– Если он находился на борту того же лайнера, наслаждаясь красотами Карибского моря, то у него, скорее всего, хватило ума путешествовать под чужим именем. Но у достопочтенного мистера Ябу Тамазаки из «Дейли ньюс» так разыгралось любопытство, что он не смог устоять и решил выяснить, что и как.
Мистеру Иошиоке очень хотелось полюбоваться моей реакцией, но я воспользовался его же методами, уткнулся в кружку с кофе. И только после паузы откликнулся:
– Получается, что в обмен на железное алиби, которое Кэссиди и Колшак дали Лукасу в ночь убийства его родителей, он пообещал, что убьет их родителей по прошествии достаточного периода времени, чтобы не навлечь на себя подозрения.
– Мы можем выдвигать любые версии, но, согласно закону, любой подозреваемый остается невиновным до тех пор, пока не доказано обратное.
Я вспомнил Манзанар.
– Может, не всегда. Не следует ли нам обратиться в полицию?
– Да, но в какую полицию? Ни одно из этих преступлений не совершено в нашем городе или штате. Местная полиция не может браться за такое расследование. Двоих убили в Иллинойсе, двоих – в Индиане, а миссис Колшак находилась вне пределов страны, когда ее, вероятно, выбросили за борт.
– Может, этим должно заняться ФБР?
– Скорее всего. Но я верю, что это совершенно неправильно – обращаться к властям, пока не будет доказано присутствие мистера Лукаса Дрэкмена на круизном лайнере вместе с миссис Колшак или в Индианаполисе в то время, когда умерли мистер и миссис Кэссиди.
– Но почему неправильно? Полиция, ФБР, эти парни знают, как надо доказывать вину.
– В этом случае мистеру Лукасу Дрэкмену обязательно станет известно, что в отношении него начато расследование. Едва ли он подумает, что речь идет обо всех этих убийствах, они для него – далекое прошлое. У преступников память короткая, да и в будущее они не заглядывают. Они живут только настоящим, вот почему и думают, что преступления окупаются, потому что именно в настоящем они еще на свободе.
Я вновь заглянул в кофейную чашку. Потом отодвинул ее в сторону.
– Вы знаете мистера Сакамото?
– К сожалению, таких знакомых у меня нет. Кто он?
– Не важно.
Мистер Иошиока обхватил кружку обеими руками, словно хотел их согреть.
– Опасность заключается в том, что мистер Дрэкмен, обеспокоившись начатым расследованием, сможет сложить два и два.
– Что такое два и два?
– Мисс Фиона Кэссиди уверена, что ты ее в чем-то подозреваешь. Она предупредила тебя, предложила держаться от нее подальше. А теперь ты оказываешься на противоположной стороне улицы, где расположено кафе «Королевское», в тот самый момент, когда Дрэкмен выходил из него с твоим отцом.
– Он не знал, что это я.
– Если он опишет тебя мисс Кэссиди, она подтвердит, что это ты.
– Он не вспомнит ничего, кроме спортивной шапки в красно-белую полоску. Все маленькие черные дети для него на одно лицо.
– А если для него они не все на одно лицо, тогда, узнав о расследовании, он, возможно, первым делом отправится искать тебя.
Я вспомнил Дрэкмена в моем сне, с широко раскрытыми, дикими глазами, непрерывно облизывающего полные губы, подумал о том, каким увидел его по другую сторону сетчатого забора, когда из его рта вырывались клубы пара, и казалось, что он точно так же может выдыхать огонь.
– Если мы не сообщим о нем полиции или ФБР, как мы сможем доказать, что он был на том круизном лайнере или в Индианаполисе?
– Нам придется подождать, чем закончится расследование мистера Тамазаки, и надеяться, что в своем стремлении докопаться до истины он найдет нужные факты.
– Будет хорошо, если он с этим не затянет.
– Готовься к тому, что он ничего не найдет.
О таком не хотелось и думать.
– В любом случае, что связывает Дрэкмена и моего отца? Что они затевают? Наверняка что-то пугающее.
– Если тебя и твою мать убьют, твой отец унаследует миллионы? – спросил мистер Иошиока.
– Как он может унаследовать миллионы? У нас ничего нет. И потом, он развелся с моей мамой.
– Именно так. Что бы ни затевали твой отец и мистер Дрэкмен, к тебе это точно не имеет никакого отношения. Мы можем позволить бедному мистеру Ябу Тамазаки тратить свое время на расследование. Но тебе больше нельзя надевать эту спортивную шапку.
44Предположив, что мистер Иошиока рассказал мне все, я отодвинул стул от стола и поднялся.
Мне хотелось задать сотню вопросов о Манзанаре, но я не знал, как перевести разговор на эту тему.
– Еще одно, Иона Керк. Другой мой знакомый, мистер Тоши Кацумата, который называет себя Томасом или Томом, но никогда – Томми, проработал в городском муниципалитете девятнадцать лет, и сейчас он старший клерк в архиве муниципального суда. В документах о разводе, которые получила твоя мама, адресом отца указан дом 106 по Марбери-стрит, но на самом деле это адрес его не слишком чистоплотного адвоката, потому что свой настоящий адрес твой отец стремился скрыть и от тебя, и от твоей матери. Однако пусть закон и разрешает ему такую вольность, в материалах дела обязательно должен быть и настоящий адрес. У достопочтенного мистера Кацуматы безупречный послужной список, и он честнейший человек, поэтому я уверен, что он мучился угрызениями совести, нарушая тайну сохранения подробностей личной жизни участников бракоразводных процессов, гарантированную судом, когда добывал для меня настоящий адрес твоего отца. Тем не менее он человек слова и ценит дружбу.
Такой поворот меня озадачил.
– Зачем мне адрес Тилтона? Он мне совершенно не нужен. Я больше не хочу его видеть. Он никогда не был мне отцом.
– Такая мысль пришла мне некоторое время тому назад, – кивнул мистер Иошиока. – Но с учетом того, что на прошлой неделе ты видел своего отца с крайне опасным мистером Дрэкменом, я подумал, что нам важно знать его адрес. Он живет в северной части города, достаточно далеко отсюда, и тебе, конечно, не разрешают ездить на такие расстояния в одиночку. Но я сохраню этот адрес, на случай, если он нам понадобится. – Мистер Иошиока тоже поднялся. – И еще один нюанс, который ты должен знать… пожалуй, два.
Он отнес кофейную чашку к раковине, начал мыть, стоя спиной ко мне. Выключив воду, заговорил, глядя в небольшое окно над раковиной:
– Я должен извиниться, если первый из упомянутых мною нюансов доставит тебе боль или смутит, но считаю, что ты должен владеть этой информацией.
– О чем вы?
Он замялся, и в этот момент пошел снег, снежинки заскользили по оконному стеклу.
– Шимауни ни / Акару йо бакари то / Нириникери, – произнес он.
Он точно знал, что я не понимаю японского, никаких сомнений в этом у меня не было, пусть даже монахини в школе святой Схоластики стремились научить нас всему. Но за этими словами последовало молчание, и я спросил:
– Мистер Иошиока?
– Это хайку, написанное поэтом Бусоном. Оно означает: «Конец ночи / Восходит заря / Белые лепестки сливы». Соответствует моменту. Лепестки сливового дерева белые как снег, и ночь скоро наступит.
– Звучит как-то грустно.
– Любой снег прекрасный и радостный… и грустный, потому что любой снег растает.
Слова песен – это поэзия, а потому поэзия – часть музыки, но в тот момент я больше напоминал не пианиста, а испуганного и сбитого с толку мальчика.
– Так что вы хотели мне сказать? – нетерпеливо спросил я.
– В одной квартире с твоим отцом живет автор журнальных статей и будущая писательница мисс Делвейн.
Открывая мне это, он говорил, стоя спиной ко мне, не с тем, чтобы не видеть моего смущения. Он сам смущался из-за того, что мой отец так обошелся со мной и с мамой.
– Но мисс Делвейн живет на пятом этаже.
– Уже нет. В четверг съехала. Я бы не счел нужным говорить все это тебе, Иона, если бы не услышанное от мистера Накамы Отани, который называет себя Ником или Николасом, но никогда – Ники. Когда я пятницу утром я узнал, где живет твой отец и с кем, я попросил достопочтенного мистера Отани, не сможет ли он познакомиться с ней и разговорить. У него это хорошо получается. И ему удалось познакомиться с мисс Делвейн вчера вечером, в ночном клубе, на праздновании Нового года, до того, как к ней присоединился твой отец. Он получил массу ненужной информации о ковбоях и родео и о прижимистости редакторов журналов. Но он также узнал, что живет она с мужчиной, который недавно развелся, что его единственный ребенок остался с женой… и он постоянно говорит о том дне, когда заберет сына к себе.
– Он же отдал меня без борьбы. Не хотел, чтобы я был с ним. Я ему не нужен и точно знаю, что не хочу иметь с ним ничего общего. Мисс Делвейн, должно быть, лжет, или он так ей говорит, чтобы не выглядеть в ее глазах таким подонком.
Снег усилился, мистер Иошиока отвернулся от окна, посмотрел на меня.
– Ты, возможно, прав, Иона. Почти наверняка. Но, пока твой отец в городе, тебе следует быть… наблюдательным и осторожным.
– Я такой и есть. Уже.
– Я хочу, чтобы ты знал, что мне не хотелось рассказывать все это тебе.
– Да, сэр. Но вы не могли не рассказать. Это правильно. Спасибо вам.
– Мальчик твоего возраста не должен вникать в такое.
– Я – не своего возраста.
– Действительно, ты гораздо старше, – он улыбнулся, но, пожалуй, не от веселья, а меланхолически.
Опечаленный, но не из-за мисс Делвейн, я последовал за ним ко входной двери.
– Когасаши я / Ато де ме о фуке / Каванаянаги, – произнес он, снимая дверную цепочку и отпирая замки.
– Хайку, – кивнул я. – Правильно?
– Правильно. Поэт Сенрю. – Он перевел: «Жгучие ветры зимы / Позже – речная ива / Раскрывает бутоны».
– Очень красивое стихотворение.
– Я свяжусь с тобой, как только что-то узнаю, Иона.
По какой-то причине он перестал называть меня Ионой Керк. Я стал просто Ионой. Не знал, что это означало, но мне нравилось.
– Счастливого Нового года, мистер Иошиока.
– Счастливого Нового года, Иона.
Он поклонился мне, я – ему, он открыл дверь, и я вышел в коридор пятого этажа. Когда направился к парадной лестнице, он закрыл дверь, и я вдруг подумал, что больше никогда его не увижу, во всяком случае живым, все эти разговоры об убийствах каким-то образом превратили его в цель: не для Дрэкмена или Фионы Кэссиди, а для судьбы.
Вздрогнув, я остановился, посмотрел на дверь его квартиры. Страх не имел под собой никаких оснований, но все равно не отпускал.
Это было мышление в стиле вуду. Но все дети склонны к вуду-мышлению, потому что беспомощны и не так много знают об окружающем мире. Поэтому легко и быстро представляют себе, как некие таинственные и злобные силы манипулируют всем и всеми, а еще – магию и монстров.
В моем случае, увидев пророческие сны и получив пианино от мисс Перл, я знал, что мир – многослойная загадка. Все говорили мне, что вуду – чушь, и я, если честно, не верил в чучела, утыканные иголками, и действенные заклятия, но не сомневался, что дьявол шагает по этому миру, изо дня в день собирая урожай.
Я вышел через дверь в конце коридора, начал спускаться по лестнице, но мне пришлось сесть, прежде чем я успел добраться до лестничной площадки между этажами: ноги стали ватными. Меня трясло, словно находился я не в теплом доме, а сидел под ветром и снегом, и ступенька казалась холодной, как лед. Прошло пять, возможно, и десять минут, прежде чем дрожь ушла и в ноги вернулась сила.
Конечно же, тогда я не понял, почему такое произошло со мной. Только много десятилетий спустя осознал, что ребенком питал самые теплые чувства к некоторым монахиням и ученикам в школе святой Схоластики, к миссис Лоренцо и миссис О’Тул, но всем сердцем любил только маму, бабушку Аниту и дедушку Тедди. И хотя не думал об этом в те дни – ни один ребенок не может такое осмыслить, – это была самая большая вселенная любви, какую я только мог себе представить. Но вселенная расширялась. Я боялся за мистера Иошиоку, потому что он все более заменял мне отца. Чем дольше я его знал, тем больше любил… и тем сильнее боялся потерять.
45Январь 1967 года принес трагедию: три астронавта – Вирджил Гриссом, Эдвард Уайт и Роджер Чаффи погибли при пожаре, вспыхнувшем в модуле «Аполлон» по ходу имитации стартового отсчета на мысе Канаверал. Ужас их смерти задал тон всему году.
Потом пришло знаменитое Лето любви. Люди тысячами стекались в Хайт-Эшбери, район Сан-Франциско, чтобы создавать коммуны, блаженствовать на бесплатных концертах групп, играющих эйсид-рок, и заниматься любовью вместо войны. Они назвали это место Небесами хиппи и хотели начать строить новый и лучший мир, но к концу лета уровень преступности в Хайт-Эшбери зашкалил, а приемные отделения больниц захлестнул поток людей, галлюцинирующих или рехнувшихся после приема ЛСД. Пристрастие к тяжелым наркотикам и передозировки приняли характер эпидемии. Всего за один сезон музыка прошла долгий путь от «Вплетайте цветы в волосы» Скотта Маккензи до восхваления психоза в «Конце» группы «Дорз», когда пульсирующий карнавальный орган нес с собой угрозу и безумие. «Буффало Спрингфилд» проявили дар предвидения в песне «За свою цену», в которой их музыка и голоса вызывали у слушателя глубокую тревогу, когда они пели о насилии на улицах: «Что-то происходит здесь… Человек с пистолетом там».
Тем же летом самый мощный расовый бунт разразился в Детройте. Погибло тридцать восемь человек, целые кварталы превратились в дымящиеся руины. Тем временем война во Вьетнаме набирала силу.
К моему немалому изумлению, месяц проходил за месяцем, а мой отец внезапно не возникал передо мной, выйдя из тени. Я не видел ни Фионы Кэсседи, ни Лукаса Дрэкмена, но знал, что они ушли из моей жизни не навсегда. Учитывая странности пары предыдущих лет, внезапная ординарность моей повседневной жизни казалась ловушкой, ложным спокойствием, поощряющим меня ослабить бдительность. Через какое-то время спокойствие это превратилось в скуку, потому что, как я догадался, человек подсаживается на опасность и странности так же, как на любой другой наркотик.
Мистер Ябу Тамазаки из «Дейли ньюс» не сумел узнать ничего интересного о местопребывании Дрэкмена во время убийств четы Кэссиди и миссис Колшак. Я ошибочно думал, что он репортер, а он оказался заведующим газетным «моргом». С энтузиазмом взявшись за расследование, он допустил ошибку, вообразив себя репортером, и когда стало известно, что он интересуется этими убийствами, у него попросили разъяснений, а в связи с их отсутствием ясно дали понять, что он должен сосредоточиться исключительно на работе, за которую ему платят.
Я узнал об этом одним снежным днем, возвращаясь домой после занятий в общественном центре, увидев идущего с работы мистера Иошиоку, который выглядел очень модно в скроенном по фигуре пальто, шейном шарфе и шляпе.
– У мистера Тамазаки диплом журналиста, – объяснил мистер Иошиока. – В этом городе, однако, большинство журналистов традиционно другой национальности, главным образом ирландцы. Ирландцы – очень хорошие журналисты, потому что они также хороши в политике, а политика и журналистика тесно связаны. Политика интересует мистера Тамазаки в той же степени, что и харакири, то есть интерес, можно сказать, нулевой.
– И что нам делать теперь? – спросил я.
– Мистер Тамазаки будет продолжать расследование, но по-тихому, не привлекая к себе внимания, исключительно в свое свободное время. И есть еще мистер Накама Отани, которого тоже заинтересовало это дело, и он готов заниматься им в дополнение к своей основной работе.
– Это он выяснил, что мой отец живет в северной части города с мисс Делвейн. Он называет себя Ником или Николасом, но никогда – Ники.
– Совершенно верно.
– И он умеет разговорить человека.
– Никто в этом с ним не сравнится.
– И кого он пытается разговорить сейчас?
– Мы оставим это мистеру Отани. Поскольку он ведет разговор, выбор собеседника должен оставаться за ним.
– А чем он занимается помимо разговоров? Он репортер?
– Мистер Отани умеет многое, но он очень скромный человек, и если его хвалят, то отрицает свою компетентность, заявляя, что ему просто повезло.
Когда речь заходила о Накаме Отани, мистер Иошиока напускал тумана секретности и на мои вопросы часто давал ответы, которые, если хорошенько об этом подумать, таковыми только казались.
Мы проходили под кленами, сквозь ветки которых, лишившихся листвы, падал снег, и я воспользовался возможностью продемонстрировать свою возросшую эрудицию, пусть в хайку говорилось не о снеге:
– Падает ледяной дождь / Кажется сквозь дно / Одиночества.
– Наито Дзеко, – кивнул мистер Иошиока. – Поэт семнадцатого века. Был самураем, потом стал священником. Разносторонний человек.
– Сожалею, что не могу произнести на японском.
– Сабишиса но / Соко нукете фуру / Мизоне канна.
Он выглядел таким довольным тем, что я выучил всего лишь одну хайку, и более широкой его улыбки я никогда не видел, но он не спросил, что вызывало мой интерес. Поскольку хайку были очень важны для него, почти священны, он, возможно, счел такой вопрос слишком личным. Но, скорее всего, он знал, что источником интереса к японской поэзии являлось мое уважение к нему, и смутился бы, услышав это от меня.
В общем, проходили месяцы, а я оставался в таком необычном для себя состоянии. Чувствовал, что иду по краю обрыва, это верно, но всякий раз, посмотрев вниз, видел, что обрыв выше земли на пару футов. Поддерживать высокий уровень настороженности и подозрительности, который считался моей отличительной чертой – во всяком случае, для мистера Иошиоки, – когда плохиши не шныряли вокруг, оказалось ой как непросто.
Мы продолжали ждать очередных поджогов призывных пунктов. Конечно же, если Фиона Кэссиди умела готовить легко воспламеняющиеся бомбы, то за время, прожитое в квартире 6-В, она сделала их не две, а гораздо больше. Но ничего не загоралось.