встречах с юношей, чья кожа отливала медью, — со своим незнакомцем, как она звала его в мыслях.
— Он вернется, вернется! — напевала девушка.
Эрмин взбежала на второй этаж и закружилась по актовому залу, где еще недавно пировали жители Валь-Жальбера.
— Он вернется, вернется! — напевала девушка.
Эрмин взбежала на второй этаж и закружилась по актовому залу, где еще недавно пировали жители Валь-Жальбера.
К лесному ручейку сегодня я ходил;
Ручей был так хорош — в нем искупался я!
Я так давно тебя люблю…
И не забуду никогда!
Голос ее разносился по залу, чистый и гармоничный. Эрмин, не переставая петь, стала убирать со столов, когда вдруг услышала звон бьющегося стекла. Он донесся со стороны спален.
«Но ведь в монастыре никого нет!» — удивилась девушка.
На улице было уже очень темно. Эрмин испугалась, сама не зная чего. Воображение стремительно нарисовало ей образ вора, проникшего в монастырскую школу, пока все наслаждались обедом.
— Кто здесь? — спросила она громко, выходя в коридор.
Перед тем как войти в спальню, Эрмин щелкнула выключателем.
Включился свет, и от удивления она замерла на пороге комнаты сестры Викторианны. У стены стояла и плакала девочка лет восьми. Ее правая рука была вся в крови. На полу лежал портрет сестры Марии Магдалины. Стеклянная рамка разлетелась вдребезги.
— Ты как тут оказалась? — спросила Эрмин у девочки.
— Простите меня, мадемуазель! — пробормотал ребенок, захлебываясь от слез и дрожа от страха.
— Зачем ты взяла мою фотографию? — уже мягче спросила девушка. — Не плачь, с фотографией ничего плохого не случилось. Просто я очень ею дорожу, понимаешь?
Эрмин склонилась над девочкой и заглянула в ее личико, полускрытое черными кудряшками. Ее потертые одежки были не очень чистыми. Эрмин быстро пришла к выводу, что раньше в Валь-Жальбере этого ребенка ей видеть не приходилось.
— Откуда ты взялась? Не бойся, я не буду тебя ругать. Тебя ведь не забыли тут родители?
Поведение девочки казалось Эрмин странным — она только хлопала глазами, но головы не поднимала.
;— Я пришла со старшим братом. Он сказал мне подождать, а сам не пришел. Мне захотелось в туалет, но я не знала, где он.
— Хочешь, я тебя отведу? — предложила Эрмин. — Нужно еще промыть твою рану. Ты порезалась, когда хотела подобрать осколки?
— Да, мадемуазель.
— Идем, — вздохнула девушка. — Как тебя зовут?
— Шарлотта Лапуант.
— Лапуант? Ты из семьи Алексиса Лапуанта[41], того самого, что так быстро бегает? Быстрее всех на свете?
— Нет, мадемуазель. У нас та же фамилия, но мы не родственники. Люди часто спрашивают об этом у моего отца.
Эрмин была слегка разочарована.
— Говорят, этот Алексис Лапуант мог танцевать без устали часами, — сказала она, направляясь к двери, которая вела в коридор. — Мы читали о нем в газете пять лет назад, когда он умер. Я очень люблю читать газеты. Я уже их читала, когда была такой, как ты. А ты умеешь читать, Шарлотта?
— Нет, мадемуазель.
Девочка сделала несколько шагов по направлению к выходу, но умудрилась натолкнуться на одну створку, которая оставалась полуприкрытой. Увидев это, Эрмин удивилась и задумалась.
— Ты хорошо видишь? — спросила она у девочки.
— Плохо, — грустно сказала та. — Доктор сказал, что скоро я совсем ослепну.
Испытывая искреннюю жалость к девочке, Эрмин взяла ее за руку, отвела в туалет и оставила одну. Потом они вместе перешли в кухню, где сестра-хозяйка держала домашнюю аптечку.
— А теперь объясни мне, где твои родители. Где ты живешь? Твой брат не очень серьезный парень, раз мог тебя вот так здесь оставить.
— У него свидание с девушкой, — пояснила малышка. — Мы живем здесь всего неделю, и у моего брата, Онезима, появилась невеста. Мама и папа сняли домик недалеко от главной дороги.
— Невеста? Всего за неделю знакомства? — не поверила своим ушам Эрмин. — Если это местная девушка, я ее знаю. Как ее зовут?
— Я обещала никому не говорить, — прошептала Шарлотта.
— Я никому не скажу, можешь мне верить. Это будет наш секрет.
— Иветта!
Эрмин застыла от удивления. Она знала одну-единственную Иветту, ей исполнилось двадцать два года. Это была дочь тележника, который до сих пор держал свою лавочку открытой. Местные фермеры все еще нуждались в его услугах, поскольку тележки и повозки всех видов и размеров были в большем ходу, чем автомобили. Однако заработка семье тележника едва хватало на еду. Элизабет и Жозеф полунамеками не раз говорили о том, каким способом Иветта приловчилась добывать пару лишних монет. Симон, в отличие от родителей, церемониться не стал и рассказал Эрмин, что эта всегда подкрашенная и смешливая девица — женщина пропащая.
— Ну вот, я промыла твою ранку и сделала симпатичную повязку, — сказала она Шарлотте. — Если твой брат задержится, я сама отведу тебя домой, хотя мне это не очень удобно, потому что у меня есть еще работа.
Эрмин искренне сочувствовала ребенку, которому предстояло ослепнуть.
«Я часто жалела себя, потому что у меня никогда не было настоящей семьи. И все-таки сестры и Маруа вырастили меня и заботились обо мне. Все вокруг восхищаются моим голосом. Если быть честной, мне почти не на что жаловаться! А вот бедняжка Шарлотта натыкается на двери и не может сама пойти, куда хочет! И родители у нее, похоже, очень бедные. Она плохо одета, да и вещи не совсем чистые…»
Эрмин устроила девочку на скамейке в актовом зале. Погрузившись в свои мысли, она убрала со стола и сложила пустые банки в деревянный ящик. Она как раз подметала паркет, когда кто-то с силой забарабанил во входную дверь.
— Я забыла! Я же заперлась на ключ! Идем, Шарлотта, думаю, это твой брат.
Онезим Лапуант, крепкий двадцатилетний парень, топтался на пороге монастырской школы. Из-под надвинутой на самые глаза шерстяной шапки грубой вязки он подозрительно посмотрел на Эрмин. Лицо у него было ярко-малинового цвета. В своей кожаной куртке он казался еще огромнее, чем на самом деле. Увидев сестру, он схватил ее за сильно потертый воротник пальто.
— Она вам не надоедала? — грубо спросил он. — Отец попросил отвести ее на праздник в честь сестер. После рождественских каникул Шарлотта будет ходить в школу. Она не может читать книги, зато будет слушать.
— Но праздник давно закончился, — возразила Эрмин. — И все уже разошлись. Ваша сестра могла бы остаться запертой здесь на ночь, если бы я не решила убраться сегодня!
Девушка тщательно подбирала слова, напустив на себя строгий вид, какой обычно принимала в таких случаях мать-настоятельница.
Онезим Лапуант только пожал плечами.
— Шарлотта — дочка родителей, а не моя. Я не могу целый день ходить за ней следом. Простите за беспокойство, мадемуазель!
Эрмин наклонилась и поцеловала девочку.
— Мы встретимся в классе, Шарлотта, — ласково сказала она.
Странная парочка стала удаляться по заснеженной улице. Рядом с братом девочка казалась совсем крохотной. Эрмин поднялась в спальню и взяла в руки портрет сестры Марии Магдалины. Капля крови упала на фотографию, как раз на уровне украшавшего черное платье монахини креста.
— Черт! — выругалась девушка. — Бедная моя мамочка, на тебя попала кровь невинного ребенка, как мне кажется, очень несчастного. Но я уверена, что это тебя не расстроит.
Вот уже много месяцев она не говорила с портретом.
— Я унесу тебя к Маруа, — добавила Эрмин. — Я больше никогда, никогда не буду оставаться на ночь в монастырской школе. Сестры уехали навсегда.
Голос девушки эхом отдавался в глубокой тишине. Эрмин разложила на кровати сестры-хозяйки большую салфетку и стала складывать на нее свои личные вещи: щетку для волос, черепаховые гребешки, подаренный настоятельницей молитвенник. Меж страниц святой книги она вставила фотографию монахини. Не забыла девушка забрать и детскую одежду, которая была на ней в тот день, когда сестра Мария Магдалина нашла ее на пороге монастыря. Сестра Викторианна хранила ее в специально сшитом мешочке. Эта одежда была единственной, пусть и эфемерной, нитью, которая связывала ее с родителями. Эрмин связала вещи в узел и торопливо покинула здание.
«С Жо и Бетти мне будет веселее», — думала она, направляясь к дому своих опекунов. Окна его были ярко освещены.
Эрмин знала, что в кухне у Бетти тепло, что маленький Эдмон бросится ей на шею, а Жо, конечно же, сидит у печи и попыхивает трубкой…
«Наконец-то у меня есть семья!» — сказала себе Эрмин, поднимая лицо к небу просто для того, чтобы ощутить приятное прикосновение снежинок к своим щекам и лбу — ласковое, едва уловимое прикосновение, которое доставляло ей истинное наслаждение.
— Рождественский снег, я люблю тебя! — воскликнула девушка, поддаваясь внезапному порыву веселья.
Прижавшись носом к стеклу, Элизабет ждала ее прихода. Арман и Эдмон шумно возились в кухне, и все-таки молодая женщина услышала радостный возглас Эрмин. И увидела, как она закружилась, обнимая свой узел с вещами, словно это был ее партнер в танце.